Преподобный Зосима (Верховский)

Ро­ди­те­ли стар­ца Зо­си­мы бы­ли лю­ди бла­го­род­ные, из древ­не­го дво­рян­ско­го ро­да. Отец его, Ва­си­лий Да­ни­ло­вич Вер­хов­ский, до­слу­жил­ся в пол­ку Смо­лен­ской шлях­ты до чи­на пол­ков­ни­ка, а мать, Ан­на Ива­нов­на, бы­ла из бла­го­род­но­го до­ма Ма­нев­ских. Они бо­лее за­бо­ти­лись о нетлен­ном, веч­ном бо­гат­стве, неже­ли о пре­хо­дя­щем, вре­мен­ном, ко­то­рое по их бла­го­че­стию и усер­дию к хра­мам, по их стран­но­при­им­ству и щед­ро­сти в от­но­ше­нии к бед­ным и неиму­щим с те­че­ни­ем вре­ме­ни весь­ма умень­ши­лось.
В се­мье Вер­хов­ских бы­ло шесть до­че­рей и три сы­на. Так как дом их был неда­ле­ко от боль­шой до­ро­ги, то стран­ни­ки и ни­щие весь­ма ча­сто при­хо­ди­ли в это го­сте­при­им­ное при­ста­ни­ще.
Кро­ме бла­го­тво­ри­тель­но­сти, жизнь их бы­ла укра­ше­на и дру­ги­ми хри­сти­ан­ски­ми доб­ро­де­те­ля­ми: усер­ди­ем к цер­ков­ным бо­го­слу­же­ни­ям и к до­маш­ней мо­лит­ве, чте­ни­ем ду­хов­ных книг; осо­бен­но же Ан­на Ива­нов­на лю­би­ла чи­тать Че­тьи-Ми­неи.
24 мар­та 1768 го­да, на­ка­нуне празд­ни­ка Бла­го­ве­ще­ния Пре­свя­той Бо­го­ро­ди­цы, Бог уте­шил ро­ди­те­лей рож­де­ни­ем мла­ден­ца. В этот день Цер­ковь празд­ну­ет па­мять пре­по­доб­но­го За­ха­рии, в честь его и на­рек­ли мла­ден­ца при Кре­ще­нии.
С са­мых юных лет об­на­ру­жи­лись доб­рые свой­ства маль­чи­ка. Он был добр и про­сто­ду­шен, серд­це имел весь­ма чув­стви­тель­ное и го­ря­чее, и хо­тя был тих, кро­ток и мол­ча­лив нра­вом, но по го­ряч­но­сти серд­ца ми­ну­та­ми был и вспыль­чив. Так как ле­та­ми был он всех мо­ло­же в се­мье, то ма­ло иг­рал с бра­тья­ми и сест­ра­ми, а ча­ще на­хо­дил­ся при ро­ди­те­лях и так был при­вя­зан к ним, что по­чти неот­луч­но на­хо­дил­ся при них. Ко­гда мать его чи­та­ла вслух жи­тия свя­тых, то жи­тия пре­по­доб­ных пу­стын­ни­ков осо­бен­но за­ни­ма­ли ду­шу его: он не толь­ко хо­ро­шо по­ни­мал их, но и раз­го­рал­ся ду­хом под­ра­жать им.
В иные дни до обе­да убе­гал один в сад или ого­род и там на­едине мо­лил­ся как умел и как по­ни­мал (ему бы­ло то­гда шесть-во­семь лет), а по­сле мо­лит­вы ел пло­ды и ово­щи для то­го, чтобы за обе­дом не есть мя­са. И ко­гда ро­ди­те­ли спра­ши­ва­ли, по­че­му он ни­че­го не ест, то с мла­ден­че­ской от­кро­вен­но­стью от­ве­чал: «Вы се­го­дня, ма­туш­ка, чи­та­ли жи­тие та­ко­го-то свя­то­го пу­стын­ни­ка, как он в пу­сты­ни пи­тал­ся од­ни­ми бы­ли­я­ми[1] и ово­ща­ми, и я хо­чу быть пу­стын­ни­ком, так на­доб­но при­вы­кать». Ро­ди­те­ли, го­ря­чо лю­бя сы­на, бес­по­ко­и­лись, чтобы не по­вре­ди­лось его здо­ро­вье, и за­став­ля­ли его упо­треб­лять вся­кую пи­щу, ка­кую ему пред­ла­га­ют, го­во­ря: «Сам Гос­подь ска­зал уче­ни­кам Сво­им: “Ешь­те, что вам пред­ло­жат” (Лк.10,8)», и доб­рое ди­тя За­ха­рия с кро­то­стью по­ви­но­ва­лось, уте­ша­ясь тем, что по­сту­па­ет по сло­ву Хри­сто­ву. А мать уте­ша­ла его еще и те­ми сло­ва­ми, что по­слу­ша­ние ро­ди­те­лям все­го угод­нее Бо­гу, что и в мо­на­ше­стве преж­де все­го по­тре­бу­ют по­слу­ша­ния; и так он с мла­ден­че­ства воз­лю­бил сию доб­ро­де­тель.
Ко­гда ему ис­пол­ни­лось во­семь лет, ро­ди­те­ли не ре­ши­лись от­дать его, как и дру­гих сы­но­вей, ни в ка­кое учи­ли­ще, но за­хо­те­ли луч­ше иметь учи­те­лей у се­бя в до­ме. По­слуш­ный, крот­кий и роб­кий ре­бе­нок За­ха­рия, ис­пол­няя во­лю ро­ди­те­лей, с ве­ли­ким при­ле­жа­ни­ем ста­рал­ся изу­чить все, что ему пре­по­да­ва­ли учи­те­ля, но тщет­но. Толь­ко в те дни на­хо­дил он се­бе от­ра­ду, ко­гда пре­по­да­вал­ся За­кон Бо­жий. Бог от юно­сти при­учал серд­це от­ро­ка воз­лю­бить свя­тые за­по­ве­ди. На­ко­нец и ро­ди­те­ли свык­лись с этим.
Ва­си­лий Да­ни­ло­вич, ви­дя при­бли­жа­ю­щий­ся ко­нец сво­ей жиз­ни, как по ста­ро­сти, так и по бо­лез­нен­но­му со­сто­я­нию сво­е­му, по­спе­шил преж­де опре­де­лить сы­но­вей в цар­скую служ­бу, от­пра­вив всех тро­их, то­гда еще весь­ма юных (млад­ше­му За­ха­рии бы­ло не бо­лее пят­на­дца­ти лет), в Пе­тер­бург.
Все три бра­та по прось­бе ро­ди­те­ля и по обы­чаю то­го вре­ме­ни бы­ли опре­де­ле­ны в гвар­дию, и при­том в один полк; все трое жи­ли вме­сте на од­ной квар­ти­ре, име­ли все об­щее, нераз­дель­ное, и все трое уди­ви­тель­но бы­ли друж­ны меж­ду со­бою. Но пыл­кая юность без над­зо­ра, без под­держ­ки мог­ла ли усто­ять про­тив ис­ку­ше­ний и со­блаз­нов ми­ра? Юные бра­тья за­вле­че­ны бы­ли то­ва­ри­ща­ми в кар­теж­ную иг­ру, мно­го про­иг­ры­ва­ли; мень­ший же, За­ха­рия, немед­лен­но и ре­ши­тель­но оста­вил сию ги­бель­ную за­ба­ву и со­ве­то­вал и бра­тьям сде­лать то же.
Не бо­лее двух лет про­ве­ли бра­тья Вер­хов­ские в Пе­тер­бур­ге, как вдруг неожи­дан­но по­лу­чи­ли го­рест­ное из­ве­стие о кон­чине ро­ди­те­ля. По­сле пер­вых дней пе­ча­ли и слез мать при­зва­ла к се­бе всех де­тей и ска­за­ла им: «Я же­лаю, чтобы вы при жиз­ни мо­ей и при гла­зах мо­их раз­де­ли­ли все име­ние: то­гда я умру спо­кой­но, зная, что все вы оста­не­тесь без ме­ня в ми­ре и люб­ви меж­ду со­бою». По­ка де­ли­ли они име­ние, бы­ло меж­ду ни­ми все ти­хо, со­глас­но и лю­бов­но: вся­кий ста­рал­ся луч­шее усту­пить дру­го­му.
Немно­го бо­лее двух лет по­сле смер­ти су­пру­га по­жи­ла бо­го­лю­би­вая, го­рест­ная вдо­ва Ан­на. Де­тей ни­ко­го при ней не бы­ло, кро­ме лю­би­мо­го сы­на За­ха­рии. В по­след­ний день, пред­чув­ствуя близ­кий ис­ход свой, она ис­по­ве­да­лась и при­об­щи­лась Свя­тых Та­ин, по­том, креп­ко при­жав ле­жав­шую на гру­ди ее ико­ну Бо­жи­ей Ма­те­ри и за­клю­чив вме­сте с ико­ною и сы­на в свои объ­я­тья, ис­пу­сти­ла дух. За­ха­рия встал, взял ико­ну и, по­ста­вив ее на стол, со сле­за­ми мо­лил­ся пред нею за ду­шу ма­те­ри; по­том окон­чил мо­лит­ву так: «Те­перь Ты, Ца­ри­ца Небес­ная, будь мо­ею Ма­те­рью. Те­бе вру­чаю всю жизнь мою». С кон­чи­ною ма­те­ри все кон­чи­лось для него в ми­ре; по­след­няя нить, при­вя­зы­вав­шая его к мир­ской жиз­ни, пре­рва­лась, ибо мать все­гда убеж­да­ла его не остав­лять ее, по­ка он ее не по­хо­ро­нит. По мо­ло­до­сти лет За­ха­рия, на­хо­дясь сре­ди ми­ра, сму­тил­ся бы­ло по­мыс­лом и же­ла­ни­ем же­нить­ся. Од­на­ко внут­рен­нее убеж­де­ние оста­нав­ли­ва­ло его.
Об­сто­я­тель­ства сло­жи­лись так, что Илья, брат За­ха­рии, от­дал ему свою часть име­ния. За­ха­рия стал увле­кать­ся лю­бо­с­тя­жа­ни­ем; его ра­до­ва­ло, что по­лу­чив две ча­сти, он те­перь бу­дет бо­га­тым по­ме­щи­ком, но тай­ный го­лос со­ве­сти силь­но тре­во­жил его во глу­бине серд­ца, хо­тя он ста­рал­ся за­глу­шать его.
«Од­на­жды, – как рас­ска­зы­вал поз­же сам отец Зо­си­ма, – про­гу­ли­ва­ясь вер­хом на ло­ша­ди, остав­лен­ной бра­том, как толь­ко по­рав­нял­ся я с цер­ко­вью, вдруг точ­но кто ру­кою толк­нул ме­ня в грудь, и так силь­но, что я, ка­жет­ся, по­шат­нул­ся на ло­ша­ди, в то же вре­мя внят­но услы­шал сле­ду­ю­щие сло­ва: “Ты сам пой­дешь в мо­на­хи...”. Один из мо­их зя­тьев – воль­но­ду­мец, неспра­вед­ли­вый и невер­ный в от­но­ше­нии к су­пру­ге сво­ей, сест­ре мо­ей лю­би­мой, впро­чем, че­ло­век доб­ро­го серд­ца и очень ми­ло­сти­вый гос­по­дин для сво­их под­чи­нен­ных, за­ме­тил грусть мою и при­нес мне ду­шев­ную поль­зу, ска­зав сле­ду­ю­щие сло­ва: “О чем, брат, сму­ща­ешь­ся? Хо­чешь ид­ти в мо­на­хи, да не мо­жешь ре­шить­ся? Но ес­ли пой­дешь, по­ду­май сам, что ты по­те­ря­ешь? Ес­ли и моя прав­да, что нет веч­ной жиз­ни, то ты толь­ко то по­те­ря­ешь, что не по­жи­вешь так раз­врат­но, как я, а ко­гда умрем, бу­дем оба рав­ные с то­бою. Но еже­ли же ва­ша прав­да, что бу­дет и веч­ная му­ка, и веч­ное бла­жен­ство в Цар­ствии Небес­ном, то­гда ты мно­го вы­иг­ра­ешь пре­до мною!” Сии сло­ва его ре­ши­ли все мои недо­уме­ния».
По по­лу­че­нии доб­ро­го со­ве­та За­ха­рия недол­го мед­лил в ми­ру. Рас­став­шись ре­ши­тель­но с мир­скою жиз­нью, весь ум свой, всю ду­шу и серд­це устре­мил он на слу­же­ние Бо­гу в зва­нии ино­че­ском. Ему был два­дцать один год от ро­ду, ко­гда оста­вил он все в ми­ре сем.
По­бы­вав несколь­ко раз у брян­ских пу­стын­ни­ков и по­жив у них неко­то­рое вре­мя, За­ха­рия бо­лее всех по­лю­бил от­ца Ва­си­лис­ка[2], од­но­го из уче­ни­ков мно­го­опыт­но­го стар­ца Адри­а­на. Его ти­хий и крот­кий нрав так при­влек­ли к нему серд­це юно­го За­ха­рии, что он же­лал, ес­ли бы воз­мож­но бы­ло, с ним не рас­ста­вать­ся, а все свое ста­ра­ние об­ра­тил на то, как бы ско­рее осво­бо­дить­ся от ми­ра и пе­ре­се­лить­ся к пу­стын­ни­кам. Для это­го от­пра­вил­ся он в Пе­тер­бург, где, по­лу­чив пол­ное уволь­не­ние от служ­бы и окон­чив все де­ла, как пти­ца, вы­рвав­ша­я­ся из клет­ки, по­ле­тел в пу­стын­ные ле­са Брян­ские. Это бы­ло в 1789 го­ду. Но не на­шел там уже от­ца Адри­а­на, ко­то­рый пе­ред тем пе­ре­се­лил­ся в Ко­нев­скую оби­тель. Отец же Адри­ан, ви­дя в уче­ни­ке сво­ем Ва­си­лис­ке ис­тин­ное сми­ре­ние, со­хра­ня­ю­щее ду­шу от вся­кой вра­жьей пре­ле­сти, и здра­вое ду­хов­ное рас­суж­де­ние, так­же ве­ли­кое во всем тер­пе­ние и весь­ма по­движ­ни­че­скую жизнь, к то­му же зная его все­гдаш­нее го­ря­чее же­ла­ние со­вер­шен­но­го пу­стын­но­го без­мол­вия, сам, отъ­ез­жая в Пе­тер­бург, дал ему бла­го­сло­ве­ние остать­ся в пу­сты­ни в его кел­лии, ибо на него ни с чьей сто­ро­ны не бы­ло за­ви­сти: он не был ру­ко­по­ло­жен в свя­щен­ство, а был лишь про­стой пу­стын­ник. В несколь­ко от­да­лен­ном рас­сто­я­нии от от­ца Ва­си­лис­ка жи­ли и дру­гие стар­цы пу­стын­ные, и к ним-то, жи­ву­щим уже без от­ца Адри­а­на, по воз­вра­ще­нии из Пе­тер­бур­га при­был За­ха­рия. Все они встре­ти­ли его с ра­до­стью и лю­бов­но, и ко­гда узна­ли от него, что он ре­шил­ся уже непре­мен­но остать­ся с ни­ми в пу­сты­ни, то все еди­но­глас­но го­во­ри­ли ему: «Бла­жен бы ты был, доб­рый юно­ша, ес­ли бы отец Ва­си­лиск при­нял те­бя в уче­ни­ки. Это звез­да на­ша пу­стын­ная! Это при­мер всем нам! Но осо­бен­ная бу­дет к те­бе ми­лость Бо­жия, ес­ли он со­гла­сит­ся, ибо мно­гие уже убеж­да­ли и умо­ля­ли его о сем, но, имея ис­тин­ное сми­ре­ние, он рев­ни­тель­но от­ка­зы­ва­ет всем, го­во­ря, что он невеж­да, непро­све­щен­ный, не мо­жет ни­ко­го на­став­лять и так ху­до и сла­бо жи­вет сам, что ни­ко­му не мо­жет быть на поль­зу: к то­му же лю­бит в со­вер­шен­ном без­мол­вии быть все­гда един с Еди­ным».
Слы­ша все это, бла­го­ра­зум­ный юно­ша За­ха­рия еще бо­лее раз­го­рел­ся лю­бо­вью к се­му див­но­му стар­цу и же­ла­ни­ем быть его уче­ни­ком. И уже неот­ступ­но и убе­ди­тель­но умо­лял его. Ста­рец не да­вал ни­ка­ко­го от­ве­та, од­на­ко оста­вил его по­го­стить у се­бя на неко­то­рое вре­мя, мно­го утвер­дил его в же­ла­нии пу­стын­ной жиз­ни и усла­дил серд­це его лю­бо­вью к Бо­гу; мно­го и де­лом, и сло­вом на­ста­вил его на путь спа­си­тель­ный.
Меж­ду про­чи­ми ду­хов­ны­ми бе­се­да­ми отец Ва­си­лиск, рас­ска­зы­вая о се­бе, без вся­ко­го на­ме­ре­ния упо­мя­нул, что он ро­дом из Твер­ской гу­бер­нии Ка­ля­зин­ско­го уез­да, го­судар­ствен­ный кре­стья­нин, и на­хо­дит­ся в боль­шой пе­ча­ли от­то­го, что кон­чил­ся уже срок его уволь­не­ния и на­доб­но ему опять явить­ся на свою ро­ди­ну: и сколь сие тя­же­ло для него как по­то­му, что хо­те­лось бы ему быть мерт­вым для всех род­ных и зна­ко­мых, так рав­но и по­то­му, что по неиме­нию де­нег и недо­стат­ку здо­ро­вья труд­но ему не толь­ко вы­хло­по­тать но­вое уволь­не­ние, но и пред­при­нять та­кую дол­гую и труд­ную до­ро­гу (ибо в то вре­мя бы­ло на­ча­ло вес­ны и са­мая рас­пу­ти­ца).
То­гда За­ха­рия с ве­ли­кою ра­до­стью и го­ряч­но­стью ду­ха обе­щал по­мочь от­цу Ва­си­лис­ку, дав сло­во, что до­ста­вит ему пас­порт, и немед­лен­но от­пра­вил­ся в путь. И чем бо­лее бы­ло за­труд­не­ний как в пу­ти, так и в при­сут­ствен­ных ме­стах, тем бо­лее уте­шал­ся он, что этим до­ка­жет свою го­ря­чую лю­бовь к стар­цу. По­лу­чив же­ла­е­мое (то есть пас­порт для от­ца Ва­си­лис­ка), он воз­вра­тил­ся к нему с ра­дост­ною ду­шою, но с из­ну­рен­ным те­лом. Рас­стро­ив­шись здо­ро­вьем, он так силь­но бо­лел, что ед­ва мог дви­гать­ся, ибо по при­чине раз­ли­тия вод и со­всем ис­пор­тив­шей­ся до­ро­ги ехать бы­ло по­чти невоз­мож­но, и по­то­му боль­шую часть пу­ти шел он пеш­ком. За­ха­рия воз­вра­тил­ся к стар­цу весь­ма боль­ным и про­ле­жал у него неко­то­рое вре­мя, по­ка мо­лит­ва­ми стар­ца не воз­вра­ти­лось к нему преж­нее здо­ро­вье.
Ста­рец Ва­си­лиск, тро­ну­тый его лю­бо­вью, обе­щал при­нять его жить с со­бою, но толь­ко, как ис­кус­ный и опыт­ный муж ду­хов­ный, со­ве­то­вал ему сде­лать на­ча­ло жиз­ни мо­на­ше­ской в ка­ком-ни­будь об­ще­жи­тель­ном мо­на­сты­ре, чтобы ис­пы­тать се­бя преж­де в по­слу­ша­ни­ях мо­на­стыр­ских и на­учить­ся тер­пе­нию и сми­ре­нию в об­ще­стве мно­гих бра­тий. «А без се­го, – го­во­рил он, – не толь­ко непо­лез­но, но и весь­ма опас­но и вред­но на­чи­нать без­мол­вие. Хо­тя ма­лое вре­мя ис­ку­си се­бя, ча­до Бо­жие, в об­ще­жи­тии, то­гда при­ди ко мне. Я и сам от юно­сти мо­ей, по­свя­тив се­бя на слу­же­ние Бо­гу, сна­ча­ла мно­го лет про­вел в мо­на­сты­рях в раз­ных по­слу­ша­ни­ях, по­том, хо­тя и жил в уеди­не­нии, но в по­слу­ша­нии при от­це Адри­ане, и толь­ко уже по­сле все­го это­го Гос­подь да­ро­вал мне столь мно­го­же­лан­ное без­мол­вие». При сем он от­кро­вен­но рас­ска­зал ему, сколь­ко в пу­стын­ном оди­но­че­стве тер­пит он страш­ных ис­ку­ше­ний и меч­та­ний бе­сов­ских, сколь­ко тру­дов и скор­бей как те­лес­ных, так и ду­шев­ных, при­чем ино­гда бы­ва­ет тос­ка и уны­ние, и стра­хи, а ино­гда уте­ше­ние и за­ступ­ле­ние от Гос­по­да. «И по­то­му не долж­но всту­пать в сии по­дви­ги пу­стын­но­жи­тель­ства, – про­дол­жал ста­рец, – не про­шед­ши преж­де пу­ти по­слу­ша­ния в об­ще­жи­тии». Отец Ва­си­лиск, утвер­див, на­ста­вив и уте­шив мла­до­го во­и­на Хри­сто­ва, от­пра­вил его в Ко­нев­скую оби­тель под управ­ле­ние от­ца Адри­а­на.
С ве­ли­кою ра­до­стью и оте­че­скою лю­бо­вью встре­тил отец Адри­ан лю­без­но­го ему юно­шу и вско­ре вчи­нил его в чис­ло бра­тии (в 1790 го­ду). Ви­дя его рев­ность и же­ла­ние нести ино­че­ские по­дви­ги, он поз­во­лил ему участ­во­вать во всех тяж­ких тру­дах бра­тии. За­ха­рия с го­ря­чим усер­ди­ем все­гда ста­рал­ся, чтобы ни в чем не от­ста­вать от бра­тии в тру­дах их, а по­то­му, ча­стью от непри­выч­ки, ча­стью от неуме­ния, при сво­ей юно­сти и неж­ном те­ло­сло­же­нии все­гда бо­лее всех был утом­лен. За­ме­тив сие, доб­рый пас­тырь по­ща­дил здо­ро­вье юно­ши, чтобы с мо­ло­до­сти не по­вре­дить оное, и дал ему толь­ко два по­слу­ша­ния, а имен­но: печь просфо­ры и ис­пол­нять по­но­мар­ское слу­же­ние в церк­ви.
Отец Адри­ан по­ру­чил од­но­му стар­цу учить За­ха­рию в по­но­мар­ском слу­же­нии; ста­рец тот был из про­сто­го зва­ния, из сель­ских кре­стьян, весь­ма прост обы­ча­ем; но, про­быв мно­го лет по­но­ма­рем, знал ис­прав­но сие де­ло и стал по­про­сту учить За­ха­рию, как про­сто­го маль­чи­ка. А ко­гда он в чем-ни­будь и непри­мет­но оши­бет­ся, то при всех в церк­ви об­ли­чал и по­прав­лял его. И вра­жьим на­ва­жде­ни­ем так воз­не­на­ви­дел его За­ха­рия, что да­же гля­деть на него рав­но­душ­но не мог, и не толь­ко его уче­ние и по­прав­ле­ние, но и каж­дое сло­во его бы­ло ему про­тив­но. Сам отец Зо­си­ма рас­ска­зы­вал об этом ис­ку­ше­нии: «Ви­жу я, что де­ло ху­до: по­ги­баю! И по­то­му уже не уте­ши­тель­ные, но горь­кие сле­зы на­чал про­ли­вать я пред Гос­по­дом, и ко­гда в ал­та­ре ис­прав­лял я долж­ность мою, то уже ка­за­лось мне, что я недо­сто­ин под­хо­дить к жерт­вен­ни­ку и пре­сто­лу, и тос­ко­вал о сем и мно­го про­ли­вал слез, зная, что нена­висть и зло­ба бо­лее все­го про­тив­ны Гос­по­ду и что ни­ка­кой мо­лит­вы, ни­ка­кой жерт­вы не при­ем­лет Он от враж­деб­но­го серд­ца, и нет Ему там оби­те­ли, где нет ми­ра и люб­ви. Ес­ли Гос­подь по­ве­лел лю­бить и вра­гов, то сколь ви­но­вен и мер­зок я пе­ред Ним, нена­ви­дя без­вин­но се­го доб­ро­го стар­ца! И с Бо­жи­ей по­мо­щью на­чал я ста­рать­ся дей­ство­вать во­пре­ки то­му, что вну­ша­ло мне серд­це. По­но­ма­рю обык­но­вен­но да­ют вся­кий день просфо­ру; и я вся­кий день сам, не ев­ши, от­да­вал оную се­му стар­цу с низ­ким по­кло­ном и с ви­дом усер­дия; но ка­ко­во мне бы­ло это де­лать! Точ­но я про­ти­ву рож­на прал. Он же, не ве­дая чувств мо­их, при­ни­мал у ме­ня с лю­бо­вью, гла­дя ме­ня по го­ло­ве обе­и­ми ру­ка­ми, го­во­ря: “Спа­си те­бя Гос­по­ди, ча­до доб­рое”. Ино­гда же об­ни­мал ме­ня; а мне все это бы­ло тяж­ко и непри­ят­но. Но Гос­подь, ви­дя скорбь мою и ста­ра­ние, не за­мед­лил Сво­ею мне по­мо­щью и не толь­ко ото­гнал от серд­ца мо­е­го бе­са нена­ви­сти, но и со­вер­шен­но пе­ре­ме­нил чув­ства мои. И недол­го был я в этом ис­ку­ше­нии, но по­сле так по­лю­бил пре­про­сто­го и доб­ро­го то­го стар­ца, что спо­до­бил ме­ня Бог по­слу­жить ему в бо­лез­ни. И умер он на ру­ках мо­их».
С ис­крен­ним чи­сто­сер­де­чи­ем и не ща­дя се­бя, от­кры­вал свои по­мыс­лы от­цу Адри­а­ну мо­ло­дой инок. Ско­ро его по­стриг­ли в чин ино­че­ский с име­нем Зо­си­ма. Отец Адри­ан, сде­лав­шись на­чаль­ни­ком Ко­нев­ской оби­те­ли, не из­ме­нил ни в чем об­ра­за жиз­ни: та­кую же но­сил ху­дую одеж­ду и обувь, как и в пу­сты­ни, и не толь­ко в мо­на­сты­ре сво­ем, но и в Пе­тер­бур­ге. Несмот­ря на ста­рость и сла­бость свою, отец Адри­ан при по­се­ще­нии сто­ли­цы по­чти все­гда хо­дил пеш­ком, а уче­ник его Зо­си­ма но­сил за ним его сум­ку, в ко­то­рой бы­ли его кни­ги и неко­то­рые необ­хо­ди­мые ве­щи, так­же по­жерт­во­ва­ния на оби­тель; сум­ка бы­ла ста­рая и с за­пла­та­ми из раз­ных лос­ку­тьев. И эту-то сум­ку, хо­дя сза­ди за бед­но оде­тым стар­цем, но­сил бла­го­вид­ный мо­ло­дой инок вы­со­ко­го зва­ния и вос­пи­та­ния, быв­ший офи­цер, имев­ший в Пе­тер­бур­ге мно­го зна­ко­мых и со­слу­жив­цев: лег­ко се­бе пред­ста­вить, что, ча­сто встре­ча­ясь с ни­ми, он сты­дил­ся, крас­нел и сму­щал­ся. В серд­це Зо­си­мы ро­дил­ся ро­пот и неудо­воль­ствие на от­ца Адри­а­на.
Бо­го­бо­яз­нен­ный Зо­си­ма лишь толь­ко при­ме­тил, что по­беж­да­ет­ся оны­ми, как немед­лен­но со сми­ре­ни­ем и сле­за­ми ки­нул­ся в но­ги от­цу сво­е­му Адри­а­ну и ска­зал:
– Про­сти ме­ня, от­че. Недо­сто­ин я на­зы­вать те­бя от­цом мо­им, недо­сто­ин и хо­дить за то­бою. Ты до­стиг бес­стра­стия, а я, об­ла­да­ем стра­стью са­мо­лю­бия и тще­сла­вия, сты­жусь ру­би­ща тво­е­го, сты­жусь но­сить за то­бою ста­рую сум­ку твою, осо­бен­но же ес­ли встре­чаю ко­го из мо­их преж­них зна­ко­мых, то не ви­жу и пу­ти пред со­бою. И от са­мо­лю­би­вой стра­сти мо­ей рож­да­ет­ся во мне еще гор­шая страсть него­до­ва­ния на те­бя, и в по­мыс­лах мо­их я осуж­даю те­бя, по­ла­гая, что это де­ла­ешь ты для по­ка­за­ния сво­ей свя­то­сти, роп­щу на те­бя, за­чем во­дишь ме­ня за со­бою, как буд­то хва­стая, что име­ешь ме­ня уче­ни­ком сво­им. О, от­че мой! Ес­ли бы ты знал, как му­чи­тель­ны мне эти по­мыс­лы, как тяж­ко мне от­кры­вать их те­бе! Ибо дру­гой по­мы­сел оста­нав­ли­вал ме­ня и го­во­рил мне, что ты за это ли­шишь ме­ня люб­ви и ми­ло­сти оте­че­ской, что от­па­дет от ме­ня серд­це твое, и ты от­верг­нешь ме­ня. Но я осу­дил се­бя, что я се­го до­сто­ин, и по­то­му ре­шил­ся от­крыть те­бе всю ду­шу мою.
При сих сло­вах Зо­си­ма опять с горь­ки­ми сле­за­ми ки­нул­ся к но­гам от­ца Адри­а­на, го­во­ря:
– Не смею, от­че, да­же про­сить про­ще­ния у те­бя!
– Дер­зай, о ча­до мое доб­рое, – пре­рвал его отец Адри­ан, под­ни­мая его. –Дер­зай и не сму­щай­ся! Это не твои по­мыс­лы, а вра­жьи; твоя же чи­сто­сер­деч­ная пре­до мною от­кро­вен­ность и вни­ма­ние к се­бе де­ла­ют те­бя еще до­ро­же, еще лю­без­нее мо­е­му серд­цу.
По­сле это­го слу­чая Зо­си­ма всею ду­шою, со всею рев­но­стью ста­рал­ся под­ра­жать от­цу Адри­а­ну и сам воз­лю­бил ни­ще­ту и про­сто­ту от все­го серд­ца.
В это вре­мя в Ко­нев­ской оби­те­ли был иеро­мо­нах Силь­вестр, муж весь­ма бла­го­го­вей­ный, ко­то­рый жил уеди­нен­но, пре­бы­вая в мол­ча­нии и упраж­ня­ясь в чте­нии Свя­щен­но­го Пи­са­ния. К нему, по бла­го­сло­ве­нию на­чаль­ни­ка сво­е­го, стал хо­дить отец Зо­си­ма для ду­хов­ной и по­лез­ной бе­се­ды. Отец Силь­вестр, ви­дя мо­ло­до­го ино­ка, го­ря­ще­го ду­хом ко всем по­дви­гам и к по­бе­де над стра­стя­ми, рас­крыл пред ним уче­ние о вни­ма­тель­ной сер­деч­ной мо­лит­ве, ко­ей сам был де­ла­тель: объ­яс­няя ему, что име­нем Иису­со­вым и свя­щен­ным оным трез­ве­ни­ем внут­рен­ней мо­лит­вы луч­ше вся­ких ору­дий мож­но по­бе­дить все при­ра­же­ния вра­жии и удер­жать по­мыс­лы от па­ре­ний. Отец Зо­си­ма с усер­ди­ем, по бла­го­сло­ве­нию от­ца Адри­а­на, за­нял­ся как ис­пол­не­ни­ем сей свя­щен­ной мо­лит­вы, так и чте­ни­ем книг оте­че­ских, в ко­их бо­лее на­хо­дит­ся объ­яс­не­ний об ум­ной сей мо­лит­ве, а имен­но: Доб­ро­то­лю­бие, пи­са­ния пре­по­доб­ных Ни­ла Сор­ско­го, Иса­а­ка Си­ри­на и про­чих свя­тых пу­стын­но­жи­те­лей. И то­гда-то еще бо­лее по­чув­ство­вал он вле­че­ние к пу­стын­но­му уеди­не­нию, ибо оное свя­щен­ное упраж­не­ние непре­мен­но тре­бу­ет ти­хо­го без­мол­вия и ду­хов­но­го на­став­ни­ка, ко­то­рый бы про­ве­рял каж­дое дви­же­ние ума и серд­ца; а без это­го мож­но лег­ко впасть в пре­лесть. Но при всем том ни доб­рый пас­тырь и на­став­ник отец Адри­ан, ни ста­рец Силь­вестр не мог­ли за­ме­нить в серд­це Зо­си­мы воз­люб­лен­но­го ему Ва­си­лис­ка. И так, про­жив в Ко­нев­ском мо­на­сты­ре по­чти три го­да и прой­дя по­слу­ша­ния, и ис­пы­тав ис­ку­ше­ния, отец Зо­си­ма неот­ступ­но и со сле­за­ми стал про­сить от­ца Адри­а­на от­пу­стить его в пу­сты­ню к от­цу Ва­си­лис­ку. Отец Адри­ан ска­зал ему: «По­тер­пи немно­го, я хо­чу про­сить­ся у мит­ро­по­ли­та за сбо­ром в Смо­лен­скую гу­бер­нию, то­гда и те­бя возь­му с со­бою, и по­се­тим там от­ца Ва­си­лис­ка и про­чих пу­стын­но­жи­те­лей; я на­де­юсь уго­во­рить его ехать с на­ми на Ко­не­вец».
Через неко­то­рое вре­мя отец Адри­ан ис­пол­нил свое обе­ща­ние. Он с Зо­си­мою по­се­тил всех пу­стын­ни­ков в тех ме­стах. Все бы­ли весь­ма ра­ды сим бо­го­лю­би­вым по­се­ти­те­лям, но бо­лее всех об­ра­до­вал­ся отец Ва­си­лиск. По­сле пер­вых ра­дост­ных ми­нут и по­сле мно­гих ду­хов­ных и вза­им­но от­кро­вен­ных бе­сед отец Адри­ан на­чал убеж­дать от­ца Ва­си­лис­ка пе­ре­се­лить­ся на Ко­не­вец. Но не же­лал он рас­стать­ся со сво­ей лю­без­ною пу­сты­нью и по­то­му со всею кро­то­стью и сми­ре­ни­ем изъ­явил свое несо­гла­сие на пред­ло­же­ние от­ца Адри­а­на, пред­став­ляя ему, что нет спра­вед­ли­вой при­чи­ны оста­вить ему свое пу­стын­ное убе­жи­ще. Меж­ду тем отец Адри­ан, ко­то­рый и по ис­по­ве­ди, и по по­стри­же­нию был Ва­си­лис­ку от­цом ду­хов­ным, ска­зал, что ес­ли тот его пре­слу­ша­ет, то ли­шит­ся его оте­че­ско­го бла­го­сло­ве­ния и уж не бу­дет на­зы­вать­ся сы­ном его ду­хов­ным. Услы­шав это, Ва­си­лиск за­лил­ся сле­за­ми и, при­пав к но­гам от­ца Адри­а­на, про­сил про­ще­ния и дал сло­во ехать с ни­ми. Отец же Зо­си­ма с той ми­ну­ты по­ло­жил твер­дое на­ме­ре­ние в серд­це, чтобы с по­мо­щью Бо­жи­ей до кон­ца жиз­ни или до смер­ти стар­ца не раз­лу­чать­ся с ним и быть в со­вер­шен­ном к нему по­ви­но­ве­нии, чтобы без во­ли его и без бла­го­сло­ве­ния ни­ко­гда ни­че­го не де­лать и не скры­вать от него да­же са­мо­го ма­ло­го по­мыс­ла – од­ним сло­вом, пре­дать ему всю ду­шу.
Вско­ре отец Адри­ан со все­ми спут­ни­ка­ми бла­го­по­луч­но при­был в Ко­нев­ский мо­на­стырь. Доб­ро­душ­ный отец Адри­ан в трех вер­стах от мо­на­сты­ря на уеди­нен­ном пу­стом ме­сте вы­стро­ил две кел­лии, неда­ле­ко од­на от дру­гой, и с мо­лит­вою и бла­го­сло­ве­ни­ем от­пу­стил их на без­мол­вие, по­ру­чив Зо­си­му стар­цу Ва­си­лис­ку. В люб­ви свя­той они на­ча­ли про­хо­дить жизнь от­шель­ни­че­скую. Отец Силь­вестр, так­же с бла­го­сло­ве­ния от­ца Адри­а­на, в ско­ром вре­ме­ни при­со­еди­нил­ся на без­мол­вие к Ва­си­лис­ку и Зо­си­ме, по­стро­ив се­бе тре­тью кел­лию немно­го да­лее от их кел­лий. Три го­да отец Зо­си­ма бес­пре­стан­но но­сил скрыт­но от всех, кро­ме Ва­си­лис­ка и Адри­а­на, по на­го­му те­лу острую вла­ся­ни­цу, гру­бо со­ткан­ную из грив и хво­стов ло­ша­ди­ных, от ко­то­рых боль­ные и глу­бо­кие ра­ны не за­жи­ва­ли на те­ле его. Бде­ни­ем, все­нощ­ны­ми труд­ны­ми ра­бо­та­ми он неми­ло­сти­во из­ну­рял юную плоть свою, го­ря ду­хом к бес­стра­стию бес­плот­ных Ан­ге­лов. Обет же свой так стро­го хра­нил, что не толь­ко на без­мол­вии сво­ем, или в оби­те­ли, или в церк­ви, но и в Пе­тер­бур­ге не смот­рел на жен­щин и не при­бли­жал­ся к ним, и да­же не под­хо­дил к той лав­ке, где про­да­ва­ла жен­щи­на. «Как толь­ко уви­жу, – вспо­ми­нал отец Зо­си­ма, – что мелькнет жен­ское пла­тье, то так опу­щу или ско­шу гла­за мои, что не толь­ко не ви­жу ли­ца ее, но и свет станет те­мен у ме­ня в гла­зах. По про­ше­ствии вось­ми лет уди­вил Гос­подь ми­ло­стью Сво­ею на­до мною и с тех пор по­ми­ло­вал ме­ня, и на всю жизнь мою из­ба­вил ме­ня от всех страст­ных ощу­ще­ний и вся­ких нечи­стых по­мыс­лов».
Не из­лиш­ним бу­дет рас­ска­зать и о те­лес­ных упраж­не­ни­ях, и о по­ряд­ке жиз­ни их во вре­мя пре­бы­ва­ния на Ко­нев­це: пять дней неис­ход­но про­во­ди­ли они в сво­ем уеди­нен­ном без­мол­вии, а в суб­бо­ту по­сле ве­чер­них сво­их пра­вил при­хо­ди­ли в оби­тель ко все­нощ­ной; в вос­кре­се­нье по­сле ли­тур­гии обе­да­ли вме­сте с бра­ти­ей за об­щей тра­пе­зой и, по­лу­чив от на­чаль­ни­ка на пять дней все нуж­ное им для пи­щи и ра­бо­ты, так­же и кни­ги для чте­ния, опять к ве­че­ру в вос­кре­се­нье воз­вра­ща­лись в свое уеди­не­ние, где очень мно­го тру­ди­лись для оби­те­ли.
Отец Зо­си­ма на­учил­ся пи­сать устав­ным пись­мом, так­же хо­ро­шо вы­ре­зал де­ре­вян­ные чаш­ки, лож­ки и про­чее, а отец Ва­си­лиск де­лал гли­ня­ную по­су­ду, горш­ки; еще пле­ли они кор­зи­ны, лап­ти, лу­кош­ки из бе­ре­зо­вой ко­ры; в со­би­ра­нии же ягод и гри­бов то­ми­ли се­бя до уста­ло­сти и, со­би­рая оных мно­же­ство, все – и ру­ко­де­лие свое, и пло­ды – в суб­бо­ту при­но­си­ли в оби­тель. Отец Зо­си­ма имел боль­шую склон­ность чи­тать ду­хов­ные кни­ги, а чтобы иметь боль­ше воз­мож­но­сти поль­зо­вать­ся сим чте­ни­ем, он вы­учил­ся в Пе­тер­бур­ге ис­кус­но и кра­си­во пе­ре­пле­тать кни­ги, дабы и по­сто­рон­ние охот­но от­да­ва­ли ему свои кни­ги, при­чем вме­сто вся­кой пла­ты он ста­вил од­но усло­вие: чтобы неспеш­но тре­бо­ва­ли от­дел­ки, ибо он обык­но­вен­но преж­де сам про­чи­ты­вал кни­гу и вы­пи­сы­вал из нее, что ему нра­ви­лось, а по­том уже пе­ре­пле­тал и воз­вра­щал то­му, от ко­го ее по­лу­чал. Свет­ских же ни­ка­ких книг не брал пе­ре­пле­тать. Отец же Ва­си­лиск, не весь­ма ис­кус­ный в чте­нии, пре­да­вал­ся бо­лее мо­лит­ве сер­деч­ной.
При­шел от­цу Зо­си­ме по­мы­сел, и он, со­гла­ша­ясь с ним, го­во­рит от­цу Ва­си­лис­ку: «За­чем мы так мно­го за­ни­ма­ем­ся ру­ко­де­ли­ем, а наи­па­че со­би­ра­ни­ем ягод? Ес­ли Бог дал нам жизнь от­шель­ни­че­скую, то мы и долж­ны мо­ле­ни­ем, чте­ни­ем и бо­го­мыс­ли­ем за­ни­мать­ся. Бра­тия и без на­ше­го ру­ко­де­лия до­воль­ны всем, и кро­ме нас есть в оби­те­ли бра­тия, ко­то­рые со­би­ра­ют и при­но­сят на тра­пе­зу до­воль­но гри­бов и ягод». Но сми­рен­ный Ва­си­лиск от­ве­чал ему: «Весь­ма мно­го и то для нас, что мы по люб­ви к нам от­ца и бра­тий не в мол­ве, но в ти­шине жи­вем и все нуж­ное да­ет­ся нам го­то­вое от мо­на­сты­ря; по­се­му и нам на­доб­но хо­тя ма­ло­стью за­слу­жить у них по­треб­ное для нас. К то­му же мои мо­лит­вы не так Бо­гу угод­ны, как оте­че­ские за ме­ня и брат­ские, и ко­гда я что при­не­су им на тра­пе­зу и по­ку­ша­ют они от мо­их тру­дов и по­мо­лят­ся за ме­ня Бо­гу, то ве­рю, что ра­ди их мо­литв Гос­подь бо­лее ме­ня по­ми­лу­ет».
Итак, ста­рец Ва­си­лиск вся­кий день хо­дил со­би­рать яго­ды и гри­бы и в суб­бо­ту от­но­сил в мо­на­стырь, за что вся бра­тия очень бла­го­да­ри­ла его, а отец Зо­си­ма не толь­ко мыс­лен­но осуж­дал его, что без­молв­ник так су­е­тит­ся, но дер­зал ино­гда и в ли­цо уко­рять, буд­то он не без­молв­ству­ет. Ста­рец же усерд­но уве­щал его, го­во­ря: «Мож­но с по­мо­щью Бо­жи­ей, и яго­ды со­би­рая, иметь па­мять мо­лит­вен­ную и бо­го­мыс­лие. Не с на­ро­дом, но так­же в по­ле или в ле­су, как и в кел­лии, – один с Бо­гом; а по со­би­ра­нии ягод мож­но сесть от­дох­нуть и за­нять­ся на­ро­чи­то упраж­не­ни­ем в мо­лит­ве». И мно­го уве­ще­вал его, да не вы­со­ко мнит о сво­ем пре­успе­я­нии и на­де­ет­ся не на се­бя, но бо­лее на мо­лит­вы от­ца и бра­тии. «Но я, ока­ян­ный, – го­во­рил о се­бе отец Зо­си­ма, – бо­лее ве­рил сво­е­му мне­нию, неже­ли здра­во­му суж­де­нию от­ца мо­е­го, и не стал хо­дить с ним за яго­да­ми, но, оста­ва­ясь один в кел­лии, на­чал еще бо­лее по­стить­ся и про­дол­жи­тель­нее мо­лить­ся и упраж­нять­ся в чте­нии. Что же по­сле­до­ва­ло за та­кое мое несо­гла­сие с от­цом и со­про­тив­ле­ние ему? Со­вер­шен­ное охла­жде­ние к мо­лит­ве и ко все­му бо­го­угод­но­му, рас­строй­ство в мыс­лях, до­са­да, осуж­де­ние и как бы от­чуж­де­ние от стар­ца, том­ле­ние и тя­го­та в со­ве­сти; на­по­сле­док, ви­дя се­бя в та­ком по­ло­же­нии, на­чал я при­хо­дить в от­ча­я­ние. И ес­ли бы, Бо­жи­ею ми&