Пре­по­доб­но­му­че­ник Ви­кен­тий ро­дил­ся в 1888 го­ду в го­ро­де Санкт-Пе­тер­бур­ге и в кре­ще­нии был на­ре­чен Вик­то­ром. Его дед был свя­щен­ни­ком в бед­ном сель­ском при­хо­де, но отец его, Алек­сандр Пет­ро­вич Ни­коль­ский, окон­чив Ду­хов­ную се­ми­на­рию, вы­шел из ду­хов­но­го со­сло­вия и, по­сту­пив на юри­ди­че­ский фа­куль­тет Санкт-Пе­тер­бург­ско­го уни­вер­си­те­та, слу­жил впо­след­ствии в Ми­ни­стер­стве финан­сов. Мать его бы­ла до­че­рью по­ме­щи­ка Фе­о­до­сия Ни­ки­фо­ро­ви­ча Се­ве­рья­но­ва, вла­дель­ца име­ния в Но­во­силь­ском уез­де Туль­ской гу­бер­нии[a]. Алек­сандр Пет­ро­вич был до­во­лен сво­ей жиз­нью, он по­лу­чил ува­жа­е­мое по­ло­же­ние в об­ще­стве и был ма­те­ри­аль­но вполне обес­пе­чен, так что к кон­цу жиз­ни мог бы вполне ска­зать вме­сте с еван­гель­ским бо­га­чом: Ду­ша! мно­го добра ле­жит у те­бя на мно­гие го­ды: по­кой­ся, ешь, пей, ве­се­лись[b]. Два сы­на Алек­сандра Пет­ро­ви­ча бы­ли вполне ма­те­ри­аль­но устро­е­ны и слу­жи­ли в том же ми­ни­стер­стве, где слу­жил он. И по­то­му он был про­тив­ни­ком то­го, чтобы тре­тий его сын, Вик­тор, ухо­дил в мо­на­стырь, пом­ня, мо­жет быть, о ни­ще­те и бед­но­сти в сво­ем дет­стве, свя­зан­ны­ми в его вос­по­ми­на­ни­ях с об­щим то­гда пла­чев­ным по­ло­же­ни­ем ду­хов­но­го со­сло­вия. По­сле боль­ше­вист­ско­го пе­ре­во­ро­та Алек­сандр Пет­ро­вич по­те­рял все свои сред­ства и по­се­лил­ся в го­ро­де Ка­ши­ре Мос­ков­ской гу­бер­нии. По­тер­пев крах в сво­их лож­ных упо­ва­ни­ях, он пи­сал сы­ну: «Отец Ви­кен­тий, как ты был прав. О, как бы я хо­тел из­ме­нить свою про­жи­тую жизнь. Как бы я хо­тел с юно­сти те­перь при­нять путь тво­ей жиз­ни. Я уми­раю и ви­жу свой гроб. Пла­чу, недо­стой­ный раб Хри­стов...»[1] Алек­сандр Пет­ро­вич скон­чал­ся в 1921 го­ду в Ка­ши­ре, а его су­пру­га – в 1922-м.
Вик­тор по­сту­пил в Оп­ти­ну пу­стынь в Ка­луж­ской гу­бер­нии в 1913 го­ду и его по­слу­ша­ни­ем ста­ла, как че­ло­ве­ка гра­мот­но­го и об­ра­зо­ван­но­го, ра­бо­та в кан­це­ля­рии[2]. По­сле 1918 го­да сре­ди на­чав­ше­го­ся уже уга­ра без­бож­ной зло­бы, ко­гда вся­кий цер­ков­ный шаг ко спа­се­нию су­лил ис­по­вед­ни­че­ство, он был по­стри­жен в мо­на­ше­ство с име­нем Ви­кен­тий. На­сто­я­тель мо­на­сты­ря пред­ло­жил ему при­нять свя­щен­ный сан, но мо­нах Ви­кен­тий от­ве­тил, что за по­слу­ша­ние он, мо­жет быть, и при­нял бы сан, но ес­ли бы спро­си­ли его по­же­ла­ния, то он бы хо­тел остать­ся мо­на­хом. Же­ла­ю­ще­му под­ви­зать­ся в мо­на­ше­стве это ку­да бо­лее спод­руч­но, неже­ли свя­щен­ни­ку-ино­ку, несу­ще­му тя­го­ту и об­ще­ствен­но­го слу­же­ния.
По­сле то­го, как мо­на­стырь был за­крыт, ду­хов­ник оби­те­ли, иерос­хи­мо­нах Нек­та­рий, был вы­се­лен из нее, по­ру­чив мо­на­ха Ви­кен­тия при­ход­ско­му свя­щен­ни­ку в Ко­зель­ске. «Труд­но ска­зать, что де­лал этот мо­нах. Од­но ска­жу толь­ко, – пи­сал впо­след­ствии этот свя­щен­ник о по­движ­ни­ке, – что сей­час я пла­чу, вспо­ми­ная про­шлое. Знаю, что я не все­гда умел хра­нить этот тон­кий ху­до­же­ствен­ный со­суд Бо­жи­ей бла­го­сти. За два с по­ло­ви­ной го­да жиз­ни у нас он ни ра­зу не был по сво­е­му же­ла­нию за огра­дой на­шей церк­ви. Он ни ра­зу не сел за стол за тра­пе­зу. Он ни с кем не бе­се­до­вал ра­ди ин­те­ре­са сво­е­го. Он ни­ко­му не на­вя­зы­вал сво­е­го учи­тель­ства. И в то же вре­мя все чув­ство­ва­ли в нем Бо­жию си­лу»[3].
Мо­на­хи­ня Ам­вро­сия (Обе­ру­че­ва) вспо­ми­на­ла о мо­на­хе Ви­кен­тии, о том пе­ри­о­де, ко­гда Оп­ти­на Пу­стынь бы­ла за­кры­та, и бра­тия жи­ли на квар­ти­рах в Ко­зель­ске. «Он вел жизнь весь­ма ас­ке­ти­че­скую, вполне мо­на­ше­скую, ни на ко­го не смот­рел... сми­рен­но нес край­нюю ни­ще­ту»[4].
На­ве­стив ее во вре­мя тя­же­лой бо­лез­ни, он при­нес ей ру­ко­пись схи­ар­хи­манд­ри­та Ага­пи­та (Бе­ло­ви­до­ва), со­став­лен­ную тем по бла­го­сло­ве­нию стар­ца Вар­со­но­фия и за­клю­чав­шую в се­бе крат­кие жи­тия всех по­хо­ро­нен­ных на скит­ском клад­би­ще, где хо­тя бы несколь­ки­ми сло­ва­ми бы­ли вы­ра­же­ны глав­ные чер­ты по­движ­ни­че­ской жиз­ни то­го или ино­го ино­ка. «Нель­зя бы­ло вы­брать бо­лее под­хо­дя­ще­го чте­ния для ме­ня, – вспо­ми­на­ла она, – на­хо­дя­щей­ся на по­ро­ге смер­ти. Как я бы­ла бла­го­дар­на ему за эту ру­ко­пись! Бла­го­да­рю Гос­по­да, что Он, Ми­ло­серд­ный, вло­жил ему эту мысль!
Хо­дил отец Ви­кен­тий на ху­тор к ба­тюш­ке Нек­та­рию... И так как не вполне на­де­ял­ся, что его там при­мут, то он на­пи­сал несколь­ко крат­ких во­про­сов, оста­вил ме­сто для от­ве­тов, пе­ре­дал это ба­тюш­ке Нек­та­рию и по­лу­чил соб­ствен­но­руч­ные от­ве­ты. Эту за­пи­соч­ку он при­но­сил мне чи­тать»[5].
18 ав­гу­ста 1930 го­да в го­ро­де Ко­зель­ске бы­ли аре­сто­ва­ны со­рок че­ло­век мо­на­хов и ми­рян и сре­ди них мо­нах Ви­кен­тий. По-по­движ­ни­че­ски от­кры­тый и к сво­им и к чу­жим, на­прав­ляя все дви­же­ния серд­ца го­ре, он, как про­зрач­ное стек­ло, не име­ю­щее ка­ко­го-ли­бо пят­на или по­ро­ка, так впо­след­ствии из­ло­жил путь сво­ей жиз­ни:
«...Отец мой был сы­ном бед­но­го сель­ско­го свя­щен­ни­ка, но вы­шел из ду­хов­но­го зва­ния, окон­чил по­сле Ду­хов­ной се­ми­на­рии уни­вер­си­тет по юри­ди­че­ско­му фа­куль­те­ту и слу­жил в Пе­тер­бур­ге чи­нов­ни­ком по ве­дом­ству Ми­ни­стер­ства финан­сов. По­сле мо­е­го рож­де­ния мать моя бо­ле­ла, не мог­ла вы­кор­мить ме­ня сво­ей гру­дью; вы­кор­ми­ли ме­ня кое-как ко­зьим мо­ло­ком, но долж­но быть от это­го вы­шел я бо­лез­нен­ным и сла­бым ре­бен­ком и в дет­стве ча­сто бо­лел. Де­сять лет от ро­ду по­сту­пил в гим­на­зию, ко­то­рую и окон­чил со сред­ни­ми бал­ла­ми. По­том хо­тел по­сту­пить на во­ен­ную служ­бу воль­но­опре­де­ля­ю­щим­ся, но ме­ня за­бра­ко­ва­ли по хро­ни­че­ско­му бо­лез­нен­но­му мо­е­му со­сто­я­нию. То­гда по­жил я неко­то­рое вре­мя до­ма у ро­ди­те­лей. Как хро­ни­че­ски боль­ной не ин­те­ре­со­вал­ся я ни по­ли­ти­кой, ни обыч­ны­ми жи­тей­ски­ми де­ла­ми, про­бу­ди­лось во мне вле­че­ние к ду­хов­ной жиз­ни, и два­дца­ти пя­ти лет от ро­ду, в на­ча­ле мая 1913 го­да, ушел я в мо­на­стырь – об­ще­жи­тель­ную Оп­ти­ну пу­стынь, близ го­ро­да Ко­зель­ска Ка­луж­ской гу­бер­нии, ко­то­рая сла­ви­лась сво­ею стро­гою мо­на­ше­скою жиз­нью. Там я на­шел свое при­зва­ние и, жи­вя в Оп­ти­ной Пу­сты­ни, был все­гда очень до­во­лен, что бро­сил все мир­ское и по­шел в мо­на­стырь.
Про­жил я в том мо­на­сты­ре до его окон­ча­тель­ной лик­ви­да­ции в 1923 го­ду. По­сле это­го в чис­ле трид­ца­ти мо­на­хов и по­слуш­ни­ков, остав­лен­ных для об­слу­ги Оп­тин­ско­го му­зея Нар­ком­про­са, слу­жил я с год на со­вет­ской служ­бе при этом му­зее, по­ка ме­ня вме­сте с дру­ги­ми пят­на­дца­тью слу­жа­щи­ми из мо­на­ше­ству­ю­щих не со­кра­ти­ли. Бу­дучи уво­лен с этой служ­бы ле­том 1924 го­да, пря­мо из Оп­ти­ной пу­сты­ни по­ехал я в го­род Ром­ны на Укра­ине (по хро­ни­че­ско­му бо­лез­нен­но­му мо­е­му со­сто­я­нию хо­те­лось мне по­жить в бо­лее теп­лом кли­ма­те) и там опре­де­лил­ся вто­рым сто­ро­жем при од­ной та­мош­ней церк­ви. Слу­жил при ней два го­да, по­ка она не бы­ла за­кры­та. По за­кры­тии этой церк­ви про­жил еще с год в Ром­нах, рас­счи­ты­вая опять най­ти се­бе там или где-ни­будь по­бли­зо­сти под­хо­дя­щее мне ме­сто цер­ков­но­го сто­ро­жа. Но как-то был при­зван в это вре­мя (на­сколь­ко пом­ню, в ав­гу­сте 1927 го­да) мест­ны­ми ор­га­на­ми ОГПУ, и мне бы­ло объ­яв­ле­но, чтобы я немед­лен­но вы­ехал из Ро­мен в го­род Ко­зельск, от­ку­да я при­е­хал. Я немед­лен­но ис­пол­нил это при­ка­за­ние и с тех пор до са­мо­го аре­ста, 18 ав­гу­ста 1930 го­да, про­жи­вал в го­ро­де Ко­зель­ске. Жил там очень бед­но, поль­зу­ясь по­мо­щью род­ных и зна­ко­мых, осо­бен­но из брат­ства мо­на­сты­ря, в ко­то­ром преж­де жил. Мно­гие из них, по лик­ви­да­ции мо­на­сты­ря, оста­лись жить в го­ро­де Ко­зель­ске, от ко­то­ро­го мо­на­стырь был вер­стах в трех, и за­ра­ба­ты­ва­ли там се­бе про­пи­та­ние кто по­ден­ной ра­бо­той (чер­но­ра­бо­чие), кто ка­ким-ни­будь сво­им ма­стер­ством (сле­сарь, са­пож­ник, порт­ной, сто­ляр, плот­ник); от за­ра­бо­тан­но­го по­де­ля­лись кое-кто из них и со мной.
Жи­ли мы, мо­на­ше­ству­ю­щие, в го­ро­де Ко­зель­ске без вся­кой ор­га­ни­за­ции, но зна­ком­ство меж­ду на­ми со­хра­ня­лось, и мы ви­де­лись друг с дру­гом в мест­ной при­ход­ской церк­ви. Со­хра­не­ние зна­ком­ства меж­ду на­ми и по­мощь имев­ших воз­мож­ность что-ни­будь за­ра­бо­тать сво­им тру­дом дру­гим, та­ким, как я, ин­ва­ли­дам или хро­ни­че­ским боль­ным, не спо­соб­ным к тя­же­ло­му тру­ду и не зна­ю­щим ни­ка­ко­го ма­стер­ства, – это вер­но и по­слу­жи­ло по­во­дом об­ви­нить нас в со­хра­не­нии меж­ду на­ми мо­на­ше­ской ор­га­ни­за­ции. По­это­му, вер­но, и бы­ло предъ­яв­ле­но об­ви­не­ние по 58 ста­тье пунк­ты 10, 11 Уго­лов­но­го ко­дек­са сра­зу бо­лее де­ся­ти че­ло­ве­кам из на­ше­го преж­не­го мо­на­стыр­ско­го брат­ства...»[6]
Пер­во­на­чаль­но всех аре­сто­ван­ных за­клю­чи­ли в тюрь­му в Су­хи­ни­чах. Мо­на­хи­ня Ам­вро­сия вспо­ми­на­ла об этом вре­ме­ни: «На­ши ок­на с ре­шет­ка­ми вы­хо­ди­ли на юг. По­го­да сто­я­ла теп­лая, и у нас бы­ло душ­но. От­вер­стие в две­ри (вол­чок) мы от­кры­ва­ли все­гда, ко­гда зна­ли, что пой­дут из ка­мер: в это вре­мя мы на­де­я­лись уви­деть сво­их ба­тю­шек... Быст­ро мож­но бы­ло кое-что и спро­сить. Пом­ню, отец Ви­кен­тий, в уте­ше­ние мне, бро­сил за­пи­соч­ку: несколь­ко вы­пи­сок – сло­ва по­движ­ни­ков XIX ве­ка.
Здесь нель­зя бы­ло чи­тать пра­ви­ло: мно­го по­сто­рон­них лю­дей; мож­но бы­ло толь­ко по чет­кам чи­тать Иису­со­ву мо­лит­ву, и по­то­му я про­си­ла от­ца Ви­кен­тия на­пи­сать мне чис­ло мо­литв за раз­ные пра­ви­ла. И в сле­ду­ю­щий раз он пе­ре­дал мне за­пи­соч­ку с от­ве­том.
Кто-то ска­зал, что отец Ви­кен­тий и отец Ма­ка­рий по сво­е­му же­ла­нию по­ме­сти­лись под на­ра­ми»[7].
На до­про­се, от­ве­чая на во­про­сы сле­до­ва­те­ля, мо­нах Ви­кен­тий ска­зал: «Ви­нов­ным се­бя в предъ­яв­лен­ном мне об­ви­не­нии не при­знаю, о су­ще­ство­ва­нии мо­на­ше­ской контр­ре­во­лю­ци­он­ной груп­пы в го­ро­де Ко­зель­ске мне ни­че­го неиз­вест­но, и лич­но я в озна­чен­ной груп­пе не со­сто­ял, аги­та­ции, на­прав­лен­ной про­тив со­вет­ской вла­сти, не вел, так­же не ве­дал уче­том на­ли­чия со­ста­ва ни­ка­кой контр­ре­во­лю­ци­он­ной груп­пы. Прав­да, в 1929 го­ду я по пред­ло­же­нию бла­го­чин­но­го го­ро­да Ко­зель­ска про­то­и­е­рея Брил­ли­ан­то­ва со­став­лял спи­сок мо­на­хов, мне из­вест­ных по ме­сту жи­тель­ства в го­ро­де Ко­зель­ске. За­чем этот спи­сок был необ­хо­дим Брил­ли­ан­то­ву, мне хо­ро­шо не из­вест­но»[8].
27 но­яб­ря 1930 го­да трой­ка ОГПУ при­го­во­ри­ла мо­на­ха Ви­кен­тия к пя­ти го­дам за­клю­че­ния в конц­ла­герь, и он был вме­сте с дру­ги­ми аре­сто­ван­ны­ми пе­ре­ве­ден в тюрь­му в Смо­лен­ске, от­ку­да эта­пы рас­пре­де­ля­лись по ла­ге­рям. 31 де­каб­ря 1930 го­да он был от­прав­лен в Ви­шер­ские ла­ге­ря в го­род Со­ли­камск Перм­ской об­ла­сти. Этап про­хо­дил через Пермь, и здесь мо­нах Ви­кен­тий про­был в тюрь­ме пять ме­ся­цев, а за­тем был на­прав­лен в Со­ли­камск.
Со­сто­я­ние его здо­ро­вья бы­ло в то вре­мя крайне тя­же­лым, ме­ди­цин­ская ко­мис­сия на­шла у него ту­бер­ку­лез лег­ких в от­кры­той фор­ме, от­че­го он ис­пы­ты­вал боль­шую сла­бость и не был спо­со­бен к ра­бо­те. 26 ап­ре­ля 1931 го­да Цен­траль­ная Ко­мис­сия ОГПУ по раз­груз­ке Ви­шер­ских ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вых ла­ге­рей от ин­ва­ли­дов, ста­ри­ков и тя­же­ло боль­ных по­ста­но­ви­ла осво­бо­дить его и вы­слать на остав­ший­ся срок на Урал, и он был от­прав­лен сна­ча­ла в се­ло Ку­дым­кар, а за­тем в де­рев­ню Дуб­ров­ка Перм­ской об­ла­сти.
От­ту­да он пи­сал зна­ко­мой в Ко­зельск: «Хри­стос вос­кре­се! До­сто­ува­жа­е­мая, до­ро­гая о Гос­по­де ма­туш­ка Ев­фро­си­ния. По­чти­тель­ней­ше кла­ня­юсь Вам и шлю свой ис­крен­ней­ший сер­деч­ный при­вет. Вче­ра по­лу­чил Ва­шу от­крыт­ку... Ви­жу из нее, что мое к Вам пись­мо боль­шое и по­дроб­ное, по­слан­ное, пом­нит­ся, в кон­це вто­рой сед­ми­цы Ве­ли­ко­го по­ста, оче­вид­но, про­па­ло и до Вас не до­шло. В том пись­ме я го­ря­чо бла­го­да­рил Вас за по­сыл­ку, по­лу­чен­ную мною в Неде­лю Пра­во­сла­вия, ко­то­рую отец Ев­фро­син от­пра­вил по Ва­шей прось­бе из Белё­ва, и за Ва­ше об­сто­я­тель­ней­шее и ин­те­рес­ное за­кры­тое пись­мо, то­же ис­прав­но мною по­лу­чен­ное (как и по­сыл­ка до­шла в са­мом луч­шем ви­де). За­тем опи­сы­вал по­дроб­но свои об­сто­я­тель­ства: как при­ка­зом на­чаль­ства Про­мысл Бо­жий пе­ре­вел ме­ня на жи­тель­ство в де­рев­ню Дуб­ров­ку Юр­лин­ско­го сель­со­ве­та, как хо­ро­шо устро­ил­ся я там... на од­ной квар­ти­ре вме­сте с от­цом Аифа­лом[c], как я до­во­лен этим и все­ми сво­и­ми но­вы­ми об­сто­я­тель­ства­ми, кро­ме ча­стень­ко до­хо­дя­щих до го­ло­да­ния, ску­до­сти пи­та­ния,.. так до­во­лен та­ким про­мыс­ли­тель­ным осу­ществ­ле­ни­ем мо­их дав­них меч­та­ний о сов­мест­ном жи­тии здесь с род­ным от­цом Аифа­лом, что и уехать из здеш­них кра­ев вся­кая охо­та от­па­ла, те­перь хоть бы и ста­ло от­пус­кать на­чаль­ство на по­ру­ки или хоть и со­всем вчи­стую. Да, толь­ко силь­но го­лод­но­ва­то те­перь в на­ших кра­ях и всем по­чти кру­гом, и нам с от­цом Аифа­лом в осо­бен­но­сти, как неспо­соб­ным ни­че­го за­ра­ба­ты­вать сла­бым ин­ва­ли­дам, да еще не ма­сте­ро­вым, а то жи­ви се­бе здесь да жи­ви: так все здесь те­перь по вку­су мне и по ду­ше Про­мысл Бо­жий мне устро­ил в от­но­ше­нии жи­тья-бы­тья. Пу­стын­ная стра­на... ле­си­стая, но и с от­кры­ты­ми ме­ста­ми с пре­об­ла­да­ни­ем вез­де лю­би­мых мною ве­се­лых бе­ре­зок и все­гда зе­ле­ных ело­чек,.. жи­во­пис­но хол­ми­стая, с от­кры­ва­ю­щи­ми­ся с го­рок пре­крас­ны­ми ши­ро­ки­ми го­ри­зон­та­ми,.. от­да­лен­ная от же­лез­ной до­ро­ги и па­ро­хо­да и вся­кой совре­мен­ной ци­ви­ли­за­ции... Ведь это все то, о чем я меч­тал, ко­гда по­ду­мы­вал, где бы те­перь устро­ить­ся жить, по­сле то­го, как жить в род­ной Оп­тине ста­ло невоз­мож­но, и не толь­ко в са­мой Оп­тине, но да­же близ нее ста­ло на­тя­ну­то жить. И вот я о чем меч­тал, Гос­подь сво­и­ми судь­ба­ми как раз-то мне те­перь и дал. Че­го же мне еще на­до! Кро­ме го­лод­но­ва­то­сти, я все­ми сво­и­ми те­пе­реш­ни­ми об­сто­я­тель­ства­ми ка­жет­ся со­вер­шен­но те­перь до­во­лен... что ре­ши­тель­но ни­ку­да ме­ня от­сю­да не тянет. Го­тов жить тут и жить при та­ких усло­ви­ях, сколь­ко по­жи­вет­ся. Сла­ва Бо­гу! Сла­ва Бо­гу! И сла­ва Бо­гу!.. так хо­ро­шо ме­ня устро­ив­ше­му, толь­ко и оста­ет­ся мне все­гда бла­го­дар­но по­вто­рять. А го­ло­да­ние... ведь и за это, как и за все, на­до Гос­по­да бла­го­да­рить во сла­ву: "сла­ва Бо­гу за все" ве­ли­ко­го свя­то­го Иоан­на Зла­то­уста ...Ведь го­во­ри­лось нам, что "пред­ле­жит нам ал­ка­ти". Это то­же зна­чит на­сто­я­щая, пра­виль­ная, на­ша до­ро­га. При­хо­дит­ся го­ло­дать, но с ис­ку­ше­ни­ем тво­рит Гос­подь тут же вско­ре и из­бы­тие... мно­гое мно­же­ство раз... то так, то так, чтоб на­ша немощь мог­ла по­не­сти. А ведь на­до же, чтобы и тер­пе­нию ме­сто бы­ло. По­тер­петь го­лод­ность немнож­ко, а там и опять Гос­подь при­шлет че­го-ли­бо по­ку­шать. А со­всем Гос­подь до сих пор не остав­лял и не остав­ля­ет ме­ня сво­ею ми­ло­стью. А ес­ли да­же и при­дет­ся с го­ло­ду мне по­ме­реть, ес­ли да­же и это по­пустит мне Гос­подь по­тер­петь – и на это ни­как нель­зя мне роп­тать. Все­гда я был чре­во­угод­ни­ком, как и те­перь им оста­юсь – дол­жен в этом со­зна­вать­ся и ка­ять­ся, а за по­сто­ян­ное и все­гдаш­нее чре­во­уго­дие раз­ве не спра­вед­ли­во, хоть и го­лод­ною смер­тью быть на­ка­за­ну? По-мо­е­му, вполне и вполне это спра­вед­ли­во. Вот и при­хо­дит­ся и на это быть го­то­вым, чтоб уме­реть, т.е. го­лод­ной смер­тью – ожи­дать, что и эта участь вполне мо­жет мне до­стать­ся в пра­вед­ное на­ка­за­ние за мое по­сто­ян­ное чре­во­уго­дие, невоз­дер­жа­ние в еде и ла­ком­ство, все­гда, ко­гда толь­ко бы­ва­ет у ме­ня к это­му воз­мож­ность...
Не пи­сал Вам до се­го дня ни­че­го, в том рас­че­те, что Вы мое боль­шое пись­мо вско­ре по­сле от­прав­ки сво­ей от­крыт­ки... по­лу­чи­ли, из него все что на­до про ме­ня узна­ли, и что те­перь не мне Вам еще пи­сать, а оста­ет­ся толь­ко ждать че­го-ни­будь от Вас. Так я и ждал все вре­мя. Дол­го ни­че­го от Вас не по­лу­чая, уди­вил­ся немнож­ко это­му, хо­тел на вся­кий слу­чай на­пи­сать Вам еще, и не до­ждав­шись Ва­ше­го от­ве­та на то мое по­сто­вое боль­шое пись­мо, да не очень то­ро­пил­ся с этим, все ожи­дая впе­ред че­го-ни­будь от Вас. На­ко­нец вче­ра вот до­ждал­ся Ва­шей от­крыт­ки от 6 ап­ре­ля и се­го­дня спе­шу Вам все объ­яс­нить. Очень, очень Вам бла­го­да­рен за Ва­ши справ­ки обо мне, до­ка­зы­ва­ю­щие Ва­ше со­чув­ствие к мо­е­му ху­дей­ше­му ока­ян­ству. Спа­си Вас, Гос­по­ди, и по­ми­луй. Это пись­мо хо­чу по­слать за­каз­ным, чтобы оно не взду­ма­ло лег­ко про­пасть... Шлю свой ис­крен­ней­ший сер­деч­ный при­вет и от всей ду­ши мо­лит­вен­но же­лаю вся­кой ми­ло­сти Бо­жи­ей. Спа­си Вас Гос­по­ди и по­ми­луй всех, всех.
Мно­го­греш­ный Ви­кен­тий.
Едим с от­цом Аифа­лом кра­пив­ную по­хлеб­ку, это по­сто­ян­ная на­ша пи­ща те­перь, од­ну толь­ко и едим все вре­мя, с неболь­шой под­прав­кой из му­ки или мя­той кар­тош­ки, а то и вме­сте и с той и с дру­гой. Сла­ва Бо­гу за все! Аминь»[9].
5 сен­тяб­ря 1935 го­да мо­на­ху Ви­кен­тию бы­ло раз­ре­ше­но вер­нуть­ся из ссыл­ки в Ко­зельск. Он по­се­лил­ся на квар­ти­ре у од­ной из жи­тель­ниц Ко­зель­ска, но в мае 1936 го­да она умер­ла, дом ее ото­шел к гор­со­ве­ту и мо­на­ха Ви­кен­тия из него вы­се­ли­ли. Он был вы­нуж­ден про­сить­ся на дру­гую квар­ти­ру, где и по­се­лил­ся вме­сте с мо­на­хом Фе­о­ду­лом (Сле­пу­хи­ным), ко­то­ро­му бы­ло то­гда семь­де­сят пять лет.
До­про­шен­ная впо­след­ствии со­труд­ни­ка­ми НКВД хо­зяй­ка до­ма ска­за­ла, что мо­нах Ви­кен­тий про­сил­ся к ней на квар­ти­ру с мо­лит­ва­ми и сле­за­ми, и она вы­нуж­де­на бы­ла усту­пить его прось­бам, вме­сте с ним при­шел и мо­нах Фе­о­дул. Неволь­но сви­де­тель­ствуя о по­движ­ни­че­ской жиз­ни мо­на­ха Ви­кен­тия, она по­ка­за­ла, что он все вре­мя про­во­дил в чте­нии, ни­ку­да не хо­дил, а це­лы­ми дня­ми си­дел в по­гре­бе и вы­хо­дил от­ту­да толь­ко но­чью и в ненаст­ную по­го­ду, что ни­ко­гда она не ви­де­ла, как и что он ест. Ма­те­ри­аль­но ему по­мо­га­ли мо­на­хи­ни, жи­ву­щие в Ко­зель­ске. Ино­гда мо­нах Ви­кен­тий, как че­ло­век гра­мот­ный, пи­сал ко­му-ни­будь пись­ма.
Но вре­мя по­дви­га для всех, кто под­ра­жал пре­по­доб­ным, за­кан­чи­ва­лось. 24 июля 1937 го­да мо­нах Ви­кен­тий был аре­сто­ван и за­клю­чен в тюрь­му рай­он­но­го от­де­ле­ния НКВД в Ко­зель­ске, где тут же был до­про­шен. Как ни го­то­вил­ся мо­нах Ви­кен­тий к аре­сту, а все же тот ока­зал­ся для него неожи­дан­ным, и по­на­ча­лу он рас­те­рял­ся, как от­ве­чать.
– Ска­жи­те, Ни­коль­ский, ка­кую контр­ре­во­лю­ци­он­ную де­я­тель­ность вы ве­де­те сре­ди на­се­ле­ния, на­прав­лен­ную про­тив ме­ро­при­я­тий со­вет­ской вла­сти? – спро­сил его сле­до­ва­тель.
– Я контр­ре­во­лю­ци­он­ную де­я­тель­ность не про­во­дил про­тив со­вет­ской вла­сти. Я го­во­рил в част­ной бе­се­де... что нет хле­ба и труд­но до­стать... что рань­ше луч­ше бы­ло жить.
– Ска­жи­те, Ни­коль­ский, вы при­зна­е­те се­бя ви­нов­ным, что вы про­во­ди­ли контр­ре­во­лю­ци­он­ную аги­та­цию сре­ди ве­ру­ю­щих, вы­ра­жа­ли недо­воль­ство в част­ной бе­се­де на до­му у сво­ей хо­зяй­ки?..
– Да, в этом я се­бя ви­нов­ным при­знаю, что про­во­дил контр­ре­во­лю­ци­он­ную де­я­тель­ность про­тив со­вет­ской вла­сти и ее ме­ро­при­я­тий.
Од­на­ко, на сле­ду­ю­щем до­про­се, 8 ав­гу­ста, он ка­те­го­ри­че­ски от­ка­зал­ся при­зна­вать се­бя ви­нов­ным.
– След­ствию из­вест­но, что вы сре­ди ме­щан го­ро­да Ко­зель­ска ве­де­те контр­ре­во­лю­ци­он­ную аги­та­цию, при этом рас­про­стра­ня­е­те про­во­ка­ци­он­ные слу­хи о войне и пе­ре­во­ро­те со­вет­ской вла­сти. Вы под­твер­жда­е­те это? – спро­сил его сле­до­ва­тель.
– Контр­ре­во­лю­ци­он­ной аги­та­ции я не вел и про­во­ка­ци­он­ных слу­хов не рас­про­стра­нял. Жи­вя на квар­ти­ре... сов­мест­но со Сле­пу­хи­ным... я бы­ва­ло, при­дя из ма­га­зи­на, где, по­сто­яв­ши в оче­ре­ди за по­куп­кой хле­ба, в бе­се­де, в осо­бен­но­сти со Сле­пу­хи­ным, ко­то­рый ча­сто вспо­ми­нал жизнь при цар­ском вре­ме­ни... что при цар­ском вре­ме­ни про­дук­тов бы­ло боль­ше, де­шев­ле и лег­че бы­ло их до­стать... а сей­час при со­вет­ской вла­сти до­ста­точ­но­го ко­ли­че­ства про­дук­тов нет и все до­ро­го, и до­стать очень труд­но, при этом при­во­дил при­мер, что рань­ше при ца­риз­ме кан­це­ляр­ских пе­рьев, тет­ра­дей и бу­ма­ги в ма­га­зи­нах бы­ло очень мно­го, а сей­час, то есть при со­вет­ской вла­сти, с 1935 го­да я не мо­гу ку­пить од­но­го пе­ра и тет­ра­ди, по­то­му что их нет в ма­га­зи­нах. Та­кие раз­го­во­ры у нас воз­ни­ка­ли в свя­зи с недо­ста­чей хле­ба, про­дук­тов и дру­гих пред­ме­тов до­маш­не­го оби­хо­да. Сре­ди ве­ру­ю­щих и ме­щан го­ро­да Ко­зель­ска я эти недо­воль­ства не вы­ска­зы­вал.
– След­ствию из­вест­но, что вы, жи­вя на квар­ти­ре... устра­и­ва­ли сбо­ри­ща мо­на­шек, через них про­во­ди­ли контр­ре­во­лю­ци­он­ную аги­та­цию сре­ди кол­хоз­ни­ков, на­прав­лен­ную про­тив со­вет­ской вла­сти и ее ме­ро­при­я­тий. Вы под­твер­жда­е­те это?
– Сбо­рищ мо­на­шек я... не со­би­рал, но во вре­мя мо­ей бо­лез­ни ко мне на квар­ти­ру при­хо­ди­ли мо­наш­ки по име­ни Мат­ре­на и Аку­ли­на, фа­ми­лий их я не знаю, они мне по­мо­га­ли при­не­сти во­ды и ку­пить что-ли­бо из про­дук­тов, раз­го­во­ров с ни­ми на по­ли­ти­че­ские те­мы я не вел, и во­об­ще на по­ли­ти­че­ские те­мы я раз­го­во­ров ни­ка­ких ни­ко­гда не вел. Этим во­про­сом не ин­те­ре­су­юсь, за­ни­ма­юсь ис­клю­чи­тель­но чте­ни­ем ре­ли­ги­оз­ных книг и хож­де­ни­ем в цер­ковь...
9 ав­гу­ста 1937 го­да бы­ло со­став­ле­но об­ви­ни­тель­ное за­клю­че­ние, в ко­то­ром сле­до­ва­тель пред­ло­жил трой­ке НКВД рас­смот­реть де­ло мо­на­ха Ви­кен­тия по 1 ка­те­го­рии, то есть при­го­во­рить его к рас­стре­лу. 8 сен­тяб­ря 1937 го­да трой­ка НКВД при­го­во­ри­ла мо­на­ха Ви­кен­тия по 2 ка­те­го­рии – к де­ся­ти го­дам за­клю­че­ния в ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вом ла­ге­ре. И все по­вто­ри­лось по­чти как при преды­ду­щем аре­сте: сна­ча­ла он был на­прав­лен в смо­лен­скую тюрь­му, а 29 сен­тяб­ря 1937 го­да – эта­пом в го­род Кот­лас и за­тем в Лок­чим­лаг Ар­хан­гель­ской об­ла­сти, став­ший его по­след­ним ме­стом по­дви­гов и по­след­ним при­ста­ни­щем. Мо­нах Ви­кен­тий (Ни­коль­ский) скон­чал­ся 11 де­каб­ря 1937 го­да в Лок­чим­ла­ге и был по­гре­бен в без­вест­ной мо­ги­ле.

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Оп­ти­ной пу­сты­ни». Вве­ден­ский став­ро­пи­ги­аль­ный муж­ской мо­на­стырь Оп­ти­на пу­стынь. 2008 год. Стр. 139–152.

При­ме­ча­ния

[a] Ныне Но­во­силь­ский рай­он Ор­лов­ской об­ла­сти.
[b] Лк.12:19.
[c] Оп­тин­ский иеро­мо­нах Аифал (Па­на­ев; † 1936).

[1] Рус­ский па­лом­ник. 1998. № 18. С. 102.
[2] ОР РГБ. Ф. 213. К 2. Д. 3. Л. 5 об.
[3] Рус­ский па­лом­ник. Там же.
[4] Мо­на­хи­ня Ам­вро­сия (Обе­ру­че­ва). Указ. соч. С. 412.
[5] Там же. С. 413.
[6] УФСБ Рос­сии по Ка­луж­ской обл. Д. П-9634. Л. 24 об-25.
[7] Мо­на­хи­ня Ам­вро­сия (Обе­ру­че­ва). Указ. соч. С. 419-420.
[8] УФСБ Рос­сии по Ка­луж­ской обл. Д. П-13910. Л. 428.
[9] УФСБ Рос­сии по Ка­луж­ской обл. Д. П-9634. Л. 28.

Ис­точ­ник: http://www.fond.ru