Свя­щен­но­му­че­ник Ва­си­лий ро­дил­ся 12 ян­ва­ря 1895 го­да в Москве в се­мье Фе­до­ра Алек­се­е­ви­ча и Со­фьи Пав­лов­ны На­деж­ди­ных. Фе­дор Алек­се­е­вич слу­жил чи­нов­ни­ком Двор­цо­во­го управ­ле­ния в зва­нии кол­леж­ско­го асес­со­ра и до­во­дил­ся род­ствен­ни­ком ар­хи­епи­ско­пу Ана­ста­сию (Гри­ба­нов­ско­му).
В 1910 го­ду Ва­си­лий окон­чил За­и­ко­но­спас­ское ду­хов­ное учи­ли­ще, в 1916 го­ду — Мос­ков­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию. Учась в се­ми­на­рии, он на ка­ни­ку­лы ез­дил в Холм­скую гу­бер­нию, где вла­ды­ка Ана­ста­сий был в то вре­мя епар­хи­аль­ным ар­хи­ере­ем.
Ва­си­лий пи­сал вла­ды­ке Ана­ста­сию: «Я хо­чу окон­чить Ду­хов­ную ака­де­мию и быть свя­щен­ни­ком — это ре­ше­ние под­ска­зы­ва­ет мне моя ду­ша, ко­то­рую при­вле­ка­ет пас­тыр­ская де­я­тель­ность. Я знаю (и это бес­спор­но), что чем со­лид­нее, об­шир­нее и зна­чи­тель­нее бу­дет мое об­ра­зо­ва­ние, тем цен­нее для де­ла Церк­ви и ин­те­рес­нее для ме­ня са­мо­го бу­дет моя де­я­тель­ность как пас­ты­ря».
Ле­том 1916 го­да Ва­си­лий уехал го­то­вить­ся к эк­за­ме­нам в Ки­ши­нев, ку­да был пе­ре­ве­ден вла­ды­ка Ана­ста­сий. Осе­нью он по­сту­пил в Мос­ков­скую Ду­хов­ную ака­де­мию, за­ня­тия в ко­то­рой из-за вой­ны ста­ли ид­ти с пе­ре­бо­я­ми; в кон­це но­яб­ря он был при­гла­шен гра­фом Алек­сан­дром Ме­де­мом в его име­ние в Хва­лын­ском уез­де Са­ра­тов­ской гу­бер­нии пре­по­да­вать За­кон Бо­жий его де­тям Фе­до­ру и Со­фии.
В кон­це фев­ра­ля 1917 го­да воз­об­но­ви­лись за­ня­тия в ака­де­мии, и Ва­си­лий вы­ехал в Моск­ву, жи­те­ли ко­то­рой в то вре­мя ли­ко­ва­ли по по­во­ду от­ре­че­ния им­пе­ра­то­ра Ни­ко­лая II от пре­сто­ла, ли­ко­ва­ли и сту­ден­ты ака­де­мии. По окон­ча­нии учеб­но­го го­да Ва­си­лий сно­ва уехал в име­ние гра­фа. По­след­ствия раз­ру­ши­тель­ной ре­во­лю­ции быст­ро до­ка­ти­лись до гу­берн­ских го­ро­дов, и на­ча­лись гра­бе­жи и убий­ства. Осе­нью 1917 го­да он вер­нул­ся в Моск­ву для про­дол­же­ния уче­бы.
В на­ча­ле 1919 го­да Ду­хов­ная ака­де­мия бы­ла за­кры­та при­шед­ши­ми к вла­сти без­бож­ни­ка­ми. В ап­ре­ле 1919 го­да Ва­си­лий Фе­до­ро­вич об­вен­чал­ся с Еле­ной Сер­ге­ев­ной Бо­ри­со­глеб­ской и уехал в се­ло Ни­коль­ский По­им Чем­бар­ско­го уез­да Пен­зен­ской гу­бер­нии, где слу­жил зна­ко­мый ему свя­щен­ник, и ра­бо­тал здесь до 1921 го­да учи­те­лем в шко­ле. В мар­те 1921 го­да он с се­мьей пе­ре­ехал бли­же к Москве, устро­ив­шись сче­то­во­дом в по­стро­еч­ном управ­ле­нии уз­ко­ко­лей­ки в Оре­хо­во-Зу­е­ве.
24 июня 1921 го­да Ва­си­лий Фе­до­ро­вич был ру­ко­по­ло­жен во диа­ко­на, а 26 июня — во свя­щен­ни­ка к Ни­коль­ско­му хра­му у Со­ло­мен­ной Сто­рож­ки в Москве, по­стро­ен­но­му в на­ча­ле ХХ сто­ле­тия. До ре­во­лю­ции это был храм 675-й пе­шей туль­ской дру­жи­ны.
Дочь свя­щен­но­му­че­ни­ка Вла­ди­ми­ра Ам­бар­цу­мо­ва, рас­стре­лян­но­го на Бу­тов­ском по­ли­гоне в 1937 го­ду, пи­са­ла о хра­ме и об от­це Ва­си­лии: «Воз­ле церк­ви неко­гда су­ще­ство­ва­ла сто­ро­же­вая буд­ка с со­ло­мен­ной кры­шей, из­вест­ная в на­ро­де как “со­ло­мен­ная сто­рож­ка”. Ко вре­ме­ни стро­и­тель­ства хра­ма ее уже не бы­ло, но на­род­ная па­мять со­хра­ни­ла за этим ме­стом ста­рое на­име­но­ва­ние...
В храм хо­ди­ли раз­ные лю­ди, но... со­став при­ход­ской об­щи­ны преж­де все­го опре­де­лял­ся бли­зо­стью Пет­ров­ско-Ра­з­умов­ской ака­де­мии...
Ко­гда по­сле ре­во­лю­ции бы­ло за­пре­ще­но пре­по­да­ва­ние в шко­лах За­ко­на Бо­жия и в Пет­ров­ско-Ра­з­умов­ской ака­де­мии за­кры­ли храм, груп­па ее про­фес­со­ров и пре­по­да­ва­те­лей об­ра­ти­лась к на­сто­я­те­лю хра­ма Свя­ти­те­ля Ни­ко­лая» свя­щен­ни­ку Ва­си­лию На­деж­ди­ну «с прось­бой за­нять­ся ре­ли­ги­оз­но-нрав­ствен­ным вос­пи­та­ни­ем их де­тей... Отец Ва­си­лий жи­во от­клик­нул­ся на прось­бу про­фес­со­ров ака­де­мии. Он со­здал... мо­ло­деж­ный хор, по­ю­щий на пра­вом кли­ро­се хра­ма... учил де­ву­шек и юно­шей не толь­ко цер­ков­но­му пе­нию, но и цер­ков­ной служ­бе, раз­би­рал ос­нов­ные во­про­сы ве­ро­уче­ния, хо­дил с ни­ми и на кон­цер­ты клас­си­че­ской му­зы­ки, чи­тал и об­суж­дал ли­те­ра­тур­ные про­из­ве­де­ния. Для ма­лень­ких де­тей в до­ме от­ца Ва­си­лия обя­за­тель­но про­во­ди­лись за­пре­щен­ные то­гда рож­де­ствен­ские ел­ки...
Отец Ва­си­лий был пре­крас­ным про­по­вед­ни­ком. Его лю­би­мое вре­мя для про­по­ве­дей бы­ло в суб­бо­ту на утрене по­сле ше­сто­псал­мия... Он не от­шли­фо­вы­вал сво­их про­по­ве­дей, но го­во­рил жи­во и убеж­ден­но, ча­сто вы­сту­пая про­тив без­ве­рия»[1].
В ок­тяб­ре 1927 го­да отец Ва­си­лий по­лу­чил до­ку­мент об окон­ча­нии Мос­ков­ской Ду­хов­ной ака­де­мии по пер­во­му раз­ря­ду со сте­пе­нью кан­ди­да­та бо­го­сло­вия, в ко­то­ром по­ста­ви­ли свои под­пи­си еще не аре­сто­ван­ные то­гда про­фес­со­ра Ду­хов­ной ака­де­мии, вклю­чая про­рек­то­ра про­то­и­е­рея Вла­ди­ми­ра Стра­хо­ва.
В 1928 го­ду у от­ца Ва­си­лия об­на­ру­жи­лось за­боле­ва­ние ту­бер­ку­ле­зом, и он был вы­нуж­ден уехать в Баш­ки­рию для ле­че­ния ку­мы­сом. Во вре­мя его от­сут­ствия в Ни­коль­ском хра­ме слу­жил по его прось­бе свя­щен­ник Вла­ди­мир Ам­бар­цу­мов.
Вер­нув­шись в Моск­ву, отец Ва­си­лий в свя­зи со все уси­ли­ва­ю­щи­ми­ся го­не­ни­я­ми стал ре­же го­во­рить про­по­ве­ди; ми­ли­ция за­пре­ти­ла ему по­яв­лять­ся в до­ме, где жи­ла его се­мья, и свя­щен­ник снял угол — чу­лан в квар­ти­ре, ку­да к нему при­ез­жа­ла су­пру­га, ста­ра­ясь, чтобы и эти ви­зи­ты оста­лись неза­ме­чен­ны­ми для вла­стей.
Отец Ва­си­лий был аре­сто­ван 28 ок­тяб­ря 1928 го­да и за­клю­чен в Бу­тыр­скую тюрь­му в Москве. Его об­ви­ни­ли в том, что он «ор­га­ни­зо­вал кру­жок хри­сти­ан­ской мо­ло­де­жи, ра­бо­той ко­то­ро­го и ру­ко­во­дил, вос­пи­ты­вая мо­ло­дежь в тен­ден­ци­оз­но-ан­ти­со­вет­ском на­прав­ле­нии»[2].
1 но­яб­ря сле­до­ва­тель до­про­сил свя­щен­ни­ка. Он на­звал, что имен­но ин­те­ре­су­ет след­ствие, и отец Ва­си­лий ска­зал: «О близ­кой ко мне мо­ло­де­жи мо­гу ска­зать сле­ду­ю­щее: при­шла ко мне она са­ма. Все ли­ца, впо­след­ствии бы­вав­шие у ме­ня, бы­ли свя­за­ны меж­ду со­бой еще шко­лой, где они вме­сте учи­лись. Ве­ро­ят­но, по­это­му они так­же всей груп­пой и пе­ре­шли ко мне. У ме­ня в церк­ви эта мо­ло­дежь пе­ла в хо­ре...
Са­ма мо­ло­дежь бы­ла неак­тив­на в изу­че­нии хо­тя бы цер­ков­ной ис­то­рии, по­это­му я сам чи­тал им ино­гда на те­мы по ис­то­рии Церк­ви вы­держ­ки из цер­ков­ных пи­са­те­лей Бо­ло­то­ва и Ле­бе­де­ва, чи­тал им неко­то­рые под­лин­ни­ки со­чи­не­ний цер­ков­ных пи­са­те­лей (Ва­си­лия Ве­ли­ко­го, Гри­го­рия Бо­го­сло­ва и дру­гих).
Де­лал до­клад о впе­чат­ле­ни­ях от мо­ей по­езд­ки в Са­ров­скую пу­стынь, о тех ска­за­ни­ях, ко­то­рые свя­за­ны с Ди­ве­е­вым мо­на­сты­рем и Се­ра­фи­мом Са­ров­ским...
Бы­ли у ме­ня бе­се­ды, по­свя­щен­ные юби­ле­ям Пер­во­го Все­лен­ско­го Со­бо­ра, Гри­го­рия Бо­го­сло­ва и Ва­си­лия Ве­ли­ко­го. Соб­ствен­но, про­по­ведь в церк­ви бы­ла по этим во­про­сам, а до­ма мо­ло­де­жи я чи­тал толь­ко неко­то­рые до­ку­мен­ты той эпо­хи.
Спе­ци­аль­ных во­про­сов по по­во­ду су­ще­ству­ю­ще­го со­ци­аль­но­го по­ряд­ка и по по­во­ду от­дель­ных мо­мен­тов вза­и­мо­от­но­ше­ния Церк­ви и го­су­дар­ства, рав­но и чи­сто по­ли­ти­че­ских во­про­сов, мы ни­ко­гда не об­суж­да­ли. По­след­ние, то есть по­ли­ти­че­ские во­про­сы, ино­гда толь­ко, и то вскользь, в обы­ва­тель­ском раз­ре­зе, трак­то­ва­лись у нас; го­во­ри­ли, на­при­мер, что же­сто­ка по­ли­ти­ка вла­сти по от­но­ше­нию к де­тям ли­шен­цев и к ли­шен­цам во­об­ще... В во­про­сах об аре­стах цер­ков­ни­ков я при­дер­жи­ва­юсь той точ­ки зре­ния, что труд­но про­ве­сти грань меж­ду цер­ков­ным и ан­ти­со­вет­ским и что по­это­му со сто­ро­ны вла­сти воз­мож­ны пе­ре­ги­бы...
Мо­ло­дежь у ме­ня при­ни­ма­ет уча­стие в цер­ков­ных де­лах с 1921 го­да. Все­го у ме­ня не боль­ше де­ся­ти че­ло­век...
Ко­гда у нас за­тра­ги­вал­ся во­прос об ис­по­вед­ни­че­стве, то есть о воз­мож­но­сти при­ми­ре­ния ве­ру­ю­щих с окру­жа­ю­щи­ми усло­ви­я­ми, то здесь я про­во­дил та­кую точ­ку зре­ния: есть пре­де­лы (для каж­до­го раз­лич­ные), в ко­то­рых каж­дый хри­сти­а­нин мо­жет при­ми­рять­ся с окру­жа­ю­щей его нехри­сти­ан­ской дей­стви­тель­но­стью; при на­ру­ше­нии этих пре­де­лов он дол­жен уже при­ми­рить­ся с воз­мож­но­стью и непри­ят­ных для него лич­но из­ме­не­ний усло­вий его жиз­ни, ина­че он не есть хри­сти­а­нин. Хри­сти­а­ни­ном на­до быть не толь­ко по име­ни...»[3]
20 но­яб­ря 1929 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при Кол­ле­гии ОГПУ при­го­во­ри­ло свя­щен­ни­ка к трем го­дам за­клю­че­ния в конц­ла­ге­ре, и он был от­прав­лен на Со­лов­ки. Но ко­гда он при­был в пе­ре­сыль­ный ла­гер­ный пункт в го­род Кемь, мор­ская на­ви­га­ция уже за­кон­чи­лась, и отец Ва­си­лий был остав­лен в Ке­ми. Это бы­ло вре­мя, ко­гда на всем Со­ло­вец­ком ар­хи­пе­ла­ге, пре­вра­щен­ном в конц­ла­ге­ря, сви­реп­ство­ва­ла эпи­де­мия сып­но­го ти­фа. Отец Ва­си­лий за­бо­лел ти­фом и был по­ме­щен в ла­гер­ную боль­ни­цу. В боль­ни­це ему сде­ла­ли укол и внес­ли ин­фек­цию, что при­ве­ло к ган­грене. Во вре­мя бо­лез­ни свя­щен­ни­ка к нему при­е­ха­ла су­пру­га и, по­се­лив­шись в Ке­ми непо­да­ле­ку от ла­ге­ря, каж­дый день но­си­ла ему пе­ре­да­чи.
«Хо­жу утром и ве­че­ром вдоль де­ре­вян­но­го за­бо­ра с про­во­ло­кой на­вер­ху и до­хо­жу до ла­за­ре­та... Ви­жу верх­нюю часть за­мерз­ше­го ок­на и по­сы­лаю при­вет и мо­люсь. В три ча­са де­лаю пе­ре­да­чу... по­лу­чаю за­пис­ку, на­пи­сан­ную сла­бым по­чер­ком. Вот и все! Ночь про­хо­дит в тос­ке и му­чи­тель­ных снах. Каж­дый раз, как от­во­ря­ет­ся дверь на­шей квар­ти­ры, я смот­рю, не при­шли ли ска­зать ро­ко­вую весть. Его остриг­ли, из­ме­нил­ся он силь­но и ис­ху­дал, го­во­рят, пе­ре­вяз­ки му­чи­тель­ны и из­ну­ря­ют его...»
Неза­дол­го пе­ред кон­чи­ной отец Ва­си­лий спо­до­бил­ся при­ня­тия Свя­тых Хри­сто­вых Та­ин. По­след­ние его сло­ва бы­ли: «Гос­по­ди, спа­си бла­го­че­сти­выя и услы­ши ны». Свя­щен­ник Ва­си­лий На­деж­дин скон­чал­ся в ла­гер­ной боль­ни­це 19 фев­ра­ля 1930 го­да. На­чаль­ник ла­ге­ря раз­ре­шил жене свя­щен­ни­ка по­мо­лить­ся но­чью ря­дом с те­лом по­чив­ше­го му­жа и по­хо­ро­нить его на клад­би­ще в Ке­ми.
24 де­каб­ря 1929 го­да, еще до бо­лез­ни, отец Ва­си­лий от­пра­вил жене по­след­нее пись­мо, ко­то­рое яви­лось свое­об­раз­ным про­ща­ни­ем с близ­ки­ми: «Се­го­дня, в день Ан­ге­ла мо­е­го стар­ше­го сын­ка... мне при­шла мысль груст­ная, но, ка­жет­ся мне, пра­виль­ная, что я дол­жен на­пи­сать про­щаль­ное пись­мо на слу­чай мо­ей смер­ти... Ибо ес­ли я за­бо­лею ти­фом, то пи­сать уже не смо­гу, ни­ко­го из близ­ких не уви­жу и не услы­шу, не смо­гу ни­че­го пе­ре­дать им, кро­ме это­го пись­ма, ес­ли оно бу­дет на­пи­са­но за­ра­нее и... ес­ли Гос­подь устро­ит так, что оно дой­дет до мо­их близ­ких... Это пись­мо долж­но за­ме­нить ме­ня, про­ща­ние со мною, уча­стие в мо­их по­хо­ро­нах, ко­то­рые про­изой­дут здесь без уча­стия мо­их близ­ких, без их мо­лит­вы и слез... Пер­вое сло­во к те­бе, моя до­ро­гая, лю­би­мая, един­ствен­ная... Преж­де все­го, бла­го­слов­ляю те­бя за твою лю­бовь, за твою друж­бу, за твою пре­дан­ность мне... Да бу­дет во­ля Бо­жия! Мы до­ждем­ся ра­дост­но­го сви­да­ния в свет­лом Цар­стве люб­ви и ра­до­сти, где уже ни­кто не смо­жет раз­лу­чить нас, — и ты рас­ска­жешь мне о том, как про­жи­ла ты жизнь без ме­ня, как ты су­ме­ла по-хри­сти­ан­ски вос­пи­тать на­ших де­тей, как ты су­ме­ла вну­шить им ужас и от­вра­ще­ние к мрач­но­му без­бож­но­му ми­ро­воз­зре­нию и за­пе­чат­леть в их серд­цах свет­лый об­раз Хри­ста...»[4]

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка. Фев­раль».
Тверь. 2005. С. 154-161

При­ме­ча­ния

[1] Ка­ле­да-Ам­бар­цу­мо­ва Л. Со­ло­мен­ная Сто­рож­ка: (О хра­ме Свя­ти­те­ля Ни­ко­лая и его по­след­них на­сто­я­те­лях). // Мос­ков­ский жур­нал. 1992. № 10. С. 57-59.

[2] ЦА ФСБ Рос­сии. Д. Р-41202, л. 9.

[3] Там же. Л. 5, 8.

[4] Жи­тие свя­щен­но­му­че­ни­ка Ва­си­лия Мос­ков­ско­го. ПСТБИ. М., 2001.

Ис­точ­ник: http://www.fond.ru/