Священномученик Петр (Зверев), Воронежский Архиепископ

Свя­щен­но­му­че­ник Петр ро­дил­ся 18 фев­ра­ля 1878 го­да в Москве в се­мье свя­щен­ни­ка и в кре­ще­нии на­ре­чен был Ва­си­ли­ем. Его отец, Кон­стан­тин Зве­рев, слу­жил сна­ча­ла в хра­ме Вос­кре­се­ния Сло­ву­ще­го в се­ле Виш­ня­ки под Моск­вой, а за­тем был на­зна­чен на­сто­я­те­лем хра­ма свя­то­го бла­го­вер­но­го ве­ли­ко­го кня­зя Алек­сандра Нев­ско­го при до­ме мос­ков­ско­го гу­бер­на­то­ра. По­сле убий­ства ге­не­рал-гу­бер­на­то­ра Моск­вы ве­ли­ко­го кня­зя Сер­гея Алек­сан­дро­ви­ча отец Кон­стан­тин пе­ре­шел слу­жить в Сер­ги­ев­ский храм при Чу­до­вом мо­на­сты­ре в Крем­ле.
У от­ца Кон­стан­ти­на и его же­ны Ан­ны бы­ло чет­ве­ро де­тей: три сы­на — Ар­се­ний, Кас­си­ан и Ва­си­лий и дочь Вар­ва­ра. Ха­рак­те­ры бра­тьев опре­де­ли­лись с дет­ства и бы­ли весь­ма раз­лич­ны. Ар­се­ний лю­бил пи­сать раз­ные бу­ма­ги — и стал чи­нов­ни­ком. Кас­си­ан иг­рал в вой­ну — и стал офи­це­ром, был убит на фрон­те в 1914 го­ду. Ва­си­лий лю­бил иг­рать в цер­ков­ную служ­бу.
В ран­нем дет­стве он то­ро­пил­ся по­пасть к на­ча­лу бо­го­слу­же­ния в при­ход­ской храм в Виш­ня­ках, и на служ­бу хо­дил все­гда вме­сте с от­цом. Зво­нарь, ви­дя иду­ще­го свя­щен­ни­ка, уда­рял три ра­за в ко­ло­кол, и маль­чик счи­тал, что два ра­за зво­нят от­цу, а тре­тий — ему.
Впо­след­ствии он ино­гда рас­ска­зы­вал о се­бе де­тям в на­зи­да­ние. «В дет­стве я был очень тол­стый и пух­лый, и взрос­лые лю­би­ли ме­ня тис­кать, а я это­го не лю­бил и вел се­бя со­от­вет­ствен­но. И вот ви­жу сон. Си­дит за сто­лом Спа­си­тель в си­ней и крас­ной одеж­де и дер­жит ме­ня на ру­ках. А под сто­лом — страш­ная со­ба­ка. Спа­си­тель бе­рет мою ру­ку и про­тя­ги­ва­ет под стол со­ба­ке со сло­ва­ми: “Ешь ее, она де­рет­ся”. Я проснул­ся, и с тех пор уже ни­ко­гда не драл­ся, а во всем ста­рал­ся се­бя сдер­жи­вать, не сер­дить­ся и не де­лать ни­че­го дур­но­го. Вам, маль­чиш­кам, все­гда хо­чет­ся по­про­бо­вать ку­рить. А у нас отец стро­гий был, он нам од­на­жды ска­зал: “Ес­ли кто бу­дет ку­рить, гу­бы ото­рву!” Но по­про­бо­вать все-та­ки хо­те­лось. Вы­ку­рил я па­пи­ро­су и по­шел в цер­ковь. Бы­ло Про­ще­ное вос­кре­се­нье. За­пе­ли: “Не от­вра­ти ли­ца Тво­е­го от от­ро­ка Тво­е­го, яко скорб­лю, ско­ро услы­ши мя...” Это бы­ло са­мое мое лю­би­мое пес­но­пе­ние. Но тут у ме­ня нестер­пи­мо за­кру­жи­лась го­ло­ва, и при­шлось мне вый­ти из хра­ма. С тех пор я уже не про­бо­вал ку­рить»[1].
В 1895 го­ду Ва­си­лий окон­чил гим­на­зию и по­сту­пил на ис­то­ри­ко-фило­ло­ги­че­ский фа­куль­тет Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та. В 1899 го­ду он по­дал про­ше­ние с прось­бой за­чис­лить его на пер­вый курс Ка­зан­ской Ду­хов­ной ака­де­мии, и по­сле про­ве­роч­ных ис­пы­та­ний со­вет Ка­зан­ской Ду­хов­ной ака­де­мии по­ста­но­вил при­нять его в чис­ло сту­ден­тов.
19 ян­ва­ря 1900 го­да рек­тор Ка­зан­ской Ду­хов­ной ака­де­мии епи­скоп Ан­то­ний (Хра­по­виц­кий) в ака­де­ми­че­ском хра­ме по­стриг Ва­си­лия в мо­на­ше­ство, на­рек­ши ему имя Петр, в честь свя­ти­те­ля Пет­ра, мит­ро­по­ли­та Мос­ков­ско­го. В ка­че­стве стар­ца вос­при­ем­ни­ка в Ка­зан­ской ака­де­мии в те го­ды при­сут­ство­ва­ли или иеро­мо­нах кре­сто­вой церк­ви Пан­те­ле­и­мон, или схи­ар­хи­манд­рит Сед­мио­зер­ной Бо­го­ро­диц­кой Воз­не­сен­ской пу­сты­ни Гав­ри­ил (Зы­ря­нов). По­сле по­стри­га епи­скоп Ан­то­ний пре­по­дал но­во­по­стри­жен­но­му на­зи­да­тель­ное по­уче­ние, и тот в пред­не­се­нии све­чей и в со­про­вож­де­нии ино­че­ству­ю­щей бра­тии от­пра­вил­ся в свою ке­лью, где епи­скоп Ан­то­ний, вру­чая ему ико­ну, ска­зал сло­во по­уче­ния на но­вую жизнь. 23 ян­ва­ря 1900 го­да мо­нах Петр был ру­ко­по­ло­жен во иеро­ди­а­ко­на, а 15 июня то­го же го­да — во иеро­мо­на­ха[2].
В 1902 го­ду иеро­мо­нах Петр был удо­сто­ен сте­пе­ни кан­ди­да­та бо­го­сло­вия с пра­вом пре­по­да­ва­ния в се­ми­на­рии за дис­сер­та­цию «Эк­зе­ге­ти­че­ский ана­лиз пер­вых двух глав По­сла­ния апо­сто­ла Пав­ла к Ев­ре­ям»[3]. 4 сен­тяб­ря 1902 го­да он был на­зна­чен пре­по­да­ва­те­лем Свя­щен­но­го Пи­са­ния в Ор­лов­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию, а 27 сен­тяб­ря то­го же го­да пе­ре­ме­щен на долж­ность мос­ков­ско­го епар­хи­аль­но­го мис­си­о­не­ра. Ос­нов­ным ме­стом его слу­же­ния стал Князь-Вла­ди­мир­ский храм при Мос­ков­ском епар­хи­аль­ном до­ме, ос­но­ван­ном тру­да­ми и за­бо­та­ми мит­ро­по­ли­та Мос­ков­ско­го Вла­ди­ми­ра (Бо­го­яв­лен­ско­го). Сю­да сте­ка­лись ос­нов­ные ду­хов­ные си­лы, здесь про­по­ве­до­ва­ли луч­шие про­по­вед­ни­ки Моск­вы, сре­ди ко­то­рых иеро­мо­нах Петр за­нял до­стой­ное ме­сто. Уро­же­нец Моск­вы, знав­ший мос­ков­скую паст­ву еще по при­хо­ду от­ца, столк­нув­шись с но­вы­ми про­бле­ма­ми, ко­гда мно­же­ство лю­дей ока­за­лись не про­све­щен­ны­ми све­том пра­во­сла­вия, он рев­ност­но взял­ся за де­ло: ча­сто слу­жил и за каж­дым бо­го­слу­же­ни­ем про­по­ве­до­вал; две­ри его квар­ти­ры в Епар­хи­аль­ном до­ме бы­ли все­гда от­кры­ты для во­про­ша­ю­щих, и бы­ва­ло, что по­след­ние по­се­ти­те­ли ухо­ди­ли от него за пол­ночь, а утром иеро­мо­нах Петр уже то­ро­пил­ся на бо­го­слу­же­ние.
Мит­ро­по­лит Вла­ди­мир, ви­дя рев­ност­ное слу­же­ние мо­ло­до­го пас­ты­ря, ре­ко­мен­до­вал его на ва­кант­ное ме­сто ин­спек­то­ра Нов­го­род­ской Ду­хов­ной се­ми­на­рии, ку­да тот и был на­зна­чен 30 июня 1906 го­да.
Од­на­ко враг спа­се­ния ро­да че­ло­ве­че­ско­го — диа­вол через злых лю­дей вос­стал на по­движ­ни­ка, — они ста­ли кле­ве­тать на иеро­мо­на­ха Пет­ра. По­чти каж­дый ме­сяц обер-про­ку­рор Свя­тей­ше­го Си­но­да по­лу­чал ано­ним­ные до­но­сы. В до­но­сах кле­вет­ни­ки сре­ди про­че­го пи­са­ли, что иеро­мо­нах Петр на­са­ди­тель раз­вра­та, лже­мо­нах, скры­ва­ю­щий­ся под ли­чи­ной свя­то­го, и они ни­ко­гда не до­пу­стят про­дви­же­ния его по иерар­хи­че­ской лест­ни­це: «с него сни­мем мит­ры, со­бьем ее в церк­ви... по­то­му что он... хо­тел... на­деть зо­ло­тую шап­ку, но это­го не поз­во­лим, не до­пу­стим — мы до­ста­вим ему сча­стье про­ехать­ся на Со­лов­ки...»[4]
Для то­го, чтобы при­дать сво­ей кле­ве­те ха­рак­тер до­сто­вер­но­сти, кле­вет­ни­ки на­пи­са­ли от ли­ца некой зна­ко­мой от­цу Пет­ру жен­щи­ны под­лож­ное пись­мо.
Обер-про­ку­рор пе­ре­слал ано­ним­ные до­но­сы ар­хи­епи­ско­пу Нов­го­род­ско­му Гу­рию (Охо­ти­ну) с прось­бой разо­брать­ся. По­сле бе­се­ды с иеро­мо­на­хом Пет­ром ар­хи­епи­скоп вы­слал свое за­клю­че­ние по это­му де­лу обер-про­ку­ро­ру Си­но­да, а так­же и Мос­ков­ско­му мит­ро­по­ли­ту Вла­ди­ми­ру, во­про­шая его, «не есть ли все, со­об­ща­е­мое в за­яв­ле­ни­ях, од­на кле­ве­та, вы­ду­ман­ная на поч­ве враж­деб­ных от­но­ше­ний... неко­то­рых лиц или под вли­я­ни­ем так на­зы­ва­е­мо­го осво­бо­ди­тель­но­го дви­же­ния, вслед­ствие ко­то­ро­го ча­сто вы­ду­мы­ва­ют ложь про­тив ду­хо­вен­ства во­об­ще и в част­но­сти мо­на­ше­ству­ю­ще­го»[5].
Пе­ре­слал вла­ды­ка и пись­мо жен­щи­ны, ко­то­рая, узнав, что от ее ли­ца рас­сы­ла­ют­ся под­лож­ные пись­ма, на­пи­са­ла от­цу Пет­ру:
«Доб­рей­ший отец Петр! Ва­шим из­ве­сти­ем крайне по­ра­же­на; ни в Свя­тей­ший Си­нод, ни Обер-Про­ку­ро­ру и ни ко­му дру­го­му ре­ши­тель­но не пи­са­ла ни­ка­ких за­яв­ле­ний, тем бо­лее гнус­но­го со­дер­жа­ния, да и не имею к то­му ни­ка­ких ос­но­ва­ний. Вид­но, вра­ги Ва­ши вся­че­ски ста­ра­ют­ся по­вре­дить Вам, раз ре­ши­лись на под­лог, — вот до че­го до­во­дит зло­ба лю­дей. На­де­юсь, Вы уве­ре­ны в доб­рых мо­их к Вам чув­ствах и ни­ко­гда не по­ве­ри­те кле­ве­те. Скорб­лю, что вра­ги Ва­ши поль­зу­ют­ся мо­им име­нем для при­чи­не­ния вам го­ре­чи и нрав­ствен­ных стра­да­ний...»[6]
«Что ка­са­ет­ся до жиз­ни иеро­мо­на­ха Пет­ра в Нов­го­ро­де со вре­ме­ни при­бы­тия его на долж­ность ин­спек­то­ра Нов­го­род­ской се­ми­на­рии, — пи­сал ар­хи­епи­скоп Гу­рий обер-про­ку­ро­ру Си­но­да, — то мо­гу сви­де­тель­ство­вать, что жизнь его вполне... со­от­вет­ству­ет его ино­че­ско­му зва­нию»[7].
До­но­сы про­дол­жа­лись в те­че­ние двух лет. Иеро­мо­нах Петр на­пи­сал про­ше­ние об уволь­не­нии его от долж­но­сти ин­спек­то­ра Нов­го­род­ской се­ми­на­рии.
В ап­ре­ле 1907 го­да ар­хи­епи­скоп Нов­го­род­ский Гу­рий на­пра­вил в Си­нод хо­да­тай­ство о на­зна­че­нии иеро­мо­на­ха Пет­ра на­сто­я­те­лем Мо­ден­ско­го мо­на­сты­ря, а епи­скоп Са­ра­тов­ский Гер­мо­ген (Долга­нев) — о на­зна­че­нии его на­мест­ни­ком Пре­об­ра­жен­ско­го мо­на­сты­ря в Са­ра­то­ве.
Слу­хи о том, что иеро­мо­на­ха Пет­ра со­би­ра­ют­ся на­зна­чить на­мест­ни­ком од­но­го из мо­на­сты­рей, вы­зва­ли но­вые ано­ним­ные до­но­сы, при­чем на этот раз ав­то­ры угро­жа­ли опуб­ли­ко­вать свои до­но­сы в га­зе­тах.
5 де­каб­ря 1907 го­да иеро­мо­нах Петр по­лу­чил пись­мо от до­нос­чи­ка: «Ес­ли хо­ти­те при­кон­чить это де­ло, то при­шли­те три­ста руб­лей де­нег... К по­ли­ции не об­ра­щай­тесь...»[8]
Это пись­мо отец Петр пе­ре­дал ар­хи­епи­ско­пу Гу­рию, а тот пе­ре­слал его мит­ро­по­ли­ту Вла­ди­ми­ру, ко­то­рый от­пи­сал то­ва­ри­щу обер-про­ку­ро­ра Свя­тей­ше­го Си­но­да, вед­ше­му де­ло: «По упо­мя­ну­той пе­ре­пис­ке не бы­ло на­зна­че­но рас­сле­до­ва­ние вви­ду ано­ним­но­го ее ха­рак­те­ра»[9].
3 июля 1909 го­да Свя­тей­ший Си­нод на­зна­чил иеро­мо­на­ха Пет­ра на­сто­я­те­лем Белев­ско­го Спа­со-Пре­об­ра­жен­ско­го мо­на­сты­ря Туль­ской епар­хии[10].
Мо­на­стырь на­хо­дил­ся неда­ле­ко от Оп­ти­ной пу­сты­ни, и отец Петр имел по­сто­ян­ную воз­мож­ность об­щать­ся с оп­тин­ски­ми стар­ца­ми. Стар­цы в свою оче­редь вы­со­ко оце­ни­ли ду­хов­ную на­стро­ен­ность на­сто­я­те­ля и ста­ли на­прав­лять к нему лю­дей для ду­хов­но­го ру­ко­вод­ства. Отец Петр ча­сто бы­вал в Са­ров­ском и Ди­ве­ев­ском мо­на­сты­рях, осо­бен­ное до­ве­рие имея к бла­жен­ной Прас­ко­вье Ива­новне Ди­ве­ев­ской, и та пла­ти­ла ему от­вет­ным рас­по­ло­же­ни­ем. Бла­жен­ная по­да­ри­ла ему сво­ей ра­бо­ты холст, из ко­то­ро­го впо­след­ствии сши­ли ар­хи­ерей­ское об­ла­че­ние, и он бе­реж­но хра­нил его, пред­по­ла­гая быть в нем по­гре­бен­ным.
В вос­кре­се­нье 8 ав­гу­ста 1910 го­да епи­скоп Туль­ский и Белев­ский Пар­фе­ний (Ле­виц­кий) в кре­сто­вой церк­ви воз­вел от­ца Пет­ра в сан ар­хи­манд­ри­та[11].
19 ок­тяб­ря 1910 го­да в Беле­ве по ини­ци­а­ти­ве пред­се­да­те­ля Учи­лищ­но­го со­ве­та ар­хи­манд­рит Петр про­чел лек­цию на те­му «Стар­че­ство и ста­рец Ам­вро­сий Оп­тин­ский как глав­ный его пред­ста­ви­тель». Лек­ция име­ла огром­ный успех, и при­сут­ство­вав­ший на ней епи­скоп Пар­фе­ний об­ра­тил­ся к слу­ша­те­лям со сло­вом, в ко­то­ром вы­ра­зил свою ра­дость по по­во­ду столь мно­го­люд­но­го со­бра­ния, сви­де­тель­ству­ю­ще­го, что лю­ди в Беле­ве жи­вут не од­ни­ми зем­ны­ми за­бо­та­ми, но ин­те­ре­су­ют­ся и во­про­са­ми ре­ли­ги­оз­ны­ми[12].
В день празд­но­ва­ния Ка­зан­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри в мо­на­сты­ре со­сто­я­лось тор­же­ствен­ное освя­ще­ние Спа­со-Пре­об­ра­жен­ско­го со­бо­ра, ко­то­рый к это­му вре­ме­ни ста­ра­ни­я­ми на­сто­я­те­ля был тща­тель­но от­ре­мон­ти­ро­ван и укра­шен.
Ар­хи­манд­рит Петр не огра­ни­чи­вал сво­е­го слу­же­ния сте­на­ми вве­рен­ной его по­пе­че­нию оби­те­ли, но ча­сто по­се­щал сель­ские хра­мы Белев­ско­го уез­да. Один из сви­де­те­лей так опи­сы­ва­ет его слу­же­ние в се­ле Пес­ко­ва­том: «18 и 19 мая 1913 го­да на­все­гда оста­нут­ся в па­мя­ти при­хо­да. Сла­ва о слу­же­нии ар­хи­манд­ри­та Пет­ра, лас­ко­вом, вни­ма­тель­ном об­ра­ще­нии с про­стым на­ро­дом со­зда­ли ему гро­мад­ную по­пуляр­ность не толь­ко в Белев­ском уез­де. Кре­стьяне, как по­след­нее со­сло­вие, нуж­да­ют­ся в по­мо­щи, и осо­бен­но в ду­хов­ной. Они при­хо­дят к от­цу Пет­ру с прось­ба­ми по­мо­лить­ся о них, ино­гда по­го­во­рить и рас­ска­зать о сво­ем во­ис­ти­ну горь­ком жи­тье. И ни­кто не ухо­дит от от­ца Пет­ра неуте­шен­ным. Ар­хи­манд­рит Петр при­е­хал в се­ло к ше­сти ча­сам ве­че­ра, и сра­зу же на­ча­лась все­нощ­ная. С ним при­е­хал хор из де­ся­ти де­во­чек.
Храм в се­ле Пес­ко­ва­том сто­ит на го­ре, над Окой. Ря­дом сос­но­вый бор. На­стежь от­кры­ты все две­ри хра­ма. Сол­неч­ные лу­чи сколь­зят по бес­чис­лен­ным ря­дам на­ро­да, не по­ме­стив­ше­го­ся в церк­ви. Нет при­выч­но­го пе­ре­шеп­ты­ва­ния и без­участ­но­сти к служ­бе. Зна­ко­мые мо­лит­вы по­ют­ся всем на­ро­дом. Во вре­мя пе­ния “Сла­ва в выш­них Бо­гу...” все опус­ка­ют­ся на ко­ле­ни. Ве­ли­кие сло­ва, мас­са ко­ле­но­пре­кло­нен­ных лю­дей, мо­ля­щих­ся всем серд­цем, всем по­мыш­ле­ни­ем, до то­го уми­ля­ют и уми­ро­тво­ря­ют, что неволь­но мо­лишь­ся.
Сгу­ща­лись су­мер­ки. На па­перть вы­шел ар­хи­манд­рит Петр и на­пра­вил­ся к до­му свя­щен­ни­ка, и за ним весь на­род, пев­ший “Хри­стос вос­кре­се”. И да­ле­ко по окру­ге раз­но­си­лось это ра­дост­ное пе­ние.
На сле­ду­ю­щий день бы­ла от­слу­же­на ли­тур­гия. На­ро­да бы­ло еще боль­ше, чем на­ка­нуне. По­сле от­пу­ста ар­хи­манд­рит Петр вы­шел на ам­вон и стал го­во­рить. Про­стые сло­ва, яс­ный взгляд. Он го­во­рил о Хри­сте Спа­си­те­ле, об убо­же­стве хра­ма в при­хо­де и, на­ко­нец, пе­ре­шел к об­ли­че­нию ере­сей. Боль­ше все­го он го­во­рил о мест­ных сек­тан­тах — скоп­цах и хлы­стах. Яр­ко и убе­ди­тель­но ар­хи­манд­рит Петр опро­вер­гал то, что сек­тан­ты ста­ви­ли се­бе в за­слу­гу и оправ­да­ние, он об­ри­со­вал кар­ти­ну фаль­ши, се­бя­лю­бия, ту­не­яд­ства, изу­вер­ства, вре­да для те­ла и для ду­ши, ко­то­рый, по сво­е­му неве­же­ству и фа­на­тич­но­му ослеп­ле­нию, при­чи­ня­ют эти сек­ты сво­им сто­рон­ни­кам. Во вре­мя про­по­ве­ди один из скоп­цов про­тис­нул­ся к вы­хо­ду и по­ну­ро по­плел­ся до­мой. Впе­чат­ле­ние от про­по­ве­ди бы­ло гро­мад­ное»[13].
Во вре­мя од­ной из эпи­де­мий, слу­чив­ших­ся в ту по­ру, ар­хи­манд­рит Петр об­ра­тил­ся к на­се­ле­нию с осо­бым сло­вом: «Все еще из раз­ных мест по­лу­ча­ют­ся со­об­ще­ния о том, что по стране на­шей рас­про­стра­ня­ют­ся за­раз­ные бо­лез­ни, ко­то­рые уно­сят в мо­ги­лу це­лые ты­ся­чи лю­дей. Неуди­ви­тель­но, что при столь страш­ном яв­ле­нии лю­ди при­хо­дят в бес­по­кой­ство и ста­ра­ют­ся при­ду­мать все­воз­мож­ные сред­ства, чтобы от­кло­нить от се­бя на­дви­га­ю­щу­ю­ся гро­зу... Но вот го­ре на­ше, что мы изоб­ре­та­ем всё не то сред­ство, ко­то­рое бы дей­стви­тель­но нас из­ба­ви­ло от ужас­ной, ни­ко­го не ми­лу­ю­щей бо­лез­ни. Мы ста­ра­ем­ся поль­зо­вать­ся раз­ны­ми сы­во­рот­ка­ми и при­вив­ка­ми... Все ко­мис­сии и по­дав­ля­ю­щее боль­шин­ство част­ных лю­дей толь­ко со­вер­шен­но остав­ля­ют в сто­роне ду­хов­ное на­ча­ло в че­ло­ве­ке — его ду­шу, толь­ко не же­ла­ют о ней по­ду­мать, да, впро­чем, они и не мо­гут же­лать ду­мать о ней, так как, ка­жет­ся, и не по­до­зре­ва­ют, что она у них есть и нуж­да­ет­ся в по­пе­че­нии го­раз­до бо­лее, чем те­ло... Они так да­ле­ки ста­ли от все­го ду­хов­но­го, что не мо­гут по­ве­рить, что глав­ное и един­ствен­ное зло всех бо­лез­ней, несча­стий и стра­да­ний на зем­ле есть грех, ко­то­рый и на­до уни­что­жать, с ко­то­рым и нуж­но бо­роть­ся во что бы то ни ста­ло, все­ми си­ла­ми, как бы труд­но это ни бы­ло. А все эти виб­ри­о­ны, мик­ро­бы и ба­цил­лы — толь­ко ору­дие и сред­ство в ру­ках Про­мыс­ла Бо­жия, ищу­ще­го спа­се­ния ду­ши че­ло­ве­че­ской. Зна­ет Бог, что до­ро­га нам зем­ная жизнь, что до­ро­го нам те­ло, и вот на это-то и на­прав­ля­ет Свои уда­ры, чтобы мы опом­ни­лись и рас­ка­я­лись. По­сы­лая мор на лю­дей, Гос­подь тем са­мым на­по­ми­на­ет нам все­гда иметь пред гла­за­ми сво­и­ми смерть, а за нею и Страш­ный Суд, за ко­то­рым по­сле­ду­ет веч­ное на­ка­за­ние нерас­ка­ян­ных греш­ни­ков... К Нему-то и нуж­но преж­де все­го об­ра­щать­ся с мо­лит­вою о по­ми­ло­ва­нии и об от­вра­ще­нии пра­вед­но­го гне­ва Его. Но, мо­лясь, на­до ста­рать­ся быть до­стой­ны­ми ми­ло­сти Бо­жи­ей. Необ­хо­ди­мо со­знать гре­хи свои, рас­ка­ять­ся в них, ре­шить­ся ве­сти жизнь свою со­глас­но за­по­ве­дям еван­гель­ским. С по­ка­я­ни­ем долж­но со­еди­нить пост и воз­дер­жа­ние, долж­но от­ка­зать­ся хоть на вре­мя от раз­ных удо­воль­ствий, иг­рищ, зре­лищ и празд­но­го вре­мя­про­вож­де­ния. Но как-то страш­но ста­но­вит­ся от то­го, что ви­дишь во­круг: с од­ной сто­ро­ны, как буд­то и бо­ят­ся за­раз­ных, гу­би­тель­ных бо­лез­ней, стра­шат­ся смер­ти и в то же са­мое вре­мя пре­да­ют­ся необуз­дан­но­му ве­се­лью, за­ба­вам, зре­ли­щам, со­вер­шен­но за­бы­вая свои свя­щен­ные обя­зан­но­сти по сво­е­му зва­нию пра­во­слав­ных хри­сти­ан... Хо­тя уже бес­ко­неч­ное чис­ло раз го­во­ре­но и пе­ре­го­во­ре­но о том, что на­ша ин­тел­ли­ген­ция да­ле­ка от на­ро­да и не зна­ет и не по­ни­ма­ет его, но еще раз хо­чет­ся крик­нуть так, чтобы услы­ша­ли на­ко­нец, ко­му слы­шать над­ле­жит: “Да по­стой­те, Бо­га ра­ди, будь­те доб­ро­со­вест­ны и бес­при­страст­ны, сой­ди­те с вы­со­ты сво­е­го ве­ли­чия и при­слу­шай­тесь к то­му, что го­во­рит на­род!.. По­ща­ди­те, по­жа­лей­те ду­шу на­род­ную! Вы тол­ку­е­те о про­све­ще­нии, вы скор­би­те, что на­род наш те­мен, вы стро­и­те шко­лы, а са­ми в то же вре­мя вно­си­те тьму в сре­ду его, раз­вра­ща­е­те его, за­ме­ня­е­те ис­ти­ну Хри­сто­ву ло­жью язы­че­ства, со­дей­ству­е­те воз­вра­ще­нию на­ро­да к нра­вам язы­че­ским!.. И как не быть смер­то­нос­ным яз­вам в стране на­шей, ко­гда мы от­сту­па­ем от Бо­га и на­вле­ка­ем на се­бя Его пра­вед­ный гнев?! Еще удив­лять­ся на­до без­мер­но­му дол­го­тер­пе­нию Бо­жию, что Он ми­ло­сти­во ка­ра­ет нас, на­до го­ря­чо бла­го­да­рить Его, что не по­губ­ля­ет нас окон­ча­тель­но, и слез­но умо­лять Его, чтобы Он не дал осу­ще­ствить­ся зло­му де­лу и от­крыл сер­деч­ные очи тем, ко­му вве­ре­но по­пе­че­ние о ду­ше на­род­ной. По­ка­ем­ся же все и ис­пра­вим­ся и об­ра­тим­ся к Бо­гу, от Ко­то­ро­го от­сту­пи­ли!”»[14].
Как вся­ко­го по­движ­ни­ка и че­ло­ве­ка глу­бо­кой ве­ры, ар­хи­манд­ри­та Пет­ра ин­те­ре­со­вал и по­двиг дру­гих. Об од­ном из скром­ных слу­жи­те­лей Туль­ской епар­хии, про­то­и­е­рее Алек­сии, он счел нуж­ным да­же на­пи­сать за­мет­ку и опуб­ли­ко­вать ее для на­зи­да­ния дру­гим в «Епар­хи­аль­ных ве­до­мо­стях».
«На днях за­хо­дил ко мне, — пи­сал ар­хи­манд­рит Петр, — один сель­ский про­то­и­е­рей — отец Алек­сий. Вы­со­ко­го ро­ста, строй­ный, ху­дой, весь се­дой, с доб­ры­ми про­ник­но­вен­ны­ми гла­за­ми, сми­рен­ный, при­вет­ли­вый, доб­ро­душ­ный, — он про­из­вел на ме­ня са­мое хо­ро­шее впе­чат­ле­ние. Дав­но он свя­щен­ству­ет, но свя­щен­ству­ет в бед­ном при­хо­де: “Мой до­ход рав­ня­ет­ся до­хо­ду пса­лом­щи­ков в окруж­ных се­лах, — го­во­рил он, — но я ни­ко­гда не ис­кал се­бе луч­ше­го при­хо­да; я ве­рю, что Гос­подь бла­го­сло­вил мне по­тру­дить­ся имен­но здесь. Ох, сколь­ко я ви­дел на се­бе ми­ло­стей Бо­жи­их! Я вас дав­но по­ми­наю, и ро­ди­те­ля ва­ше­го по­ми­наю. (На­до ска­зать, что мы уви­де­лись толь­ко впер­вые, а до се­го вре­ме­ни я да­же ни­ко­гда не слы­хал об от­це про­то­и­е­рее.) У ме­ня та­кое пра­ви­ло — я по­ми­наю всех. Жи­вых по­ми­наю бо­лее се­ми­сот, а усоп­ших — и не знаю сколь­ко. Ведь это нетруд­но. Зна­е­те, ведь они все за­пи­са­ны. На про­ско­ми­дии, во вре­мя Хе­ру­вим­ской пес­ни и “До­стой­но” я чи­таю, а по­том воз­дох­ну (тут отец про­то­и­е­рей при­ло­жил ру­ку к пер­сям, устре­мил гла­за свои к небу, и весь взор его как-то про­свет­лел — буд­то он уви­дел Гос­по­да и про­сил Его за жи­вых и усоп­ших), по­том сно­ва чи­таю и сно­ва воз­дох­ну; я все­гда так. Про­то­и­е­ре­ем я недав­но сде­лан. Это сде­лал ме­ня прео­свя­щен­ный, ко­то­рый об­ра­тил вни­ма­ние на то, что я ни­ко­гда ни од­ной свадь­бы не вен­чаю без то­го, чтобы же­них и неве­ста не зна­ли Сим­во­ла ве­ры и мо­лит­вы Гос­под­ней на­изусть и с объ­яс­не­ни­я­ми. Труд­но обу­чать их, но все же они обу­ча­ют­ся... На мне вся одеж­да чу­жая, я не мо­гу де­лать се­бе — средств нет, но сла­ва Бо­гу за все”. Дей­стви­тель­но, отец про­то­и­е­рей весь­ма бед­но одет. Ко­гда мы ста­ли рас­ста­вать­ся, отец про­то­и­е­рей по­до­шел к ико­нам, при­ло­жил­ся, по­мо­лил­ся и стал сер­деч­но же­лать мне небес­ных да­ров от Бо­га.
Пре­до мною яс­но вы­ри­со­вы­ва­лось все ве­ли­чие и кра­со­та ду­ши стар­ца. Я пред­ста­вил се­бе сле­ду­ю­щее: бед­ный сель­ский при­ход, уда­лен­ный от гу­берн­ско­го го­ро­да на сто пять­де­сят верст, гру­бый де­ре­вен­ский на­род, все бо­лее и бо­лее раз­вра­ща­е­мый за по­след­ние го­ды, по­сто­ян­ные тру­ды, хло­по­ты, служ­бы, тре­бы, ве­де­ние хо­зяй­ства, за­ня­тия с при­хо­жа­на­ми, недо­стат­ки, так что к кон­цу жиз­ни не толь­ко не скоп­ле­но на чер­ный день, но да­же нет средств, чтобы сде­лать се­бе одеж­ду: скуд­ные сред­ства ведь нуж­ны бы­ли си­ро­там, ко­то­рых при­хо­ди­лось еще вос­пи­ты­вать, да и бед­ным ча­дам сво­им о Гос­по­де. Кро­ме ни­ще­ты, на ста­рость оста­лась еще боль в но­гах, о ко­то­рой отец про­то­и­е­рей го­во­рит как-то доб­ро­душ­но, буд­то она не у него, буд­то не его но­ги от­ни­ма­ют­ся. Это, так ска­зать, всё внеш­ние скор­би, а сколь­ко скор­бей незри­мых, внут­рен­них, о ко­то­рых нет сил по­вест­во­вать, по­то­му что их так мно­го и они так всем хо­ро­шо по­нят­ны! По­ду­май­те те­перь, ка­ко­ва же долж­на быть кре­пость ду­ши, ка­ко­во ве­ли­чие ду­ха, ка­ко­ва непо­ко­ле­би­мость в до­сти­же­нии по­став­лен­ной це­ли, ка­ко­ва пре­дан­ность во­ле Бо­жи­ей, ка­ко­вы сми­ре­ние, ве­ра, тер­пе­ние, со­стра­да­ние, лю­бовь к Бо­гом дан­ным при­хо­жа­нам, ес­ли, несмот­ря на все тя­го­ты, тру­ды, ли­ше­ния, скор­би и на­па­сти, отец про­то­и­е­рей не под­дал­ся ду­ху лу­ка­во­му, так ча­сто мно­гих из нас пре­льща­ю­ще­му, не пре­льстил­ся ни бо­гат­ством, ни сла­вою, ни риз­ным укра­ше­ни­ем, а остал­ся до за­ка­та дней сво­их на сво­ем по­сту, в глу­ши, в неиз­вест­но­сти, в тру­дах, сре­ди лю­би­мых им па­со­мых, остал­ся де­лить с ни­ми до гро­ба все их нуж­ды, скор­би и ра­до­сти!
А ка­ко­во его бес­ко­ры­стие! Он мо­лит­ся за жи­вых и усоп­ших, зна­е­мых и незна­е­мых, мо­лит­ся бес­ко­рыст­но, без на­деж­ды не толь­ко по­лу­чить бла­го­дар­ность за свое доб­рое де­ло, но да­же без на­деж­ды на то, что об этом узна­ют те жи­вые, за ко­то­рых он мо­лит­вы воз­но­сит. Он мо­лит­ся про­сто по­то­му лишь, что мо­лит­ва — его ды­ха­ние, по­то­му, что, как пас­тырь, он счи­та­ет нуж­ным мо­лить­ся, ибо зна­ет, что всё от Бо­га, зна­ет, ка­кое ве­ли­кое зна­че­ние име­ет мо­лит­ва для жи­вых и осо­бен­но для усоп­ших, ко­то­рые са­ми се­бе ни­как уже не мо­гут по­мочь. Он мо­лит­ся не за род­ных толь­ко или зна­ко­мых, нет, он мо­лит­ся да­же и за тех, ко­то­рых ни­ко­гда не ви­дал и не знал. Он зна­ет лишь од­но — что они нуж­да­ют­ся в мо­лит­ве, и он скром­но, ти­хо, неза­мет­но де­ла­ет доб­рое де­ло, тво­рит ми­ло­сты­ню.
И вот та­ки­ми-то мо­лит­вен­ни­ка­ми и сто­ит еще мир, ими-то вот и под­дер­жи­ва­ет­ся ве­ра и жизнь на­ша...
Та­ких по­движ­ни­ков — мо­лит­вен­ни­ков мо­жет вос­пи­тать и иметь од­но лишь пра­во­сла­вие. И дай Бог, чтобы их бы­ло как мож­но боль­ше»[15].
С на­ча­лом во­ен­ных дей­ствий в 1914 го­ду в Спа­со-Пре­об­ра­жен­ском мо­на­сты­ре был устро­ен ла­за­рет на две­на­дцать кро­ва­тей, из ко­то­рых пять бы­ли на пол­ном со­дер­жа­нии мо­на­сты­ря[16].
В ок­тяб­ре 1916 го­да Свя­тей­ший Си­нод по­ста­но­вил на­пра­вить ар­хи­манд­ри­та Пет­ра в рас­по­ря­же­ние епи­ско­па Але­ут­ско­го Ев­до­ки­ма (Ме­щер­ско­го) для мис­си­о­нер­ской служ­бы в Се­ве­ро-Аме­ри­кан­ской епар­хии. Но по­езд­ка не со­сто­я­лась, и, вме­сто Аме­ри­ки, в 1916 го­ду отец Петр уехал про­по­вед­ни­ком на фронт, где про­был до фев­раль­ской ре­во­лю­ции 1917 го­да.
В 1917 го­ду ар­хи­манд­рит Петр был на­зна­чен на­сто­я­те­лем Успен­ско­го мо­на­сты­ря в Тве­ри. Здесь ему впер­вые при­шлось ис­пы­тать тя­го­ту нево­ли: он был за­клю­чен в тюрь­му в ка­че­стве за­лож­ни­ка.
14 фев­ра­ля 1919 го­да в Москве в пат­ри­ар­ших по­ко­ях на Тро­иц­ком по­дво­рье со­сто­я­лось на­ре­че­ние ар­хи­манд­ри­та Пет­ра во епи­ско­па. На сле­ду­ю­щий день, в празд­ник Сре­те­ния Гос­под­ня, он был хи­ро­то­ни­сан Пат­ри­ар­хом Ти­хо­ном во епи­ско­па Ба­лах­нин­ско­го, ви­ка­рия Ни­же­го­род­ской епар­хии, где в то вре­мя пра­вя­щим ар­хи­ере­ем был ар­хи­епи­скоп Ев­до­ким (Ме­щер­ский), впо­след­ствии от­пав­ший от пра­во­сла­вия в об­нов­лен­че­ство. Вла­ды­ка Петр хо­ро­шо знал его по служ­бе в Беле­ве, ко­гда тот был епи­ско­пом Ка­шир­ским, ви­ка­ри­ем Туль­ской епар­хии.
В Ниж­нем Нов­го­ро­де епи­скоп по­се­лил­ся в Пе­чер­ском мо­на­сты­ре на бе­ре­гу Вол­ги. Ме­сто, па­мят­ное недав­ни­ми со­бы­ти­я­ми: здесь жил епи­скоп Лав­рен­тий (Кня­зев), рас­стре­лян­ный боль­ше­ви­ка­ми 6 но­яб­ря 1918 го­да.
В древ­но­сти Пе­чер­ский мо­на­стырь был рас­по­ло­жен за две вер­сты от Ниж­не­го Нов­го­ро­да, но око­ло трех­сот лет на­зад про­изо­шел об­вал, зда­ния мо­на­стыр­ские об­ру­ши­лись в Вол­гу, остал­ся лишь один храм, и мо­на­хи по­се­ли­лись бли­же к го­ро­ду, в так на­зы­ва­е­мых Ближ­них Пе­че­рах. К на­ча­лу ХХ ве­ка мо­на­стырь при­шел в упа­док.
Бра­тия бы­ла ма­ло­чис­лен­на, и с епи­ско­пом Пет­ром при­е­ха­ли несколь­ко мо­на­хов. Сра­зу по при­ез­де епи­скоп вос­ста­но­вил в мо­на­сты­ре устав­ную служ­бу. Он слу­жил во все боль­шие и ма­лые празд­ни­ки, во вре­мя все­нощ­ной все­гда сто­ял в хра­ме на на­сто­я­тель­ском ме­сте про­тив чти­мой ико­ны Пе­чер­ской Бо­жи­ей Ма­те­ри, за­ча­стую сам чи­тал ше­сто­псал­мие.
Про­фес­сио­наль­ным пев­чим труд­но бы­ло вы­дер­жи­вать про­дол­жи­тель­ные бо­го­слу­же­ния, и епи­скоп при­влек к уча­стию в служ­бах на­род. За пра­вым кли­ро­сом ста­ви­ли ана­лой, и здесь на­хо­дил­ся устав­щик, сю­да при­хо­ди­ли все усерд­ство­вав­шие петь и чи­тать. В ма­лые празд­ни­ки служ­ба про­дол­жа­лась око­ло пя­ти ча­сов, в вос­крес­ные дни — шесть ча­сов, а в дву­на­де­ся­тые празд­ни­ки — семь, то есть с пя­ти ча­сов ве­че­ра до по­лу­но­чи.
Епи­скоп слу­жил неспеш­но, раз­дель­но и гром­ко про­из­но­ся каж­дое сло­во. Шел во вре­мя каж­де­ния не то­ро­пясь, так что успе­ва­ли про­петь весь по­ли­е­лей­ный пса­лом. «Хва­ли­те имя Гос­подне» пел весь на­род на два хо­ра афон­ским рас­пе­вом, пол­но­стью оба псал­ма. Во вре­мя пер­во­го ча­са и по­сле ли­тур­гии епи­скоп бла­го­слов­лял на­род. При­да­вая огром­ное зна­че­ние уча­стию при­хо­жан в бо­го­слу­же­нии, епи­скоп по­ста­рал­ся на­ла­дить все­на­род­ное пе­ние и в дру­гих хра­мах епар­хии. С бла­го­сло­ве­ния ар­хи­епи­ско­па Ни­же­го­род­ско­го Ев­до­ки­ма он об­ра­тил­ся с по­сла­ни­ем к бла­го­чин­ным Ни­же­го­род­ской епар­хии, при­зы­вая их в сво­их бла­го­чи­ни­ях за­ве­сти та­кое же об­ще­на­род­ное пе­ние.
В буд­ние дни епи­скоп слу­жил ли­тур­гию в до­мо­вой церк­ви. Каж­дый празд­ник по­сле бо­го­слу­же­ния он го­во­рил про­по­ведь. В мо­на­сты­ре он за­вел пре­по­да­ва­ние де­тям За­ко­на Бо­жия, при­чем пре­по­да­вал сам. Де­ти так при­вя­за­лись к нему, что за­ча­стую со­би­ра­лись тол­пой у его крыль­ца в ожи­да­нии — не пой­дет ли вла­ды­ка ку­да-ни­будь, чтобы со­про­вож­дать его. По до­ро­ге он что-ни­будь им рас­ска­зы­вал, ча­сто из сво­ей жиз­ни.
Ино­гда епи­скоп Петр слу­жил все­нощ­ные всю ночь. Под Рож­де­ство Хри­сто­во все­нощ­ная на­чи­на­лась в де­сять ча­сов ве­че­ра, и по­сле нее сра­зу же слу­жи­лась ли­тур­гия. Несмот­ря на столь про­дол­жи­тель­ные служ­бы и са­мое про­стое пе­ние, храм все­гда был по­лон на­ро­да. Ака­фи­стов за все­нощ­ной епи­скоп ни­ко­гда не чи­тал, но за­то тре­бо­вал, чтобы пол­но­стью вы­чи­ты­ва­лись ка­физ­мы; ака­фи­сты чи­та­лись толь­ко на мо­леб­нах. Епи­скоп Петр осо­бен­но лю­бил Псал­тирь, ко­то­рая от­ра­жа­ет все мно­го­об­ра­зие ду­шев­ных пе­ре­жи­ва­ний и об­сто­я­тельств, в ка­ких при­хо­дит­ся бы­вать че­ло­ве­ку; бо­го­дух­но­вен­ная кни­га нас на­уча­ет — как и о чем про­сить Бо­га. Как-то раз епи­ско­па при­гла­си­ли слу­жить в один из хра­мов и на все­нощ­ной по­чти пол­но­стью про­пу­сти­ли ка­физ­мы. Епи­скоп Петр по­до­звал на­сто­я­те­ля и ска­зал ему: «По­че­му ты не лю­бишь ца­ря Да­ви­да? Лю­би ца­ря Да­ви­да».
Па­ни­хи­ды епи­скоп все­гда слу­жил пол­но­стью, по уста­ву, с сем­на­дца­той ка­физ­мой, без вся­ких со­кра­ще­ний. «Кто от­слу­жит по мне та­кую па­ни­хи­ду?» — го­во­рил он. Ко­гда ему при­хо­ди­лось ко­го-ни­будь от­пе­вать, то он слу­жил без ма­лей­шей по­спеш­но­сти. Он лю­бил мо­лить­ся вме­сте с Цер­ко­вью сло­ва­ми цер­ков­ных гим­но­гра­фов и свя­тых по­движ­ни­ков, ибо в этих сло­вах, как и в цер­ков­ных уста­вах, за­клю­че­на неохват­ная жизнь, через них еще на зе