Священномученик Павел Брянцев Пресвитер

Священномученики Онуфрий (Гагалюк), архиепископ Курский, Антоний (Панкеев), епископ Белгородский, Виктор Каракулин, Ипполит Красновский, Митрофан Вильгельмский, Александр Ерошов, Михаил Дейнека, Матфий Вознесенский, Николай Садовский, Василий Иванов, Николай Кулаков, Максим Богданов, Александр Саульский, Павел Попов, Павел Брянцев, Георгий Богоявленский и мученик Михаил Вознесенский

Свя­щен­но­му­че­ник Онуф­рий ро­дил­ся 2 ап­ре­ля 1889 го­да в се­ле По­сад-Опо­ле Но­во-Алек­сан­дрий­ско­го уез­да Люб­лин­ской гу­бер­нии и в кре­ще­нии на­ре­чен был Ан­то­ни­ем. Его отец, Мак­сим Га­га­люк, по про­ис­хож­де­нию был ма­ло­рос­сом, из кре­стьян По­доль­ской гу­бер­нии. Мно­го лет он про­слу­жил еф­рей­то­ром кре­пост­ной ар­тил­ле­рии в гар­ни­зо­нах, рас­по­ло­жен­ных в раз­лич­ных го­ро­дах Поль­ши. По окон­ча­нии служ­бы он устро­ил­ся лес­ни­ком в ка­зен­ное лес­ни­че­ство Люб­лин­ской гу­бер­нии и те­перь, обу­стра­и­вая свою жизнь, же­нил­ся на де­вуш­ке из бед­ной се­мьи по­ля­ков-ка­то­ли­ков Ека­те­рине. У них ро­ди­лось ше­сте­ро де­тей: три маль­чи­ка и три де­воч­ки. Дом лес­ни­ка сто­ял в се­ми вер­стах от бли­жай­шей де­рев­ни и в трид­ца­ти се­ми вер­стах от бли­жай­ше­го го­ро­да Но­во-Алек­сан­дрии. Ме­сто­по­ло­же­ние до­ма обу­сло­ви­ло и об­раз жиз­ни се­мьи: об­щать­ся де­ти мог­ли толь­ко друг с дру­гом.
Ко­гда Ан­то­нию бы­ло пять лет, с его от­цом слу­чи­лось несча­стье. Со­вер­шая зи­мой об­ход ле­са, он за­стал че­ты­рех му­жи­ков, без раз­ре­ше­ния ру­бив­ших ка­зен­ный лес. За­стиг­ну­тые на ме­сте пре­ступ­ле­ния, они ста­ли про­сить Мак­си­ма не за­пи­сы­вать их имен для по­сле­ду­ю­ще­го на­ло­же­ния штра­фа, но он от­кло­нил их прось­бу, и то­гда му­жи­ки на­бро­си­лись на лес­ни­ка и ста­ли его из­би­вать. Об­ла­дая боль­шой физи­че­ской си­лой, Мак­сим сколь­ко мог от­би­вал­ся от них и в кон­це кон­цов об­ра­тил их в бег­ство, прав­да, сам был ра­нен в ру­ку и в го­ло­ву – как-ни­как по­руб­щи­ки име­ли при се­бе то­по­ры. С боль­шим тру­дом Мак­сим до­брал­ся до до­ма, где же­на, омыв ра­ны, уло­жи­ла его в по­стель. В ту же ночь му­жи­ки-по­руб­щи­ки по­до­жгли их дом. Мак­сим ле­жал в это вре­мя в ком­на­те, осве­щен­ной яр­ко го­рев­шей лам­пой, от­че­го по­жар был за­ме­чен не сра­зу, а уже то­гда, ко­гда огонь стал про­би­вать­ся в ком­на­ту. Ека­те­ри­на бро­си­лась спа­сать де­тей, но так как на­руж­ная дверь уже бы­ла объ­ята пла­ме­нем, она, вы­бив окон­ную ра­му, ста­ла бро­сать их на снег, пред­ва­ри­тель­но за­ку­ты­вая в оде­я­ла. Отец с ма­те­рью, вы­брав­шись из го­ря­ще­го до­ма через ок­но, са­ми оста­лись жи­вы, но ни­ка­ких ве­щей спа­сти не уда­лось. Вско­ре из со­сед­ней де­рев­ни при­бы­ли на под­во­дах кре­стьяне: Мак­си­ма от­вез­ли в го­род в боль­ни­цу, а Ека­те­ри­ну с детьми при­юти­ли в де­ревне.
Здесь про­изо­шло со­бы­тие, ко­то­рое весь­ма по­ра­зи­ло Ека­те­ри­ну. «По­сле то­го как ме­ня с детьми при­вез­ли с по­жа­ри­ща в де­рев­ню и устро­и­ли в ха­те, я, гля­дя на мо­их ма­лых де­тей, – рас­ска­зы­ва­ла она впо­след­ствии, – опла­ки­ва­ла их и мою горь­кую судь­бу. Де­ти окру­жи­ли ме­ня и ста­ли уте­шать. И вот, сын мой Ан­тон, пя­ти лет, взо­брав­шись ко мне на ко­ле­ни и об­няв за шею, ска­зал мне: “Ма­ма! Ты не плачь, ко­гда я бу­ду епи­ско­пом – то возь­му те­бя к се­бе!” Я бы­ла так по­ра­же­на эти­ми сло­ва­ми, ибо не по­ня­ла их зна­че­ния, и да­же ис­пу­га­лась, что пе­ре­спро­си­ла Ан­то­шу: “Что ты ска­зал? Кто та­кой епи­скоп? Где ты слы­шал та­кое сло­во?” Но он мне толь­ко по­вто­рил уве­рен­но и се­рьез­но: “Ма­ма, я бу­ду епи­ско­пом, я сам это знаю”»[1].
Отец Ан­то­ния, Мак­сим, скон­чал­ся в боль­ни­це, и оси­ро­тев­ший маль­чик был при­нят по прось­бе ма­те­ри в при­ют в го­ро­де Люб­лине. В при­юте маль­чик хо­ро­шо учил­ся и, окон­чив цер­ков­но­при­ход­скую шко­лу, был от­прав­лен на сред­ства при­ю­та в го­род Холм в ду­хов­ное учи­ли­ще, ко­то­рое окон­чил с от­ли­чи­ем, и был при­нят в Холм­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию.
Он учил­ся в се­ми­на­рии в то вре­мя, ко­гда Холм­ский край стал кра­ем смут и раз­до­ров – ре­во­лю­ци­он­ных, про­ка­тив­ших­ся то­гда по стране, на­цио­наль­ных, так как в этом крае жи­ли рус­ские, по­ля­ки и евреи, и ре­ли­ги­оз­ных, и по­это­му пра­во­слав­ные ока­за­лись вы­нуж­де­ны за­щи­щать свою ве­ру.
Здесь, на гра­ни­це столк­но­ве­ния пра­во­сла­вия, ино­ве­рия и ино­сла­вия, бу­ду­щий епи­скоп уви­дел во­очию, ка­кая же­сто­кая, по­ис­ти­не бес­по­щад­ная ве­дет­ся борь­ба про­тив ис­тин­ной ве­ры, при­чем «церк­ва­ми», ко­то­рые на­зы­ва­ют се­бя хри­сти­ан­ски­ми. Здесь юный Ан­то­ний на прак­ти­ке столк­нул­ся с ка­то­ли­циз­мом, с его стрем­ле­ни­ем под­чи­нить все и вся сво­е­му вли­я­нию и вла­сти. Это был не по­бе­див­ший ка­то­ли­цизм, успо­ко­ив­ший­ся и пра­вя­щий, бла­го­ден­ству­ю­щий в сво­их гра­ни­цах, а ка­то­ли­цизм во­ин­ству­ю­щий. Тут, на по­ле ду­хов­ной бра­ни, на гра­ни­це со­при­кос­но­ве­ния ка­то­ли­циз­ма и пра­во­сла­вия, бы­ло вид­но от­чет­ли­во, с ка­кой оже­сто­чен­но­стью, хит­ро­стью и лу­кав­ством ка­то­ли­цизм во­ю­ет про­тив Пра­во­слав­ной Церк­ви. Прак­ти­че­ское столк­но­ве­ние с ка­то­ли­че­ской идео­ло­ги­ей да­ло Ан­то­нию на­гляд­ное пред­став­ле­ние о про­ис­хож­де­нии и ме­то­дах дей­ствия сект и по­мог­ло впо­след­ствии уви­деть опас­ность в рас­ко­лах ХХ ве­ка.
Учась в се­ми­на­рии, Ан­то­ний сна­ча­ла меч­тал стать вра­чом, за­тем учи­те­лем. Но в по­след­нем клас­се се­ми­на­рии, пе­ред са­мым ее окон­ча­ни­ем, с ним слу­чи­лось со­бы­тие, ука­зав­шее ему путь слу­же­ния Бо­гу и Его Свя­той Церк­ви. За ме­сяц до вы­пуск­ных эк­за­ме­нов Ан­то­ний за­бо­лел вос­па­ле­ни­ем лег­ких и был по­ме­щен в се­ми­нар­скую боль­ни­цу. Со­сто­я­ние здо­ро­вья его бы­ло тя­же­лым, так что бо­я­лись за его жизнь, и в се­ми­нар­ской церк­ви по­сто­ян­но слу­жи­лись мо­леб­ны о его ис­це­ле­нии. Впо­след­ствии Ан­то­ний рас­ска­зы­вал сво­ей ма­те­ри: «Я на­хо­дил­ся в за­бы­тьи; или на­яву, или во сне (хо­ро­шо не пом­ню) пе­ре­до мной по­явил­ся чу­дес­ный ста­рец, об­рос­ший боль­шой бо­ро­дой до ступ­ней ног и се­ды­ми длин­ны­ми во­ло­са­ми, за­кры­вав­ши­ми го­лое те­ло его до пят. Ста­рик этот лас­ко­во на ме­ня по­смот­рел и ска­зал: “Обе­щай по­слу­жить Церк­ви Хри­сто­вой и Гос­по­ду Бо­гу и бу­дешь здо­ров”. Сло­ва эти по­се­я­ли во мне страх, и я вос­клик­нул: “Обе­щаю!” Ста­рец уда­лил­ся. Я за­снул и с то­го вре­ме­ни на­чал по­прав­лять­ся. Ко­гда по­том я стал осмат­ри­вать ико­ны с изо­бра­же­ни­я­ми ве­ли­ких пра­во­слав­ных свя­тых, в изо­бра­же­нии свя­то­го Онуф­рия Ве­ли­ко­го за­ме­тил я чер­ты явив­ше­го­ся мне стар­ца»[2].
Еще не вполне опра­вив­шись от бо­лез­ни, Ан­то­ний при­сту­пил к сда­че эк­за­ме­нов и вы­дер­жал их, окон­чив се­ми­на­рию по вто­ро­му раз­ря­ду. Это об­сто­я­тель­ство силь­но его опе­ча­ли­ло, так как при по­ступ­ле­нии в Ду­хов­ную ака­де­мию те­перь необ­хо­ди­мо бы­ло дер­жать кон­курс­ный эк­за­мен, к ко­то­ро­му, сле­до­ва­тель­но, нуж­но бы­ло го­то­вить­ся, что при его сла­бо­сти от пе­ре­не­сен­ной бо­лез­ни пред­став­ля­лось ему за­труд­ни­тель­ным, и по­яви­лись мыс­ли по­сту­пать не в ака­де­мию, а в уни­вер­си­тет. Ан­то­ний по­шел по­со­ве­то­вать­ся об этом с то­гдаш­ним рек­то­ром се­ми­на­рии епи­ско­пом Ди­о­ни­си­ем (Ва­ле­дин­ским), но тот бла­го­сло­вил его по­сту­пать в Санкт-Пе­тер­бург­скую Ду­хов­ную ака­де­мию. В том же го­ду, успеш­но вы­дер­жав эк­за­ме­ны, Ан­то­ний по­сту­пил в ака­де­мию.
По окон­ча­нии II кур­са Ан­то­ний был по­слан рек­то­ром ака­де­мии в Яб­ло­чин­ский Онуф­ри­ев­ский мо­на­стырь чи­тать лек­ции по бо­го­сло­вию на кур­сах, ор­га­ни­зо­ван­ных для груп­пы учи­те­лей, при­быв­ших из Га­ли­ции. Про­чи­тав курс лек­ций, уже пе­ред са­мым отъ­ез­дом Ан­то­ний сно­ва за­бо­лел вос­па­ле­ни­ем лег­ких. По­ло­же­ние его вы­зван­ны­ми в мо­на­стырь вра­ча­ми бы­ло при­зна­но по­чти без­на­деж­ным. Об ис­це­ле­нии его сно­ва ста­ли слу­жить­ся мо­леб­ны.
Он ле­жал в ке­лье в за­бы­тьи, слы­шал пе­ние свя­тых мо­литв, и вдруг пе­ред его гла­за­ми пред­стал тот же ста­рец, ко­то­рый по­се­тил его в се­ми­нар­ской боль­ни­це в Хол­ме три го­да на­зад и взял с него сло­во, что он по­свя­тит свою жизнь слу­же­нию Бо­гу. Это был пре­по­доб­ный Онуф­рий Ве­ли­кий, небес­ный по­кро­ви­тель Яб­ло­чин­ско­го Онуф­ри­ев­ско­го мо­на­сты­ря. Су­ро­во по­смот­рел на него свя­той Онуф­рий и с уко­риз­ной ска­зал: «Ты не вы­пол­нил сво­е­го обе­ща­ния, сде­лай это те­перь, Гос­подь бла­го­сло­вит».
«Ко­гда я от­крыл по­том гла­за, – рас­ска­зы­вал Ан­то­ний, – то уви­дел, что в ке­лье слу­жат мо­ле­бен о мо­ем вы­здо­ров­ле­нии пе­ред чу­до­твор­ным об­ра­зом свя­то­го Онуф­рия, ко­то­рый был по­став­лен воз­ле мо­ей кро­ва­ти. Я про­сле­зил­ся от уми­ле­ния и за­явил при­сут­ство­вав­ше­му тут ар­хи­манд­ри­ту Се­ра­фи­му[a], что по при­ез­де в ака­де­мию при­му ино­че­ский по­стриг»[3].
5 ок­тяб­ря 1913 го­да в кон­це все­нощ­но­го бде­ния в ака­де­ми­че­ском хра­ме Санкт-Пе­тер­бург­ской Ду­хов­ной ака­де­мии рек­тор ака­де­мии епи­скоп Ана­ста­сий (Алек­сан­дров) со­вер­шил по­стри­же­ние Ан­то­ния в мо­на­ше­ство с на­ре­че­ни­ем ему име­ни в честь пре­по­доб­но­го Онуф­рия Ве­ли­ко­го. Необык­но­вен­ный по­стриг, не бы­вав­ший ра­нее в ака­де­ми­че­ском хра­ме, со­вер­шав­ший­ся по древ­не­му чи­ну, при­влек мно­же­ство лю­дей. В чис­ле мо­ля­щих­ся бы­ли ар­хи­епи­скоп Фин­лянд­ский Сер­гий (Стра­го­род­ский), обер-про­ку­рор Свя­тей­ше­го Си­но­да В.К. Саб­лер, ге­не­ра­лы и офи­це­ры.
По­сле от­пу­ста через цар­ские вра­та в ман­тии вы­шел на ам­вон епи­скоп Ана­ста­сий и, за­клю­чая чин по­стри­га осо­бым по­сле­до­ва­ни­ем вру­че­ния но­во­по­стри­жен­но­го ино­ка стар­цу, ар­хи­манд­ри­ту Фе­о­фа­ну, ска­зал: «Се пе­ре­даю ти, от­че Фе­о­фане, бра­та се­го Онуф­рия от свя­та­го Еван­ге­лия, еже есть от Хри­сто­вы ру­ки, чи­ста и непо­роч­на. Ты же при­и­ми его Бо­га ра­ди се­бе в сы­на ду­хов­на­го и на­пра­ви его на путь спа­се­ния, и на­учи, яже сам тво­ри­ши к поль­зе ду­шев­ней: преж­де все­го стра­ху Бо­жию, еже лю­би­ти Бо­га всем серд­цем и всею ду­шею, и всею кре­по­стию и по­ви­но­ве­ние име­ти бес­пре­ко­слов­ное к на­сто­я­те­лю... и лю­бовь нели­це­мер­ну ко всей бра­тии, и сми­ре­ние, и мол­ча­ние, и тер­пе­ние во всем. И ка­ко­ва его при­ни­ма­е­ши от свя­та­го Еван­ге­лия, да пот­щи­ся та­ко­ва же пред­ста­ви­ти Хри­сто­ви в страш­ный день пра­вед­на­го Су­да».
«Пре­вы­ше на­шей ме­ры де­ло сие, вла­ды­ка свя­тый, – от­ве­чал ар­хи­манд­рит Фе­о­фан, – но по­ве­ле­но ны есть от Спа­си­те­ля на­ше­го Иису­са Хри­ста наи­па­че все­го по­слу­ша­ние име­ти к на­сто­я­те­лю, и, ели­ка си­ла в Бо­зе, не от­ри­ца­ю­ся. Дол­жен есмь наи­па­че все­го по­пе­че­ние име­ти о нем, яко же Бог на­ста­ви нас, убо­гих, за ва­ших ра­ди оте­че­ских чест­ных мо­литв»[4].
За­тем епи­скоп Ана­ста­сий об­ра­тил­ся с ре­чью к но­во­по­стри­жен­но­му ино­ку. Рас­ска­зав о пу­ти, ка­ким тот шел к по­стри­гу, об обе­тах, ко­то­рые да­вал юно­ша еще на школь­ной ска­мье, о бо­лез­нях, ко­то­рые при­шлось ему пе­ре­не­сти, о чу­до­дей­ствен­ном вме­ша­тель­стве и ис­це­ле­нии по мо­лит­вам пре­по­доб­но­го Онуф­рия Ве­ли­ко­го, прео­свя­щен­ный рек­тор ска­зал: «Пре­по­доб­ный Онуф­рий Ве­ли­кий стал для те­бя те­перь осо­бен­но до­ро­гим. Ты ре­ши­тель­но мыс­лил се­бя глу­бо­ко счаст­ли­вым – быть ино­ком, имея сво­им небес­ным по­кро­ви­те­лем пре­по­доб­но­го Онуф­рия. Се ико­на его пред то­бою. По ми­ло­сти Бо­жи­ей ты те­перь инок Онуф­рий. При­ми, бра­те, свя­той об­раз пре­по­доб­но­го во бла­го­сло­ве­ние от ме­ня, греш­но­го. Да укре­пит те­бя Гос­подь в тво­ем но­вом по­слу­ша­нии, а угод­ник Бо­жий пре­по­доб­ный Онуф­рий Ве­ли­кий да бу­дет тво­им за­ступ­ни­ком и пред­ста­те­лем пред Гос­по­дом и во­ди­те­лем в пред­сто­я­щих те­бе тру­дах! Иди, бра­те Онуф­рие, по­доб­но апо­сто­лу Пет­ру, “утвер­ди бра­тию твою” (Лк.22:32) Холм­ской Ру­си в пра­во­слав­ной ве­ре, дабы кра­со­тою свя­той ве­ры при­влечь к пра­вой ве­ре и окрест жи­ву­щих, род­ных, но ино­вер­ных бра­тьев!»[5]
11 ок­тяб­ря 1913 го­да епи­скоп Ана­ста­сий ру­ко­по­ло­жил ино­ка Онуф­рия во иеро­ди­а­ко­на, а вско­ре и во иеро­мо­на­ха.
Иеро­мо­нах Онуф­рий, учась в ака­де­мии, участ­во­вал вме­сте с дру­ги­ми сту­ден­та­ми-свя­щен­ни­ка­ми в мис­си­о­нер­ских по­се­ще­ни­ях ноч­леж­ных до­мов, рас­по­ло­жен­ных непо­да­ле­ку от ака­де­мии на Об­вод­ном ка­на­ле. В те­че­ние несколь­ких ве­че­ров сту­ден­ты-иеро­мо­на­хи на­зи­да­ли ноч­леж­ни­ков ду­хов­ной бе­се­дой и пе­ли с ни­ми пас­халь­ные и дру­гие цер­ков­ные пес­но­пе­ния. Через несколь­ко дней в Алек­сан­дро-Нев­ской Лав­ре спе­ци­аль­но для оби­та­те­лей ноч­ле­жек бы­ли от­слу­же­ны утре­ня и ли­тур­гия. Утре­ню слу­жи­ли сту­ден­ты-иеро­мо­на­хи; во вре­мя утре­ни про­ис­хо­ди­ла ис­по­ведь, в ко­то­рой при­ни­мал уча­стие и иеро­мо­нах Онуф­рий. За ли­тур­ги­ей бы­ло пред­ло­же­но всем ноч­леж­ни­кам по­дать за­пис­ки о здра­вии и упо­ко­е­нии и раз­да­ва­лись просфо­ры.
По бла­го­сло­ве­нию рек­то­ра ака­де­мии епи­ско­па Ана­ста­сия иеро­мо­нах Онуф­рий стал слу­жить в хра­ме се­ла Ми­хай­лов­ки непо­да­ле­ку от стан­ции Пар­го­ло­во Фин­лянд­ской же­лез­ной до­ро­ги.
Под­хо­ди­ло к кон­цу вре­мя внеш­не­го ми­ра и по­коя Рос­сии, на по­ро­ге сто­я­ло вре­мя ис­пы­та­ний – и преж­де все­го ве­ры, кто к че­му успел при­го­то­вить­ся. Ввер­гая Рус­скую Пра­во­слав­ную Цер­ковь в ог­нен­ную пещь ис­пы­та­ний, Гос­подь власт­ной ру­кой от­во­дил вни­ма­ние че­ло­ве­ка от внеш­не­го – к внут­рен­не­му, окру­жая внеш­ней тес­но­той жиз­ни, пред­ла­гал об­ра­тить внут­рен­ний взор к бес­край­но­сти Цар­ства Небес­но­го. От око­сте­не­ния ду­шев­но­го и омерт­ве­ния, про­яв­ляв­ше­го­ся преж­де все­го в без­раз­ли­чии к Церк­ви, Гос­подь отрезв­лял тя­же­лы­ми стра­да­ни­я­ми, чтобы хо­тя бы неко­то­рые ис­це­ли­лись.
Дав­но не ви­де­лись бра­тья – Ан­дрей и иеро­мо­нах Онуф­рий, от­де­лен­ные друг от дру­га ты­ся­чью верст: отец Онуф­рий – в Санкт-Пе­тер­бур­ге, брат Ан­дрей – на ро­дине, в Люб­лине. Ле­том 1914 го­да Ан­дрей при­е­хал в Санкт-Пе­тер­бург на­ве­стить бра­та. В это вре­мя бы­ло по­лу­че­но из­ве­стие о на­ча­ле вой­ны меж­ду Гер­ма­ни­ей и Рос­си­ей, и к ве­че­ру Ан­дрей уже по­лу­чил те­ле­грам­му, что он дол­жен воз­вра­тить­ся к ме­сту сво­ей служ­бы в Люб­лин, где в это вре­мя на­ча­лись во­ен­ные дей­ствия. Про­ща­ясь с бра­том, иеро­мо­нах Онуф­рий узнал, что тот не но­сит кре­ста. Его это по­ра­зи­ло, ведь крест – ви­ди­мый знак про­яв­ле­ния на­шей ве­ры, ее ис­по­ве­да­ния. Гроз­но пре­ду­пре­жде­ние Спа­си­те­ля о тех, кто по­сты­дит­ся Его в ро­де сем, пре­лю­бо­дей­ном и греш­ном. Отец Онуф­рий снял с се­бя крест и на­дел на бра­та.
По­мо­лив­шись об из­бав­ле­нии бра­та от смер­ти, он на­пом­нил ему, что, на­хо­дясь в дей­ству­ю­щей ар­мии, он еже­ми­нут­но под­вер­га­ет­ся опас­но­сти быть уби­тым или ра­не­ным, а по­се­му нуж­но все­гда мо­лить­ся Бо­гу. «Крест, ко­то­рым я бла­го­сло­вил те­бя, – ска­зал отец Онуф­рий, – но­си все­гда на се­бе и верь, что он спа­сет те­бя от смер­ти». Окон­чи­лась для Рос­сии Пер­вая ми­ро­вая вой­на, – Ан­дрей остал­ся жив.
Во вре­мя граж­дан­ской вой­ны на Укра­ине в 1919 го­ду он ра­бо­тал на за­во­де в окрест­но­стях го­ро­да Чер­кас­сы. Од­на­жды на за­вод при­ска­кал разъ­езд ку­бан­ских ка­за­ков. Пой­мав при­каз­чи­ка за­во­да – ев­рея, ка­за­ки ста­ли же­сто­ко его из­би­вать. В это вре­мя вбе­жал Ан­дрей Га­га­люк и, бро­сив­шись на ка­за­ков, по­тре­бо­вал пре­кра­тить из­би­е­ние, при этом он на­звал ев­рея сво­им то­ва­ри­щем. Услы­шав сло­во «то­ва­рищ», на­чаль­ник разъ­ез­да – офи­цер при­нял­ся из­би­вать Ан­дрея на­гай­кой и ку­ла­ка­ми, а за­тем, за­стре­лив ев­рея-при­каз­чи­ка, вы­стре­лил в Ан­дрея, но про­мах­нул­ся. Ис­тра­тив все свои па­тро­ны, он при­ка­зал ка­за­кам рас­стре­лять его.
При из­би­е­нии ру­баш­ка на гру­ди Ан­дрея разо­дра­лась, и стал ви­ден крест, ко­то­рым бла­го­сло­вил его брат-иеро­мо­нах в день объ­яв­ле­ния вой­ны. Ка­за­ки, сняв с плеч вин­тов­ки и на­пра­вив их на Ан­дрея, уви­да­ли у него на гру­ди крест, на ко­то­рый в этот мо­мент упал сол­неч­ный луч, от че­го крест за­си­ял. Ка­за­ки сде­ла­ли залп из че­ты­рех ру­жей, не при­чи­нив­ший Ан­дрею ни ма­лей­ше­го вре­да, и опу­сти­ли ру­жья. Офи­цер при­крик­нул на них и при­ка­зал стре­лять еще раз. Ка­за­ки от­ка­за­лись, за­явив, что не бу­дут стре­лять в пра­во­слав­но­го, но­ся­ще­го на гру­ди крест. Офи­цер усту­пил. Так крест, дан­ный бра­том, спас Ан­дрея от смер­ти.
В 1915 го­ду иеро­мо­нах Онуф­рий окон­чил Пет­ро­град­скую Ду­хов­ную ака­де­мию со сте­пе­нью кан­ди­да­та бо­го­сло­вия и 15 июля то­го же го­да был опре­де­лен на долж­ность пре­по­да­ва­те­ля рус­ской цер­ков­ной ис­то­рии и об­ли­че­ния рас­ко­ла, про­по­вед­ни­че­ства и ис­то­рии мис­сии в пас­тыр­ско-мис­си­о­нер­скую се­ми­на­рию при Гри­го­рие-Би­зю­ко­вом мо­на­сты­ре Хер­сон­ской епар­хии, став­шем цен­тром про­све­ще­ния все­го за­пад­но-рус­ско­го края.
«Хер­сон­ские епар­хи­аль­ные ве­до­мо­сти» так пи­са­ли об ос­но­ва­нии здесь се­ми­на­рии: «Мысль об от­кры­тии при Би­зю­ко­вом мо­на­сты­ре цер­ков­но-бо­го­слов­ско­го учи­ли­ща, по­лу­чив­ше­го ныне офи­ци­аль­ное на­зва­ние “Пас­тыр­ско-мис­си­о­нер­ской се­ми­на­рии”, при­над­ле­жит быв­ше­му на­сто­я­те­лю Би­зю­ко­ва мо­на­сты­ря ар­хи­епи­ско­пу Хер­сон­ско­му Ди­мит­рию (Ко­валь­ниц­ко­му).
Несо­мнен­но, впер­вые за­ро­ди­лась эта мысль в ду­ше по­чив­ше­го ар­хи­пас­ты­ря и со­зре­ла на ве­ли­ких при­ме­рах слав­но­го про­шло­го хри­сти­ан­ской Церк­ви, ко­гда мо­на­сты­ри хри­сти­ан­ские бы­ли не толь­ко ме­ста­ми мо­литв, по­дви­га и по­ка­я­ния, но слу­жи­ли и цен­тра­ми хри­сти­ан­ско­го об­ра­зо­ва­ния и куль­ту­ры.
Но энер­гич­ное и ши­ро­кое осу­ществ­ле­ние этой мыс­ли имен­но те­перь вы­зва­но бы­ло, с од­ной сто­ро­ны, совре­мен­ным тя­же­лым и крайне опас­ным по­ло­же­ни­ем Пра­во­слав­ной Рус­ской Церк­ви, нуж­да­ю­щей­ся бо­лее чем ко­гда-ли­бо в ис­крен­них, стой­ких, про­све­щен­ных и са­мо­от­вер­жен­ных тру­же­ни­ках и за­щит­ни­ках Церк­ви, а с дру­гой – неопре­де­лен­ным, теп­лохлад­ным, а ино­гда и пря­мо враж­деб­ным от­но­ше­ни­ем к ин­те­ре­сам Церк­ви, ка­ко­вое недав­но пе­ре­жи­ва­ли на­ши ду­хов­но-цер­ков­ные за­ве­де­ния (ака­де­мии и се­ми­на­рии).
Кто при­вык вду­мы­вать­ся в окру­жа­ю­щие яв­ле­ния жиз­ни, тот не мог не ви­деть, что “раз­ру­ха” жиз­нен­ных усто­ев еще так недав­но шла уча­щен­ным тем­пом по всем ли­ни­ям, при­том наи­бо­лее ощу­ти­тель­но она ска­за­лась в цер­ков­но-ре­ли­ги­оз­ном строе. Са­мым злост­ным на­пад­кам, глум­ле­ни­ям и уни­же­ни­ям под­вер­га­лись свя­щен­но­слу­жи­те­ли Церк­ви, с без­за­стен­чи­вою наг­ло­стью вы­сме­и­ва­лись от­кры­то ее уста­вы и учре­жде­ния, с ди­кой озлоб­лен­но­стью под­вер­га­лись из­вра­ще­нию ее дог­ма­ты и ис­ти­ны нрав­ствен­ные. А меж­ду тем те, кто и про­ис­хож­де­ни­ем, и вос­пи­та­ни­ем, и сред­ства­ми сво­е­го об­ра­зо­ва­ния, ка­за­лось бы, преж­де все­го и бо­лее все­го долж­ны бы­ли стать в ря­ды пла­мен­ных за­щит­ни­ков и бор­цов обу­ре­ва­е­мой вра­же­ски­ми си­ла­ми Церк­ви, – те обо­ра­чи­ва­ют­ся спи­ной к вскор­мив­шей их и вос­пи­тав­шей их Церк­ви и ма­ло­душ­но бе­гут на чуж­дые па­жи­ти, ища там, вне цер­ков­ной огра­ды, сы­то­го и без­мя­теж­но­го про­зя­ба­ния...
Пред­ле­жит на­сущ­ная и са­мая неот­лож­ная нуж­да в об­нов­ле­нии и осве­же­нии на­ше­го ду­хов­но­го со­сло­вия; необ­хо­ди­мо влить в него све­жую струю, но­вые креп­кие це­леб­ные жиз­нен­ные со­ки. И та­кой жи­вой при­ток све­жих твор­че­ских сил мо­жет дать наш про­стой на­род...
Вот по­че­му и по­чив­ший ини­ци­а­тор мо­на­стыр­ской шко­лы ар­хи­епи­скоп Ди­мит­рий и ор­га­ни­за­тор ее в бо­лее ши­ро­ком мас­шта­бе... ар­хи­епи­скоп На­за­рий оди­на­ко­во оста­но­ви­лись на мыс­ли ком­плек­то­вать шко­лу при Би­зю­ко­вом мо­на­сты­ре по пре­иму­ще­ству из мо­ло­дой це­ли­ны про­сто­го рус­ско­го на­ро­да.
В со­от­вет­ствие это­му вы­ра­бо­та­ны бы­ли пра­ви­ла для от­се­ва из этой мо­ло­де­жи чи­стых зе­рен от пле­вел, во­шед­шие в... устав о Би­зю­ков­ской се­ми­на­рии.
По этим пра­ви­лам... в Би­зю­ков­скую се­ми­на­рию при­ни­ма­ют­ся “без эк­за­ме­на ли­ца пра­во­слав­но­го ис­по­ве­да­ния, за­явив­шие се­бя доб­рой нрав­ствен­но­стью и цер­ков­ным на­прав­ле­ни­ем, успеш­но окон­чив­шие курс цер­ков­но-учи­тель­ских школ, до­пол­ни­тель­ных двух­го­дич­ных кур­сов при вто­ро­класс­ных шко­лах и учи­тель­ских се­ми­на­ри­ях”, – ина­че го­во­ря, в се­ми­на­рию ши­ро­ко от­кры­ты две­ри для луч­шей кре­стьян­ской мо­ло­де­жи, так как она од­на на­пол­ня­ет это­го ро­да шко­лы.
Для со­зи­да­ния ду­ха и на­прав­ле­ния вновь от­кры­той шко­лы это об­сто­я­тель­ство чрез­вы­чай­но важ­но. Все здесь но­во, це­ло и чи­сто. Ни­ка­кой ру­ти­ны, ни­ка­кой дур­ной тра­ди­ции. Поч­ва – дев­ствен­ная. Чи­стые, осмот­ри­тель­но от­се­ян­ные зер­на на­род­но­го ор­га­низ­ма, лю­бов­но по­са­жен­ные на эту поч­ву, несо­мнен­но, воз­рас­тут в зре­лые пло­ды для бла­га Церк­ви Хри­сто­вой.
Это­му бла­го­при­ят­ству­ют и внеш­ние об­сто­я­тель­ства. От­да­лен­ность Би­зю­ко­ва мо­на­сты­ря от боль­ших го­ро­дов и ме­сте­чек, мо­гу­щих при­вне­сти раз­вра­ща­ю­щее вли­я­ние, непре­стан­ная тру­до­вая жизнь под се­нью мо­на­стыр­ских свя­тынь, пре­крас­ное свет­лое трех­этаж­ное зда­ние се­ми­на­рии... на­ко­нец, чуд­ный степ­ной воз­дух, сни­зу осве­жа­е­мый “се­дым” Дне­пром, шум­но и плав­но, тут же у мо­на­стыр­ских стен ка­тя­щим свои вол­ны, – все это уже са­мо по се­бе спо­соб­ству­ет пра­виль­но­му здо­ро­во­му раз­ви­тию и про­цве­та­нию ос­но­ван­ной здесь се­ми­на­рии.
Ес­ли, за­тем, при­нять во вни­ма­ние са­мое глав­ное, а имен­но, что в про­грам­ме пред­ме­тов, пре­по­да­ва­е­мых в Би­зю­ков­ской се­ми­на­рии, не толь­ко вклю­чен бо­го­слов­ский курс ду­хов­ных се­ми­на­рий, но в неко­то­рых ча­стях этот курс да­же зна­чи­тель­но рас­ши­рен, осо­бен­но на­счет эле­мен­тов мис­си­о­нер­ско­го и апо­ло­ге­ти­че­ско­го, то мож­но с пол­ной уве­рен­но­стью ска­зать, что в недав­но от­кры­той пас­тыр­ско-мис­си­о­нер­ской се­ми­на­рии Хер­сон­ская епар­хия при­об­ре­ла рас­сад­ник ду­хов­но­го про­све­ще­ния, дол­жен­ству­ю­щий в неда­ле­ком бу­ду­щем да­вать не толь­ко епар­хии, но и всей Рос­сии вос­пи­тан­ных, ис­крен­них и стой­ких за­щит­ни­ков Пра­во­слав­ной Церк­ви и са­мо­от­вер­жен­ных ее слу­жи­те­лей»[6].
Каж­дый год, на­чи­ная с 1911 го­да, в дни Свя­той Тро­и­цы в мо­на­сты­ре устра­и­ва­лась «мис­си­о­нер­ская неде­ля», ко­гда в оби­тель съез­жа­лись все мис­си­о­не­ры Хер­сон­ской епар­хии. В это вре­мя мо­на­стырь на­пол­нял­ся бо­го­моль­ца­ми, так что ими бы­ла за­пол­не­на вся мо­на­стыр­ская огра­да. В 1916 го­ду в эти дни вы­да­лась пре­крас­ная по­го­да, что уве­ли­чи­ло «еще бо­лее празд­нич­но-мо­лит­вен­ное на­стро­е­ние при­шед­ших по­мо­лить­ся в свя­тую оби­тель. А тор­же­ствен­ное бо­го­слу­же­ние мно­го­чис­лен­но­го ду­хо­вен­ства, строй­ное, во­оду­шев­лен­ное пе­ние мо­на­стыр­ско­го, хо­тя и неболь­шо­го хо­ра и осо­бен­но об­ще­на­род­ное ис­пол­не­ние неко­то­рых пес­но­пе­ний за бо­го­слу­же­ни­ем, а на вто­рой и на тре­тий день празд­ни­ка и всей ли­тур­гии, про­по­ве­ди и по­уче­ния на­мест­ни­ка мо­на­сты­ря... и при­быв­ших мис­си­о­не­ров – все это вме­сте взя­тое да­ло та­кие чуд­ные ду­хов­ные пе­ре­жи­ва­ния, ко­то­рые на­дол­го успо­ко­и­ли и усла­ди­ли го­ре и пе­чаль при­шед­ших во свя­тую оби­тель»[7].
Иеро­мо­нах Онуф­рий го­во­рил по­уче­ние в са­мый день Тро­и­цы; он го­во­рил о важ­но­сти Та­ин­ства Свя­то­го При­ча­ще­ния, через ко­то­рое «пра­во­слав­ный хри­сти­а­нин вхо­дит в тес­ней­шее еди­не­ние с Гос­по­дом. Бли­зость же Гос­по­да все­гда че­ло­ве­ку необ­хо­ди­ма. Да­ле­кий от Гос­по­да – несчаст­ный че­ло­век. Он ду­хов­но глух и слеп, он не зна­ет и не чув­ству­ет бла­го­дат­ной, бла­жен­ной жиз­ни. На­обо­рот, бли­зость ко Гос­по­ду яв­ля­ет­ся ис­точ­ни­ком вся­ко­го бла­жен­ства. Тес­ней­шее еди­не­ние с Гос­по­дом и да­ет нам Свя­тое Та­ин­ство При­ча­ще­ния. В этом Та­ин­стве мы ста­но­вим­ся еди­но с Гос­по­дом, Гос­подь вхо­дит в серд­ца на­ши и ве­че­ря­ет с на­ми, Гос­подь во­дво­ря­ет­ся в нас, мы ста­но­вим­ся Его те­лом. И до­стой­но при­ча­стив­ши­е­ся по­ис­ти­не чув­ству­ют это бла­жен­ство. На их ли­цах си­я­ет ра­дость, ду­ша пол­на ми­ра и ти­хо­го сча­стья, все неду­ги, ду­шев­ные и те­лес­ные, осла­бе­ва­ют, стра­сти умол­ка­ют, ду­хов­ное про­зре­ние ста­но­вит­ся яс­нее, серд­це люб­ве­обиль­нее, во­ля силь­нее в де­ла­нии добра. И все это от ощу­ще­ния при­сут­ствия в се­бе Гос­по­да…»[8]. Он за­кон­чил «свое по­уче­ние при­зы­вом со стра­хом, ве­рою и лю­бо­вию при­сту­пать ко свя­той Ча­ше, и при­сту­пать воз­мож­но ча­ще»[9].
О сво­их впе­чат­ле­ни­ях о мо­на­сты­ре, осо­бен­но от мо­на­стыр­ских служб, отец Онуф­рий пи­сал в од­ной из ста­тей, по­свя­щен­ной устав­но­му все­нощ­но­му бде­нию на па­мять пре­по­доб­но­го Сав­вы Освя­щен­но­го: «Ко­гда слы­ша­лось уми­ли­тель­ное пе­ние сти­хир “Сав­во бо­го­муд­ре” – ве­ли­че­ствен­ные гим­ны хва­ли­тель­ных псал­мов... неволь­но ду­ма­лось о всех тех, кто не вку­шал это­го “пи­ра ве­ры”. От юно­шей, вос­пи­тан­ни­ков пас­тыр­ско-мис­си­о­нер­ской се­ми­на­рии, мысль пе­ре­хо­ди­ла к тем юно­шам (и ду­хов­ным и свет­ским), ко­то­рые не ви­де­ли еще устав­но­го все­нощ­но­го бде­ния. Ду­ма­лось: ка­кие глу­бо­кие чув­ства вы­зва­ло бы это бде­ние в жи­вой юно­ше­ской ду­ше!.. При­сут­ство­вав­шие бо­го­моль­цы на­по­ми­на­ли о тех, кто не суть от дво­ра се­го (Ин.10:16), о тех, кто по без­раз­ли­чию про­хо­дит ми­мо хра­ма пра­во­слав­но­го, – о тех, кто со­зна­тель­но по гор­до­сти от­ре­ка­ет­ся от Церк­ви. Ду­ма­лось: как ча­сто в ре­ли­ги­оз­ных ис­ка­ни­ях эти без­раз­лич­ные и упор­ные ста­ра­ют­ся уто­лить свой ду­хов­ный го­лод “рож­ка­ми” (Лк.15:16) и не по­до­зре­ва­ют, что в огра­де Хри­сто­вой Церк­ви для них же уго­то­ван те­лец пи­то­мый... Бо­же! дай всем лю­дям воз­мож­ность вос­кли­цать в ре­ли­ги­оз­ном вос­тор­ге вме­сте с псал­мо­пев­цем: “Гос­по­ди, воз­лю­бих бла­го­ле­пие до­му Тво­е­го и ме­сто се­ле­ния сла­вы Тво­ея!” (Пс.25:8)»[10].
Мать иеро­мо­на­ха Онуф­рия жи­ла до 1915 го­да в Поль­ше у стар­ше­го сы­на Вла­ди­ми­ра. Ко­гда на­ча­лась вой­на и при­бли­зи­лись немец­кие вой­ска, Вла­ди­мир от­пра­вил мать вме­сте с сест­рой и ее детьми на под­во­де в Брест, от­ку­да они долж­ны бы­ли с дру­ги­ми бе­жен­ца­ми вы­ехать в глубь Рос­сии. При­е­хав в Брест, где ско­пи­лась мас­са бе­жен­цев, Ека­те­ри­на Оси­пов­на, ко­то­рой шел то­гда шесть­де­сят вто­рой год, по­те­ря­ла в тол­пе дочь и вну­ков. По­ла­гая, что они уже уеха­ли, она се­ла в по­езд, на­ив­но на­де­ясь, что дочь смо­жет ее разыс­кать. По­езд все даль­ше ухо­дил от гра­ни­цы. На стан­ци­ях учре­жден­ные вла­стя­ми лю­ди кор­ми­ли всех бе­жен­цев – бы­ла сы­та и Ека­те­ри­на Оси­пов­на. Но вот на­ко­нец по­езд при­был в Хер­сон, и по­сле­до­вал при­каз всем бе­жен­цам вы­са­дить­ся с тем, чтобы уже каж­дый устра­и­вал­ся как смо­жет.
Ека­те­ри­на Оси­пов­на ока­за­лась на ули­це в незна­ко­мом го­ро­де, без де­нег, без за­па­са одеж­ды. Про­бро­див це­лый день по го­ро­ду, она при­шла к на­бе­реж­ной ре­ки – го­лод­ная, про­дрог­шая, бес­по­мощ­ная. Серд­цем овла­де­ло от­ча­я­ние и, гля­дя на ре­ку, она ре­ши­ла уто­пить­ся. По­мо­лив­шись Бо­гу, она со­би­ра­лась бы­ло уже при­ве­сти на­ме­ре­ние в ис­пол­не­ние, но в этот мо­мент кто-то каш­ля­нул непо­да­ле­ку. Она огля­ну­лась и уви­де­ла, что на бе­ре­гу сто­ит кто-то в чер­ном, по­хо­жий на мо­на­ха. «Это мо­нах, – мельк­ну­ла у нее мысль, – и сын у ме­ня мо­нах. Мо­жет быть, он зна­ет его и зна­ет, где он». Она ста­ла звать его. Мо­нах спу­стил­ся к ре­ке и спро­сил, что ей нуж­но. Ека­те­ри­на Оси­пов­на ска­за­ла, что ищет сы­на, ко­то­рый учил­ся в ака­де­мии в Пе­тер­бур­ге. «Та­ко­го я не знаю», – от­ве­тил мо­нах и хо­тел уй­ти. «Ну, те­перь я утоп­люсь, – ска­за­ла ста­руш­ка. – У ме­ня ше­сте­ро де­тей, но я не знаю те­перь, где они, и я долж­на по­гиб­нуть».
Мо­нах сжа­лил­ся над несчаст­ной жен­щи­ной и по­вел ее в ар­хи­ерей­ский дом в на­деж­де, что епи­скоп мо­жет знать сы­на ста­руш­ки, как уче&s