Священномученик Николай Тохтуев Диакон

Свя­щен­но­му­че­ник Ни­ко­лай ро­дил­ся 9 мая 1903 го­да в за­во­де Бы­мов­ский Осин­ско­го уез­да Перм­ской гу­бер­нии[a] в кре­стьян­ской се­мье. Род Тох­ту­е­вых про­ис­хо­дил от кре­ще­ных та­тар, ко­то­рые по­се­ли­лись здесь в пер­вой по­ло­вине ХVIII ве­ка; это бы­ли потом­ствен­ные куз­не­цы, от­ли­чав­ши­е­ся в сво­ем де­ле боль­шим ма­стер­ством. Пра­дед Ни­ко­лая Тох­ту­е­ва, Осип Ан­ти­по­вич, мог ис­пра­вить та­кую по­лом­ку, ко­то­рую в то вре­мя ни­кто из бы­мов­ских куз­не­цов ис­пра­вить не мог. Но, как сре­ди мно­гих ма­сте­ро­вых, в их сре­де то­гда был ши­ро­ко рас­про­стра­нен грех ви­но­пи­тия. По­гре­шал этим и дед Ни­ко­лая, Ни­ко­лай Оси­по­вич; до пя­ти­де­ся­ти лет это был пре­крас­ный куз­нец и доб­ро­по­ря­доч­ный че­ло­век, но, по­ра­бо­тив­шись стра­сти, он по­до­рвал свое здо­ро­вье и вско­ре умер. Ви­дя с дет­ства, к че­му при­во­дит че­ло­ве­ка грех пьян­ства, отец Ни­ко­лая, Ва­си­лий Ни­ко­ла­е­вич, дал Бо­гу обет не пить ни кап­ли ни­че­го хмель­но­го – и вы­дер­жал его в те­че­ние всей сво­ей дол­гой жиз­ни.
Пер­вое пред­став­ле­ние о книж­ном уче­нии Ва­си­лий по­лу­чил от мест­но­го пса­лом­щи­ка, обу­чив­ше­го его гра­мо­те, за­тем окон­чил сель­скую шко­лу. Огром­ное вли­я­ние на его вос­пи­та­ние ока­за­ла его мать, Ма­рия Фе­до­ров­на, жен­щи­на бла­го­че­сти­вая, на­чи­тан­ная, вос­пи­тав­шая Ва­си­лия в стро­го ре­ли­ги­оз­ном ду­хе и при­вив­шая ему лю­бовь к чте­нию ду­хов­ных книг. Сель­ская мо­ло­дежь лю­би­ла то­гда со­би­рать­ся на ве­че­рин­ки, но Ва­си­лий лишь из­ред­ка по­се­щал их, пред­по­чи­тая им бе­се­ды на ду­хов­ные те­мы со сво­им бла­го­че­сти­вым дру­гом, Ва­си­ли­ем Ко­но­пле­вым[b].
Ва­си­лий Ни­ко­ла­е­вич же­нил­ся, ко­гда ему ис­пол­ни­лось во­сем­на­дцать лет. В трид­цать пять лет он ов­до­вел, остав­шись с че­тырь­мя детьми, и же­нил­ся на до­че­ри свя­щен­ни­ка Мат­вея Цве­то­ва, Ма­рии, ко­то­рой бы­ло то­гда трид­цать лет. У Ма­рии Мат­ве­ев­ны с Ва­си­ли­ем Ни­ко­ла­е­ви­чем ро­ди­лось шесть де­тей.
Ва­си­лий Ни­ко­ла­е­вич был тру­до­лю­би­вым зем­ле­дель­цем и хо­ро­шим хо­зя­и­ном, на сво­ем по­ле он до­бил­ся зна­чи­тель­ных уро­жа­ев, поз­во­лив­ших ему по­пра­вить хо­зяй­ство и вы­стро­ить но­вый дом. В трид­цать лет кре­стьяне из­бра­ли его во­лост­ным стар­ши­ной и за­тем вы­би­ра­ли на эту долж­ность че­ты­ре ра­за в те­че­ние две­на­дца­ти лет. На этом по­сту он стал из­ве­стен как энер­гич­ный и спра­вед­ли­вый че­ло­век, за­бо­тя­щий­ся о нрав­ствен­ном и ма­те­ри­аль­ном бла­го­со­сто­я­нии кре­стьян­ско­го об­ще­ства. Узнав, что бо­га­тый му­жик из со­сед­не­го се­ла ед­ва ли не до смер­ти бьет свою же­ну, он неожи­дан­но за­стал его как раз в тот мо­мент, ко­гда тот со­би­рал­ся при­сту­пить к это­му за­ня­тию; му­жик пы­тал­ся оправ­дать­ся, но Ва­си­лий Ни­ко­ла­е­вич спо­кой­ным то­ном ему за­явил, что ес­ли он хоть паль­цем тронет свою же­ну впредь, то по при­го­во­ру во­лост­но­го прав­ле­ния ему бу­дет устро­е­на за из­би­е­ние же­ны пуб­лич­ная пор­ка. Стыд пе­ред пуб­лич­ным по­зо­ром отрез­вил му­жи­ка, и он из­ме­нил свою жизнь. Впо­след­ствии он вме­сте с же­ной при­шел бла­го­да­рить Ва­си­лия Ни­ко­ла­е­ви­ча «за на­у­ку». Сла­ва о необык­но­вен­ном во­лост­ном стар­шине быст­ро рас­про­стра­ни­лась за пре­де­лы во­ло­сти, и в 1906 го­ду Ва­си­лий Ни­ко­ла­е­вич был из­бран в 1-ю Го­судар­ствен­ную Ду­му от Осин­ско­го уез­да. В Ду­ме он не при­мы­кал ни к ка­ким пар­ти­ям, при­смат­ри­ва­ясь и осмыс­ли­вая про­ис­хо­дя­щее, и, ко­гда через три ме­ся­ца Ду­ма бы­ла рас­пу­ще­на, он не при­со­еди­нил­ся к ее ре­во­лю­ци­он­ной ча­сти, а уехал до­мой.
По­сле пре­бы­ва­ния в Го­судар­ствен­ной Ду­ме он стал из­вест­ным че­ло­ве­ком в уез­де и был из­бран в чле­ны Осин­ской уезд­ной упра­вы. Ему бы­ло по­ру­че­но ве­дать де­ла­ми стро­и­тель­ства на­род­ных школ, биб­лио­тек и боль­ниц. Один­на­дцать лет он под­ви­зал­ся на этом по­при­ще: под его ру­ко­вод­ством бы­ли по­стро­е­ны де­сят­ки но­вых школ, в том чис­ле и боль­шая де­ре­вян­ная шко­ла в Бы­мов­ском за­во­де.
По­сле Фев­раль­ской ре­во­лю­ции в 1917 го­ду в стране на­ча­лась анар­хия, и мно­гие рас­про­па­ган­ди­ро­ван­ные боль­ше­ви­ка­ми сол­да­ты ста­ли со­би­рать­ся под ло­зун­га­ми со­ци­а­ли­сти­че­ских идей в раз­бой­ни­чьи шай­ки; од­на из та­ких ша­ек ор­га­ни­зо­ва­лась в Бы­му. Ва­си­лий Ни­ко­ла­е­вич был за­оч­но при­го­во­рен ею к рас­стре­лу как контр­ре­во­лю­ци­о­нер. По­сле все­нощ­ной под боль­шой цер­ков­ный празд­ник его жда­ли но­во­яв­лен­ные ре­во­лю­ци­о­не­ры у до­ма и у цер­ков­ной огра­ды, чтобы аре­сто­вать и рас­стре­лять, но Ва­си­лий Ни­ко­ла­е­вич вы­шел за огра­ду в дру­гом ме­сте, а за­тем несколь­ко ме­ся­цев скры­вал­ся в ле­су и до­ма в под­ва­ле в осо­бо устро­ен­ном ме­сте, о чем зна­ли да­же не все до­маш­ние. За­тем на­ча­лась граж­дан­ская вой­на, и в се­ло при­шли вой­ска Кол­ча­ка. При их от­ступ­ле­нии, на­слы­шан­ный о бес­по­щад­ных боль­ше­вист­ских рас­стре­лах, Ва­си­лий Ни­ко­ла­е­вич вме­сте с сы­ном Ни­ко­ла­ем сде­лал по­пыт­ку уй­ти с бе­лы­ми в глубь Си­би­ри. Отъ­е­хав от до­ма на сто пять­де­сят верст и по­пав на боль­шой Си­бир­ский тракт, он уви­дел, что по нему дви­жут­ся де­сят­ки ты­сяч лю­дей, ко­то­рые непре­мен­но долж­ны вско­ре, по его пред­став­ле­ни­ям, столк­нуть­ся с боль­ши­ми труд­но­стя­ми, по­то­му что неко­му бы­ло ор­га­ни­зо­вать для них ни ноч­ле­га, ни мест для при­го­тов­ле­ния пи­щи. И Ва­си­лий Ни­ко­ла­е­вич вер­нул­ся с сы­ном до­мой. Несколь­ко раз боль­ше­вист­ские вла­сти его аре­сто­вы­ва­ли, но вся­кий раз ему уда­ва­лось до­ка­зать свою неви­нов­ность, и его от­пус­ка­ли.
Огром­ное вли­я­ние на вос­пи­та­ние Ни­ко­лая ока­за­ла его мать, Ма­рия Мат­ве­ев­на. Ее глу­бо­кая ве­ра в Бо­га ру­ко­во­ди­ла все­ми ее по­ступ­ка­ми. В гла­зах окру­жа­ю­щих она бы­ла на­сто­я­щей по­движ­ни­цей. Ни ра­зу ни­кто не слы­шал от нее гру­бо­го или раз­дра­жен­но­го сло­ва или чтобы она го­во­ри­ла в по­вы­шен­ном тоне. Она бы­ла все­гда ти­хая, при­вет­ли­вая и со все­ми ров­ная, из де­тей ни­ко­го не вы­де­ля­ла как лю­бим­чи­ков. Она це­лы­ми дня­ми тру­ди­лась, по­гру­жен­ная во мно­же­ство по­все­днев­ных за­бот, но тру­ди­лась с ра­до­стью, не зная уста­ло­сти и не за­ме­чая труд­но­стей, что бы­ло воз­мож­но толь­ко непре­стан­но па­мя­туя о Бо­ге. Ве­че­ром она по­след­няя укла­ды­ва­лась спать, по­то­му что по до­му нуж­но бы­ло до­вер­шить мно­же­ство дел – что-то сшить, пе­ре­шить, по­чи­нить одеж­ду, а но­чью, стоя пе­ред ико­на­ми на ко­ле­нях, дол­го мо­ли­лась, ча­ще все­го чи­тая Псал­тирь. Утром она вста­ва­ла рань­ше всех, чтобы успеть рас­то­пить рус­скую печь и ис­печь хлеб.
Бы­мов­ский за­вод рас­по­ло­жен в де­вя­ти ки­ло­мет­рах от Бе­ло­гор­ско­го во имя свя­ти­те­ля Ни­ко­лая муж­ско­го мо­на­сты­ря, быв­ше­го од­ним из яр­ких ду­хов­ных яв­ле­ний то­го вре­ме­ни на Ура­ле, ко­гда ве­рой, тру­до­лю­би­ем, нели­це­мер­ным устрем­ле­ни­ем ко спа­се­нию со­тен лю­дей, но глав­ным об­ра­зом чу­дес­ной си­лой Бо­жи­ей, в те­че­ние двух де­ся­ти­ле­тий бы­ли воз­двиг­ну­ты ве­ли­ко­леп­ные хра­мы од­но­го из луч­ших мо­на­сты­рей Рос­сии. При сво­ем ос­но­ва­нии мо­на­стырь не имел ни­ка­ких ма­те­ри­аль­ных средств, кро­ме ве­ры его на­мест­ни­ка ар­хи­манд­ри­та Вар­ла­а­ма и со­брав­шей­ся во­круг него бра­тии. Ос­но­ван­ный в 1897 го­ду в пу­стын­ном лес­ном ме­сте, он ско­ро стал цен­тром ду­хов­но­го про­све­ще­ния Ура­ла. Сю­да при­ез­жа­ли ве­ли­кие кня­зья, дво­ряне, кре­стьяне и ра­бо­чие ураль­ских за­во­дов. Чис­ло на­сель­ни­ков в те­че­ние ко­рот­ко­го вре­ме­ни вы­рос­ло до пя­ти­сот че­ло­век. На вер­шине го­ры, от­ку­да от­кры­ва­ет­ся вид ед­ва ли не на сто ки­ло­мет­ров окру­ги, был воз­двиг­нут ве­ли­че­ствен­ный Кре­сто­воз­дви­жен­ский со­бор. Дом Бо­жий, пре­тво­рен­ный в дей­стви­тель­ность ру­кой че­ло­ве­че­ской, тут со­пер­ни­чал с тво­ре­ни­ем Бо­жи­им – пре­крас­ным ми­ром, окру­жав­шим мо­на­стырь. Здесь для па­лом­ни­ка мир бес­ко­неч­но ве­ли­кий ста­но­вил­ся род­ным и близ­ким – тво­ре­ние Бо­жие, глу­бо­чай­ший смысл жерт­вы Хри­сто­вой и еже­днев­но при­но­си­мая Бес­кров­ная Жерт­ва.
Од­ной из до­сто­при­ме­ча­тель­но­стей Бе­ло­гор­ско­го мо­на­сты­ря был хор, со­сто­яв­ший по­чти из ста че­ло­век, при­чем хор ис­пол­нял про­из­ве­де­ния толь­ко цер­ков­ных ком­по­зи­то­ров, ли­шен­ные свет­ских эф­фек­тов, и по­то­му его пе­ние со­зда­ва­ло глу­бо­ко мо­лит­вен­ное на­стро­е­ние в ду­шах мо­ля­щих­ся, ко­то­рых со­би­ра­лось на празд­ни­ки мно­гие ты­ся­чи. По­сле служ­бы в боль­шой мо­на­стыр­ской тра­пез­ной па­лом­ни­ков кор­ми­ли, при­гла­шая всех без раз­ли­чия к об­ще­му сто­лу. Здесь со­сед­ство­ва­ли дво­ряне, кре­стьяне и ни­щая бра­тия. Лю­ди обес­пе­чен­ные пред­по­чи­та­ли про­стую мо­на­стыр­скую тра­пе­зу всем из­ли­ше­ствам и изыс­кам сво­ей. Она как буд­то и бы­ла тем бла­го­дат­ным хле­бом на­сущ­ным, толь­ко и на­сы­ща­ю­щим по-на­сто­я­ще­му че­ло­ве­ка, о ко­то­ром Гос­подь на­учил уче­ни­ков про­сить в мо­лит­ве. Боль­шой по­клон­ник на­род­но­го про­све­ще­ния, ар­хи­манд­рит Вар­ла­ам, стре­мясь сде­лать до­ступ­ным книж­ное зна­ние для жи­ву­щих во­круг оби­те­ли кре­стьян, со­брал в мо­на­сты­ре биб­лио­те­ку из де­сят­ков ты­сяч то­мов. Бе­ло­гор­ский мо­на­стырь ока­зал огром­ное вли­я­ние на окрест­ное на­се­ле­ние бла­го­че­сти­ем и глу­бо­ким нрав­ствен­ным и ре­ли­ги­оз­ным на­стро­ем сво­их на­сель­ни­ков, и до при­хо­да со­вет­ской вла­сти на­се­ле­ние этих мест не зна­ло ни во­ров­ства, ни иных пре­ступ­ле­ний.
Бли­зость к мо­на­сты­рю при­вле­ка­ла в Бы­мов­ский за­вод мно­же­ство па­лом­ни­ков, ко­то­рые при­хо­ди­ли по­мо­лить­ся в оби­тель каж­дый год на пре­столь­ные празд­ни­ки. Ма­рия Мат­ве­ев­на с лю­бо­вью при­ни­ма­ла их у се­бя, и во вре­мя бе­ло­гор­ских тор­жеств дом Тох­ту­е­вых на­пол­нял­ся па­лом­ни­ка­ми, что ока­за­ло боль­шое вли­я­ние на де­тей, по­зна­ко­мив их уже в ран­нем воз­расте с рас­ска­за­ми о свя­тых по­движ­ни­ках и свя­тых ме­стах из уст оче­вид­цев. И в са­мом Бы­му жи­ли лю­ди глу­бо­кой ве­ры: бла­го­да­ря ей они пре­одоле­ва­ли все бе­ды и неуря­ди­цы.
Через три до­ма от Тох­ту­е­вых жи­ла ра­ба Бо­жия Оль­га Ива­нов­на, она бы­ла же­ной куз­не­ца – пья­ни­цы и де­бо­ши­ра. Оль­ге Ива­новне при­хо­ди­лось пе­ре­но­сить мно­го обид от сво­е­го му­жа, ко­то­рый ее бес­по­щад­но бил и из­де­вал­ся над ней. Бы­ва­ло так, что он на­ме­рен­но при­во­дил в дом лю­бов­ни­цу и при­ка­зы­вал Оль­ге Ива­новне уха­жи­вать за ней и уго­щать. В от­вет он ни­ко­гда не слы­шал ни­ка­ких воз­ра­же­ний. Она толь­ко, точ­но ка­кая бла­жен­ная, ска­жет: «Слу­шаю, Яков Ага­фо­ныч. Сде­лаю, Яков Ага­фо­ныч».
Оль­га Ива­нов­на бы­ла че­ло­ве­ком глу­бо­кой ве­ры и несо­мне­ва­ю­ще­го­ся упо­ва­ния на Гос­по­да. Во всех труд­ных об­сто­я­тель­ствах, ко­то­рых у нее бы­ло нема­ло, она об­ра­ща­лась к Гос­по­ду и Его свя­тым. Од­на­жды ее муж при­шел до­мой но­чью пья­ным и уже на дво­ре раз­бу­ше­вал­ся. Оль­га Ива­нов­на, не зная, как спра­вить­ся с буй­ством му­жа, по­про­си­ла свя­ти­те­ля Ни­ко­лая: «Ни­ко­ла-угод­ник, что-то я се­бя се­го­дня пло­хо чув­ствую, боль­ная вся. От­ве­ди его ру­ку». А муж в это вре­мя во­шел в дом, снял ту­луп и при­го­то­вил­ся бить же­ну. За­нес над ней ку­ла­ки – и вдруг в ок­но по­сту­ча­ли. Он бро­сил­ся по­смот­реть – нет ни­ко­го. Он сно­ва стал при­сту­пать к жене с ку­ла­ка­ми – сно­ва раз­дал­ся стук в ок­но, но толь­ко уже силь­нее. Он опять гля­нул в ок­но – нет ни­ко­го. От охва­тив­ше­го его стра­ха он мгно­вен­но про­трез­вел, ве­лел жене по­дать ужин, а за­тем, не ска­зав ни сло­ва, лег спать.
Бла­го­че­стие ро­ди­те­лей, бли­зость по­движ­ни­че­ско­го мис­си­о­нер­ско­го мо­на­сты­ря и ча­стое при­сут­ствие на мо­на­стыр­ских служ­бах ока­за­ли на Ни­ко­лая Тох­ту­е­ва огром­ное вли­я­ние. В 1916 го­ду он окон­чил двух­класс­ное учи­ли­ще в Бы­му и на сле­ду­ю­щий год по­сту­пил в учи­ли­ще пса­лом­щи­ков при Ар­хи­ерей­ском до­ме в Пер­ми. По окон­ча­нии в 1919 го­ду учи­ли­ща, Ни­ко­лай был на­зна­чен пса­лом­щи­ком в Свя­то-Тро­иц­кую цер­ковь в се­ле Аша­па. 14 мая 1922 го­да он был ру­ко­по­ло­жен во диа­ко­на к этой церк­ви, в 1923 го­ду на­прав­лен слу­жить в Пет­ро­пав­лов­скую цер­ковь се­ла Уин­ско­го, в 1924 го­ду пе­ре­ве­ден в Ни­ко­ла­ев­скую цер­ковь в се­ле Кы­ла­со­во. В это вре­мя у диа­ко­на Ни­ко­лая от­крыл­ся кра­си­вый и мощ­ный бас, ка­ко­го не бы­ло ни у од­но­го из диа­ко­нов Кун­гу­ра и Пер­ми, и 26 ян­ва­ря 1925 го­да епи­скоп Кун­гур­ский Ар­ка­дий (Ер­шов)[c] по­звал его слу­жить в гра­до-Кун­гур­ский Успен­ский ка­фед­раль­ный со­бор. Вла­ды­ка по­лю­бил диа­ко­на Ни­ко­лая за его про­сто­ту, доб­ро­ду­шие и нес­тя­жа­тель­ность. В 1925 го­ду в Неде­лю Пра­во­сла­вия диа­кон Ни­ко­лай был воз­ве­ден в сан про­то­ди­а­ко­на и на­граж­ден двой­ным ора­рем.
Все два­дца­тые и по­сле­ду­ю­щие го­ды со­труд­ни­ки ОГПУ ве­ли на­блю­де­ние за свя­щен­но­слу­жи­те­ля­ми: од­них аре­сто­вы­ва­ли, дру­гих скло­ня­ли к со­труд­ни­че­ству, тре­тьих при­нуж­да­ли к остав­ле­нию слу­же­ния в хра­ме.
Слу­чай­ный сви­де­тель, де­ре­вен­ский под­ро­сток, в мае 1931 го­да по­ка­зал, что был в кун­гур­ской церк­ви на празд­ник Успе­ния Пре­свя­той Бо­го­ро­ди­цы; по­сле служ­бы его по­звал к се­бе на чай про­то­ди­а­кон Ни­ко­лай, ко­то­рый ему стал го­во­рить, что со­вет­ская власть за­ду­ши­ла ду­хо­вен­ство на­ло­га­ми.
Про­то­ди­а­кон Ни­ко­лай был вы­зван в ОГПУ, и ему под угро­зой аре­ста бы­ло пред­ло­же­но дать под­пис­ку о со­труд­ни­че­стве с ор­га­на­ми ОГПУ в ка­че­стве сек­рет­но­го осве­до­ми­те­ля и со­об­щать обо всем, что про­ис­хо­дит сре­ди цер­ков­но- и свя­щен­но­слу­жи­те­лей. Под­пис­ку про­то­ди­а­кон дал, но со­труд­ни­чать не стал.
В 1931 го­ду Ва­си­лия Ни­ко­ла­е­ви­ча ли­ши­ли из­би­ра­тель­ных прав как быв­ше­го чле­на Го­судар­ствен­ной Ду­мы, и двое его сы­но­вей, один из ко­то­рых про­то­ди­а­кон Ни­ко­лай, как де­ти ли­шен­ца, бы­ли от­прав­ле­ны в ты­ло­вое опол­че­ние, усло­вия жиз­ни в ко­то­ром ма­ло чем от­ли­ча­лись от ла­гер­ных. Боль­шую часть вре­ме­ни ты­ло­пол­чен­цы вы­пол­ня­ли тя­же­лую ра­бо­ту ча­сто в труд­но­вы­но­си­мых усло­ви­ях – ры­ли кот­ло­ва­ны и воз­во­ди­ли кор­пу­са за­во­дов. Про­то­ди­а­кон Ни­ко­лай был от­прав­лен на ра­бо­ту в Ека­те­рин­бург.
В де­каб­ре 1932 го­да со­труд­ник ОГПУ, «рас­смот­рев аген­тур­ную раз­ра­бот­ку “тру­же­ни­ки”...»[1] на­шел, что неко­то­рые свя­щен­ни­ки и ми­ряне, «бу­дучи недо­воль­ны со­вет­ской вла­стью и ее ме­ро­при­я­ти­я­ми на се­ле, ве­дут ак­тив­ную ан­ти­со­вет­скую де­я­тель­ность сре­ди на­се­ле­ния, пред­ска­зы­вая ско­рую ги­бель со­вет­ской вла­сти, кон­чи­ну ми­ра, при­ше­ствие Страш­но­го Су­да и рас­про­стра­ня­ют раз­но­го ро­да “свя­тые пись­ма”. Осо­бен­но ак­тив­ную де­я­тель­ность фигу­ран­ты раз­ра­бот­ки раз­вер­ну­ли за по­след­нее вре­мя, по­это­му... – по­ста­но­вил он, – фигу­ран­тов раз­ра­бот­ки “тру­же­ни­ки”... опе­ра­тив­но изъ­ять и при­влечь к от­вет­ствен­но­сти»[2].
Бы­ли про­из­ве­де­ны аре­сты, все­го по де­лу бы­ло аре­сто­ва­но два­дцать семь че­ло­век. Про­то­ди­а­кон Ни­ко­лай был аре­сто­ван 19 ян­ва­ря 1933 го­да и по­ме­щен в кун­гур­скую тюрь­му. Его по­са­ди­ли в под­валь­ную ка­ме­ру, рас­счи­тан­ную на де­сять че­ло­век, в ко­то­рую по­ме­сти­ли пять­де­сят. В ка­ме­ре сто­я­ли сы­рость, ду­хо­та и та­бач­ный смрад, она не про­вет­ри­ва­лась, и в ней нечем бы­ло ды­шать. Лю­ди по оче­ре­ди про­би­ра­лись к от­вер­стию волч­ка в две­ри, чтобы хо­тя немно­го вдох­нуть све­же­го воз­ду­ха, но на­про­тив ка­ме­ры на­хо­ди­лась убор­ная, и от­ту­да тя­ну­ло тяж­ким зло­во­ни­ем. Неко­то­рые уми­ра­ли, не вы­дер­жи­вая этих усло­вий.
В этой ка­ме­ре отец Ни­ко­лай про­был пол­го­да; укреп­ля­е­мый Гос­по­дом, он остал­ся тверд в ве­ре и, вы­зван­ный на до­прос, за­явил, что яв­ля­ет­ся убеж­ден­ным ве­ру­ю­щим че­ло­ве­ком, что он ве­рит, что бу­дет при­ход на зем­лю ан­ти­хри­ста, вто­рое при­ше­ствие Хри­ста, Страш­ный Суд и кон­чи­на ми­ра. «Но сро­ков этой кон­чи­ны ми­ра я не уста­нав­ли­вал и не пред­ска­зы­вал, – ска­зал он сле­до­ва­те­лю. – Раз­но­го ро­да “свя­щен­ные пись­ма” я не рас­про­стра­нял... Раз­го­во­ров о кон­чине ми­ра я... не имел... Су­ще­ство­ва­ние со­вет­ской вла­сти несов­ме­сти­мо с ре­ли­ги­ей и мо­и­ми убеж­де­ни­я­ми, так как со­вет­ская власть про­по­ве­ду­ет ате­изм, без­ве­рие...»[3]
31 ян­ва­ря сле­до­ва­тель сно­ва до­про­сил про­то­ди­а­ко­на, по­ин­те­ре­со­вав­шись, да­вал ли тот под­пис­ку о со­труд­ни­че­стве с ОГПУ.
«В 1931 го­ду я да­вал ор­га­нам ОГПУ под­пис­ку о со­труд­ни­че­стве в ка­че­стве сек­рет­но­го аген­та по осве­ще­нию контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти цер­ков­ни­ков и ду­хо­вен­ства, но я не толь­ко не вы­пол­нял эту под­пис­ку, а сам вел ан­ти­со­вет­скую де­я­тель­ность. С со­вет­ской вла­стью я счи­та­юсь и при­знаю ее по­столь­ку, по­сколь­ку это не вре­дит ве­ре. От даль­ней­ших по­ка­за­ний от­ка­зы­ва­юсь»[4], – ска­зал про­то­ди­а­кон.
Все аре­сто­ван­ные бы­ли об­ви­не­ны в раз­ва­ле хо­зяй­ствен­ных пла­нов ком­му­ни­сти­че­ско­го пра­ви­тель­ства. «В де­ревне По­до­ви­ха... раз­ва­лен кол­хоз, из со­сто­я­щих в кол­хо­зе 36-ти хо­зяйств оста­лось 12, – пи­са­ли со­труд­ни­ки ОГПУ. – В том же сель­со­ве­те в де­ревне Мат­ве­ев­ка кол­хоз, со­сто­я­щий из 12-ти хо­зяйств, раз­ва­лен со­вер­шен­но. Кро­ме то­го, под вли­я­ни­ем аги­та­ции чле­нов ор­га­ни­за­ции, хле­бо­за­го­тов­ки по Вис­лян­ско­му сель­со­ве­ту... к кон­цу 1932 го­да бы­ли вы­пол­не­ны толь­ко на 70 %, несмот­ря на со­от­вет­ству­ю­щие на­жи­мы со сто­ро­ны вла­сти, и толь­ко по­сле лик­ви­да­ции ор­га­ни­за­ции хле­бо­за­го­тов­ки по сель­со­ве­ту и по рай­о­ну бы­ли вы­пол­не­ны пол­но­стью»[5].
28 мая 1933 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при Кол­ле­гии ОГПУ при­го­во­ри­ло про­то­ди­а­ко­на Ни­ко­лая к трем го­дам ссыл­ки на Урал.
На­хо­дясь в кун­гур­ской тюрь­ме, про­то­ди­а­кон за­бо­лел ти­фом и по­сле вы­не­се­ния при­го­во­ра был осво­бож­ден, чтобы сле­до­вать на ме­сто ссыл­ки воль­ным по­ряд­ком, но тиф дал ослож­не­ния, и до но­яб­ря он не смог стро­нуть­ся с ме­ста. Вы­здо­ро­вев, отец Ни­ко­лай по со­ве­ту близ­ких по­ехал вме­сто ссыл­ки в Моск­ву и с кон­ца 1933 го­да стал слу­жить в од­ном из хра­мов Ка­луж­ской епар­хии. В 1934 го­ду он пе­ре­вел­ся слу­жить в храм в го­ро­де На­ро-Фо­мин­ске Мос­ков­ской об­ла­сти.
На­сто­я­те­лем хра­ма был про­то­и­е­рей Сер­гей Пав­ло­вич Пав­лов, бла­го­чин­ный На­ро-Фо­мин­ско­го рай­о­на; он со­сто­ял на служ­бе в НКВД в ка­че­стве сек­рет­но­го осве­до­ми­те­ля и за­ни­мал­ся сбо­ром све­де­ний о свя­щен­но­слу­жи­те­лях и ве­ру­ю­щих. Он по­тре­бо­вал, чтобы про­то­ди­а­кон Ни­ко­лай дал по­ка­за­ния в НКВД как лже­сви­де­тель. И ко­гда отец Ни­ко­лай от­ка­зал­ся, про­то­и­е­рей при­гро­зил, что по­са­дит его за это в тюрь­му, од­новре­мен­но по­обе­щав, что, ес­ли про­то­ди­а­кон со­гла­сит­ся, он его от НКВД за­щи­тит.
По­раз­мыс­лив над тем, что свя­щен­но­слу­жи­те­лей в На­ро-Фо­мин­ском рай­оне уже по­чти не оста­лось и про­то­и­е­рей непре­мен­но ис­пол­нит угро­зу, про­то­ди­а­кон Ни­ко­лай в 1935 го­ду пе­ре­шел слу­жить в По­кров­ский храм се­ла Пет­ров­ское. Но по­сколь­ку этот храм на­хо­дил­ся в том же бла­го­чи­нии, отец про­то­ди­а­кон не чув­ство­вал се­бя здесь в без­опас­но­сти от пре­сле­до­ва­ний осве­до­ми­те­ля и в ян­ва­ре 1938 го­да пе­ре­шел слу­жить в храм свя­тых бес­среб­ре­ни­ков Кос­мы и Да­ми­а­на в по­сел­ке Бол­ше­во. По­се­лив­шись в Бол­ше­во, он стал брать уро­ки пе­ния у ру­ко­во­ди­те­ля ан­сам­бля пес­ни и пляс­ки Алек­сан­дро­ва; его при­гла­си­ли в ан­самбль пев­цом, пред­ло­жи­ли ме­сто в Боль­шом те­ат­ре, но про­то­ди­а­кон остал­ся слу­жить в хра­ме Бо­жи­ем.
В де­каб­ре 1939 го­да бы­ла аре­сто­ва­на груп­па пра­во­слав­ных ми­рян, с од­ним из ко­то­рых, Ти­мо­фе­ем Кня­зе­вым, был зна­ком про­то­ди­а­кон Ни­ко­лай, так как тот был при­хо­жа­ни­ном Кос­мо­да­ми­ан­ско­го хра­ма и под­ра­ба­ты­вал тем, что пи­лил для хра­ма дро­ва. При аре­сте он по­ка­зал: «Я... го­во­рил вез­де сре­ди лиц, ко­то­рые ме­ня окру­жа­ли, и сре­ди ко­то­рых я вра­щал­ся... что в Еван­ге­лии на­пи­са­но: бу­дет по­ло­же­но на­чер­та­ние на пра­вую ру­ку или на лоб (че­ло), что нель­зя бу­дет ни­ко­му ни ку­пить, ни про­дать, кто бу­дет иметь это клей­мо... Вот мы в си­лу та­ких ре­ли­ги­оз­ных раз­мыш­ле­ний и объ­яви­ли се­бя не граж­да­на­ми СССР, от­ка­за­лись от тру­до­вых кни­жек, не ста­ли ста­вить на пас­пор­та фо­то­кар­точ­ки и от­ка­за­лись от за­ко­нов, су­ще­ству­ю­щих в СССР»[6].
Ти­мо­фей Кня­зев по­ка­зал так­же, что хо­ро­шо зна­ком с про­то­ди­а­ко­ном Ни­ко­ла­ем Тох­ту­е­вым и у него с ним бы­ли бе­се­ды о том, нуж­но ли хо­дить го­ло­со­вать или нет за кан­ди­да­тов в мест­ные со­ве­ты. Мне­ния их на этот счет разо­шлись. Ти­мо­фей Кня­зев счи­тал, что го­ло­со­вать не нуж­но, про­то­ди­а­кон – что нуж­но. Для раз­ре­ше­ния во­про­са они от­пра­ви­лись к свя­щен­ни­ку, ко­то­рый поль­зо­вал­ся у них ав­то­ри­те­том. И тот, ис­хо­дя из тек­стов Свя­щен­но­го Пи­са­ния, по­сколь­ку во­прос был по­став­лен в ре­ли­ги­оз­ной плос­ко­сти, по­ка­зал, что нет гре­ха в том, чтобы го­ло­со­вать. Про­то­ди­а­кон по­слу­шал­ся, а Кня­зев остал­ся при сво­ей точ­ке зре­ния.
В Ве­ли­кую Пят­ни­цу Страст­ной сед­ми­цы 26 ап­ре­ля 1940 го­да в дом, где жил про­то­ди­а­кон, при­шел че­ло­век в штат­ском и, по­ка­зав от­цу Ни­ко­лаю по­вест­ку, ска­зал: «Вас вы­зы­ва­ют в Мы­ти­щин­ское от­де­ле­ние НКВД. Со­би­рай­тесь!»
Про­то­ди­а­кон по­про­щал­ся с се­мьей и ска­зал: «До сви­да­ния, – вер­нусь или нет, неиз­вест­но».
Мет­рах в пя­ти­де­ся­ти от до­ма их жда­ла лег­ко­вая ма­ши­на, и они по­еха­ли в рай­он­ное от­де­ле­ние НКВД, где сра­зу же со­сто­ял­ся до­прос.
Сле­до­ва­тель спро­сил, аре­сто­вы­вал­ся ли ко­гда-ни­будь про­то­ди­а­кон. Сна­ча­ла тот от­ри­цал факт аре­ста и при­го­во­ра, но за­тем, при­знав это, ска­зал, что го­тов нести от­вет­ствен­ность за то, что укло­нил­ся от ссыл­ки. Сле­до­ва­тель спро­сил, зна­ет ли про­то­ди­а­кон Ти­мо­фея Кня­зе­ва, дав при этом по­нять, что хо­ро­шо осве­дом­лен об их зна­ком­стве на ос­но­ва­нии по­ка­за­ний са­мо­го Кня­зе­ва, а так­же и об от­но­ше­нии Кня­зе­ва к со­вет­ской вла­сти.
– Вам бы­ло из­вест­но об ан­ти­со­вет­ском на­стро­е­нии Ти­мо­фея Кня­зе­ва? – спро­сил сле­до­ва­тель.
– Да, об ан­ти­со­вет­ском на­стро­е­нии Ти­мо­фея Кня­зе­ва мне бы­ло хо­ро­шо из­вест­но, он от­кры­то его вы­ска­зы­вал в мо­ем при­сут­ствии.
– Зна­чит вы, зная об ан­ти­со­вет­ском на­стро­е­нии его, ни­ко­му об этом не со­об­ща­ли?
– Да, я знал, что Кня­зев ан­ти­со­вет­ски на­стро­ен, но я об этом ни­ко­му не го­во­рил и не до­вел до све­де­ния со­вет­ской вла­сти.
– Зна­чит, вы при­кры­ва­ли его?
– Да, это так.
– При­зна­е­те ли вы се­бя ви­нов­ным в том, что вы, зная об ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти Кня­зе­ва, не со­об­щи­ли ор­га­нам со­вет­ской вла­сти?
– Да, я при­знаю се­бя ви­нов­ным в том, что я, зная об ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти Ти­мо­фея Кня­зе­ва, не со­об­щил об этом ор­га­нам со­вет­ской вла­сти.
На этом до­прос был за­кон­чен. По­сле то­го как про­то­ди­а­кон под­пи­сал про­то­кол, сле­до­ва­тель, при­гро­зив, что за­го­нит его са­мо­го на во­семь лет в ла­герь, пред­ло­жил ему со­труд­ни­чать с ор­га­на­ми НКВД, вы­яв­ляя всех ан­ти­со­вет­ски на­стро­ен­ных лиц. Про­то­ди­а­кон со­гла­сил­ся и вто­рич­но дал под­пис­ку о со­труд­ни­че­стве, обя­зу­ясь дер­жать све­де­ния об этой до­го­во­рен­но­сти в стро­жай­шем сек­ре­те. Про­ща­ясь, со­труд­ник НКВД при­ка­зал ему явить­ся в рай­он­ное от­де­ле­ние НКВД на сле­ду­ю­щий день по­сле Пас­хи, 29 ап­ре­ля.
Отец Ни­ко­лай, пред­по­ла­гая, что до­мой он уже не вер­нет­ся, пре­ду­пре­дил ста­ро­сту хра­ма, что его вы­зы­ва­ют в НКВД и по­это­му ему при­дет­ся про­пу­стить служ­бу. Пе­ред тем как ид­ти, он со­брал сум­ку со всем необ­хо­ди­мым в за­клю­че­нии и про­стил­ся с се­мьей. У него уже бы­ло на­пи­са­но крат­кое за­яв­ле­ние с от­ка­зом от со­труд­ни­че­ства, ко­то­рое он сра­зу же по при­хо­де вру­чил на­чаль­ни­ку рай­он­но­го от­де­ле­ния НКВД.
«То­ва­рищ на­чаль­ник, – пи­сал он, – я от­ка­зы­ва­юсь от сво­ей под­пис­ки и да­вал ее лишь по­то­му, чтобы мне бы­ла воз­мож­ность встре­тить Пас­ху и про­стить­ся с се­мьей. По мо­им ре­ли­ги­оз­ным убеж­де­ни­ям и по са­ну я не мо­гу быть пре­да­те­лем да­же са­мо­го злей­ше­го мо­е­го вра­га…»[7]
На­чаль­ник, про­чи­тав за­яв­ле­ние, пред­ло­жил все же по­ду­мать и не от­ка­зы­вать­ся и от­пу­стил от­ца Ни­ко­лая до­мой. Но тот остал­ся в сво­ем ре­ше­нии тверд, при­го­то­вив­шись по­стра­дать за Хри­ста. В объ­яс­не­ние сво­ей по­зи­ции он со­ста­вил про­стран­ное за­яв­ле­ние на имя на­чаль­ни­ка рай­он­но­го от­де­ле­ния НКВД.
«Граж­да­нин на­чаль­ник! – пи­сал он. – Раз­ре­ши­те мне объ­яс­нить­ся с Ва­ми пись­мен­но: я го­во­рить мно­го не умею по сво­ей необ­ра­зо­ван­но­сти. Что вы от ме­ня тре­бу­е­те, то я сде­лать не мо­гу. – Это мое по­след­нее и окон­ча­тель­ное ре­ше­ние. Боль­шин­ство из нас идет на та­кое де­ло, чтобы спа­сти се­бя, а ближ­не­го сво­е­го по­гу­бить, – мне же та­кая жизнь не нуж­на. Я хо­чу быть чи­стым пред Бо­гом и людь­ми, ибо, ко­гда со­весть чи­ста, то че­ло­век бы­ва­ет спо­кой­ный, а ко­гда не чи­ста, то он не мо­жет ни­где най­ти се­бе по­коя, а со­весть у каж­до­го че­ло­ве­ка есть, толь­ко она гряз­ны­ми де­ла­ми за­глу­ша­ет­ся, а по­то­му я не мо­гу быть та­ким, ка­ким Вы бы хо­те­ли...
Вы мне обе­ща­е­те во­семь лет – за что же? За то, что я дал жизнь де­тям? Их у ме­ня семь че­ло­век, и один дру­го­го мень­ше. Стар­ший сын две­на­дца­ти лет пе­ре­шел в 6-й класс, вто­рой сын де­ся­ти лет пе­ре­шел в 4-й класс, тре­тий сын вось­ми лет пе­ре­шел во 2-й класс, чет­вер­тый сын ше­сти лет, пя­тый сын че­ты­рех лет, ше­стая дочь двух лет и седь­мо­му толь­ко еще два ме­ся­ца; же­на боль­ная, не мо­жет взять ре­бен­ка – так ей скор­чил ру­ки рев­ма­тизм и серд­це бо­лит. Со­вет­ское го­су­дар­ство при­вет­ству­ет и да­ет на­гра­ду за мно­го­се­мей­ность, а вы мне в на­гра­ду во­семь лет конц­ла­ге­ря по­обе­ща­ли – за что? Ка­кой я пре­ступ­ник? Толь­ко од­но пре­ступ­ле­ние, что слу­жу в церк­ви, но это за­ко­ном по­ка не за­пре­ще­но. Ес­ли я не мо­гу быть аген­том по сво­е­му убеж­де­нию, то это со­вер­шен­но не до­ка­зы­ва­ет, что я про­тив­ник вла­сти...
Хо­тя я и се­мей­ный че­ло­век, но ра­ди то­го, чтобы быть чи­стым пред Бо­гом, я остав­ляю се­мью ра­ди Него... Раз­ве не труд­но мне оста­вить... се­мью в во­семь че­ло­век и ни од­но­го тру­до­спо­соб­но­го? Но ме­ня под­креп­ля­ет и обод­ря­ет дух мой Тот, ра­ди Ко­то­ро­го я пой­ду стра­дать, и я уве­рен в том, что Он ме­ня до по­след­не­го мо­е­го вздо­ха не оста­вит, ес­ли я Ему бу­ду ве­рен, а от­чет мы все долж­ны дать, как жи­ли мы на зем­ле...
Вот вы го­во­ри­те, что мы об­ма­ны­ва­ем на­род, одур­ма­ни­ва­ем и про­чие безум­ные гла­го­лы, – а мо­же­те ли вы об этом опре­де­лен­но ска­зать, ко­гда, мо­жет, и цер­ков­ных книг не бра­ли в ру­ки и не чи­та­ли их и не углуб­ля­лись в хри­сти­ан­скую ве­ру, а су­ди­те по­верх­ност­но, что, мол, у нас на­пи­са­но в га­зе­тах и кни­гах, то вер­но, а что за ты­ся­чу лет на­пи­са­но бы­ло до Хри­ста и про Него, что Он бу­дет и так-то по­жи­вет, и та­кой-то смер­тью умрет и вос­креснет (это за ты­ся­чу лет про­ро­ка­ми бы­ло на­пи­са­но и уже сбы­лось), так это, по-ва­ше­му, невер­но. Или вот, ска­жем, ра­дио пе­ре­да­ет за ты­ся­чи верст без про­во­ло­ки, – как это оста­ют­ся сло­ва в эфи­ре и пе­ре­да­ют­ся, а весь че­ло­век ку­да-то де­ва­ет­ся, ис­че­за­ет? Нет, он ни­ко­гда не ис­чезнет и ни­ку­да не де­ва­ет­ся, умрет, ис­тле­ет и по­том вос­креснет в луч­шем ви­де, как зер­но, бро­шен­ное в зем­лю...
Вот уже два­дцать три го­да су­ще­ству­ет со­вет­ская власть, и я ни­чем не про­яв­лял се­бя враж­деб­ным по от­но­ше­нию к ней, был все­гда ло­яль­ным, ис­пол­няя все рас­по­ря­же­ния вла­сти, на­ло­ги все­гда вы­пла­чи­вал ис­прав­но, де­ти мои учат­ся в со­вет­ской шко­ле, и вся моя ви­на лишь в том, что, бу­дучи убеж­ден­ным хри­сти­а­ни­ном, я твер­до дер­жусь сво­их убеж­де­ний и не хо­чу вхо­дить в сдел­ку со сво­ей со­ве­стью... И вам не мо­гу услу­жить, как вы хо­ти­те, и пе­ред Бо­гом кри­вить ду­шой. Так я и хо­чу очи­стить­ся стра­да­ни­я­ми, к