Мученик Михаил Болдаков

Священномученик Феодор Колеров, пресвитер, мученики Анания Бойков и Михаил Болдаков

Фе­о­дор Ксе­но­фон­то­вич Ко­ле­ров ро­дил­ся в 1882 го­ду в се­ле Се­ме­нов­ском Твер­ской гу­бер­нии в се­мье свя­щен­ни­ка Ксе­но­фон­та За­ха­рье­ви­ча и его же­ны Ели­за­ве­ты Ива­нов­ны. В 1905 го­ду Фе­о­дор окон­чил Твер­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию и был ру­ко­по­ло­жен во свя­щен­ни­ка се­ла Клю­че­во­го Твер­ской гу­бер­нии. В 1911 го­ду он был пе­ре­ве­ден в се­ло Стол­бо­во, а через год стал на­сто­я­те­лем в толь­ко что от­стро­ен­ном Пре­об­ра­жен­ском хра­ме в го­ро­де Ким­рах Твер­ской гу­бер­нии. Сво­им рев­ност­ным слу­же­ни­ем о. Фе­о­дор быст­ро при­влек к се­бе серд­ца ве­ру­ю­щих. Несмот­ря на мо­ло­дость, он для сво­их при­хо­жан стал от­цом; и в труд­ных слу­ча­ях лю­ди шли к нему за со­ве­та­ми. Ко­гда о. Фе­о­дор про­хо­дил по го­ро­ду, то мно­гие стре­ми­лись по­го­во­рить с ним, оста­нав­ли­ва­ли его, и он, не жа­лея вре­ме­ни, ста­рал­ся раз­ре­шить воз­ник­шие во­про­сы. Всех сво­их при­хо­жан он хо­ро­шо знал; знал, кто ка­кой име­ет ду­шев­ный или те­лес­ный недуг. Бы­ва­ло, же­ны за­пой­ных пья­ниц, ко­гда слу­ча­лась бе­да, спе­ши­ли по­звать о. Фе­о­до­ра, чтобы он по­го­во­рил с му­жья­ми и как-то от­влек их от па­губ­ной при­выч­ки. Свя­щен­ник ни­ко­гда не от­ка­зы­вал, и за­ча­стую его бе­се­да с пья­ни­цей, а бо­лее то­го, сов­мест­ная мо­лит­ва, удер­жи­ва­ли че­ло­ве­ка от за­поя. Ко­гда на­ча­лась Пер­вая ми­ро­вая вой­на, свя­щен­ник и его же­на, Ан­на Ми­хай­лов­на, воз­гла­ви­ли в го­ро­де об­ще­ство по­мо­щи фрон­ту – ши­ли для ар­мии одеж­ду и от­прав­ля­ли на фронт по­сыл­ки. На Пас­ху и на ве­ли­кие празд­ни­ки о. Фе­о­дор непре­мен­но об­хо­дил до­ма всех сво­их при­хо­жан, об­хо­дил и по­сле то­го, как со­вет­ская власть ста­ла это за­пре­щать и пре­сле­до­вать. Ху­до­же­ствен­но ода­рен­ный че­ло­век, це­ни­тель хо­ро­ше­го ду­хов­но­го пе­ния, он при­гла­шал в Пре­об­ра­жен­скую цер­ковь из­вест­ных пев­цов. У него бы­ли дру­же­ские от­но­ше­ния с пе­ви­цей Нежда­но­вой и ак­те­ром Го­ло­ва­но­вым. Ар­ти­сты ис­пол­ня­ли ду­хов­ные пес­но­пе­ния; эти кон­цер­ты име­ли не толь­ко про­све­ти­тель­ское зна­че­ние, но и бла­го­тво­ри­тель­ное. В Москве был го­лод. Мно­гие из­вест­ные ар­ти­сты бы­ли ли­ше­ны вся­ких средств к су­ще­ство­ва­нию и го­ло­да­ли. По­сле ду­хов­ных кон­цер­тов и пе­ния на служ­бах при­хо­жане при­но­си­ли им, что у ко­го бы­ло из про­дук­тов. Так о. Фе­о­дор по­мог пев­цам пе­ре­жить го­лод­ное вре­мя.
Со­вет­ские вла­сти сра­зу от­ме­ти­ли неза­у­ряд­но­го свя­щен­ни­ка и его вы­со­кий ав­то­ри­тет сре­ди го­ро­жан. В на­ча­ле сен­тяб­ря 1919 го­да сек­рет­ный от­дел гу­берн­ской ЧК разо­слал по всем уезд­ным го­ро­дам те­ле­грам­мы об аре­сте в ка­че­стве за­лож­ни­ков всех сколь­ко-ни­будь вы­да­ю­щих­ся жи­те­лей. Уезд­ный ко­ми­тет кимр­ских боль­ше­ви­ков по­ста­но­вил «вы­де­лить один­на­дцать то­ва­ри­щей... в ка­че­стве ру­ко­во­ди­те­лей и каж­до­му дать од­но­го ком­му­ни­ста и по два крас­но­ар­мей­ца. На­чать с 12 ча­сов но­чи». Сре­ди дру­гих за­лож­ни­ков был аре­сто­ван и о. Фе­о­дор. Его об­ви­ни­ли в том, что он «ор­га­ни­зо­вал ду­хов­ный кон­церт без вся­ких раз­ре­ше­ний на то со­вет­ских ор­га­нов»[1]. Отец Фе­о­дор вско­ре был осво­бож­ден, но вла­сти не пре­кра­ща­ли пре­сле­до­ва­ний: ото­бра­ли всю ме­бель, за­тем на­ло­жи­ли кон­три­бу­цию, по ко­то­рой он был обя­зан вы­пла­тить круп­ную сум­му де­нег, в про­тив­ном слу­чае угро­жа­ли аре­стом.
1922 год. Го­лод. Изъ­я­тие цер­ков­ных цен­но­стей, го­не­ние на Пра­во­слав­ную Цер­ковь, ор­га­ни­за­ция со­вет­ской вла­стью об­нов­лен­че­ско­го дви­же­ния. До Кимр на­ча­ли до­хо­дить из га­зет­ных со­об­ще­ний из­ве­стия об об­нов­лен­цах. При­шло несколь­ко но­ме­ров жур­на­ла «Жи­вая Цер­ковь», в ко­то­рых тол­ко­ва­лось о воз­рож­де­нии древ­них цер­ков­ных тра­ди­ций. На­ко­нец при­шло из­ве­стие, что в Москве со­би­ра­ет­ся съезд ду­хо­вен­ства. Отец Фе­о­дор, ко­то­рый все­гда ин­те­ре­со­вал­ся со­бы­ти­я­ми цер­ков­ной жиз­ни, от­пра­вил­ся в Моск­ву, чтобы лич­но уви­деть, чем бу­дет за­ни­мать­ся съезд ду­хо­вен­ства, ка­кие об­суж­дать про­бле­мы. Съезд был на­зна­чен на 6 ав­гу­ста, к это­му вре­ме­ни в Моск­ву съе­ха­лось око­ло двух­сот участ­ни­ков, боль­шей ча­стью свя­щен­ни­ков, при­быв­ших из са­мых раз­ных епар­хий Рос­сии. По­на­блю­дав за при­го­тов­ле­ни­я­ми, о. Фе­о­дор за­хо­тел по­пасть и на сам съезд, чтобы ви­деть его ра­бо­ту, но вы­яс­ни­лось, что на съезд бу­дут до­пу­ще­ны толь­ко чле­ны груп­пы «Жи­вой Церк­ви». Лю­бо­пыт­ство пре­воз­мог­ло бла­го­ра­зу­мие, и свя­щен­ник, чтобы по­пасть на съезд, за­пи­сал­ся жи­во­цер­ков­ни­ком. Здесь о. Фе­о­дор по­пал в ат­мо­сфе­ру, ка­кая бы­ла в ре­во­лю­ци­он­ный сем­на­дца­тый год, ко­гда го­во­ри­лось мно­го ре­чей, стро­и­лось мно­же­ство пла­нов и рож­да­лось мно­го лож­ных на­дежд. При со­зда­нии съез­дом ко­мис­сий о. Фе­о­до­ра на­зна­чи­ли в ко­мис­сию со­ци­аль­но­го обес­пе­че­ния ду­хо­вен­ства и так за­ня­ли де­ла­ми, что ему не каж­дое уда­ва­лось те­перь по­се­щать за­се­да­ние съез­да.
По окон­ча­нии ра­бо­ты съез­да бы­ли на­зна­че­ны упол­но­мо­чен­ные по епар­хи­ям, в Твер­скую на­зна­чи­ли свя­щен­ни­ка Ра­ев­ско­го. В кон­це съез­да, 16 ав­гу­ста, вла­сти раз­ре­ши­ли жи­во­цер­ков­ни­кам от­слу­жить мо­ле­бен в Успен­ском со­бо­ре, по­се­тить кремлев­ские свя­ты­ни, двор­цы и ору­жей­ную па­ла­ту. Сра­зу же по­сле по­се­ще­ния Крем­ля о. Фе­о­дор уехал в Ким­ры и здесь вско­ре по­лу­чил от свя­щен­ни­ка Ра­ев­ско­го из­ве­ще­ние, что он, Ко­ле­ров, на­зна­ча­ет­ся упол­но­мо­чен­ным Кимр­ско­го и Ка­шин­ско­го уез­дов. Отец Фе­о­дор по­нял это так, что ему по­ру­ча­ет­ся озна­ко­мить ду­хо­вен­ство с ра­бо­той мос­ков­ско­го съез­да, а по­же­ла­ет ли кто из них всту­пить в груп­пу жи­во­цер­ков­ни­ков – это их лич­ное де­ло.
Со­бра­ние в Ким­рах со­сто­я­лось 31 ав­гу­ста: при­сут­ство­ва­ли пять свя­щен­ни­ков кимр­ских церк­вей, три диа­ко­на и один пса­лом­щик. Ду­хо­вен­ство по­дво­рья Тро­иц­ко-Ильин­ско­го жен­ско­го мо­на­сты­ря на со­бра­ние не яви­лось. Отец Фе­о­дор рас­ска­зал о ра­бо­те съез­да бе­ло­го ду­хо­вен­ства. Один из свя­щен­ни­ков спро­сил: «А ка­но­нич­но ли Выс­шее Цер­ков­ное Управ­ле­ние?» В от­вет о. Фе­о­дор со­слал­ся на учре­жде­ние Пет­ром I Свя­тей­ше­го Си­но­да на ме­сте Пат­ри­ар­ше­го управ­ле­ния и ска­зал что ВЦУ учре­жде­но мно­ги­ми ав­то­ри­тет­ны­ми ар­хи­пас­ты­ря­ми.
Кто-то из при­сут­ство­вав­ших вы­ра­зил со­мне­ние о доб­ро­ка­че­ствен­но­сти свя­зей ВЦУ с со­вет­ской вла­стью. Отец Фе­о­дор воз­ра­зил, что по­сле по­се­ще­ния пре­зи­ди­у­ма съез­да Ка­ли­ни­ным до­стиг­ну­то со­гла­ше­ние и вла­сти не бу­дут вме­ши­вать­ся в де­ла Церк­ви, стро­го со­блю­дая прин­цип от­де­ле­ния Церк­ви от го­су­дар­ства. Свя­щен­ник Иоанн Ко­ма­ров ска­зал, что во­прос о вступ­ле­нии в груп­пу «Жи­вая Цер­ковь» на­столь­ко се­рье­зен, что его необ­хо­ди­мо об­ду­мать. «В Москве две неде­ли об­суж­да­ли, и здесь мы не мо­жем так сра­зу ре­шить». На­сто­я­тель По­кров­ско­го со­бо­ра про­то­и­е­рей Ма­ка­рий Ко­ма­ров по­про­сил у о. Фе­о­до­ра текст уста­ва «Жи­вой Церк­ви», чтобы озна­ко­мить с ним при­хо­жан, но о. Фе­о­дор от­ка­зал, со­слав­шись на то, что об­суж­де­ние уста­ва сре­ди ми­рян мо­жет по­ве­сти к боль­шо­му сму­ще­нию. 5 сен­тяб­ря по­доб­ное же за­се­да­ние ду­хо­вен­ства со­сто­я­лось и в Ка­шине. Вы­слу­шав о. Фе­о­до­ра, свя­щен­ни­ки по­ста­но­ви­ли: «Ре­фор­мы... при­знать необ­хо­ди­мы­ми и в са­мом ско­рей­шем вре­ме­ни, для че­го же­ла­те­лен со­зыв Все­рос­сий­ско­го Цер­ков­но­го Со­бо­ра».
В кон­це сен­тяб­ря в Москве сре­ди об­нов­лен­цев про­изо­шел рас­кол. Стра­сти и борь­ба меж­ду ни­ми вы­плес­ну­лись на­ру­жу, для всех ис­кренне за­блуж­да­ю­щих­ся ста­ло оче­вид­ным, что ни­ка­ко­го цер­ков­но­го дви­же­ния и цер­ков­ной ра­бо­ты нет. Не о Церк­ви и не о пра­во­сла­вии ду­ма­ют во­жди об­нов­лен­че­ско­го дви­же­ния. Уви­дев все это, о. Фе­о­дор ужас­нул­ся и пре­рвал вся­кие от­но­ше­ния с об­нов­лен­ца­ми, не от­ве­чал ни на их за­про­сы из Моск­вы, ни на за­про­сы твер­ско­го упол­но­мо­чен­но­го Ра­ев­ско­го. Вско­ре он по­лу­чил пись­мо из Тве­ри от про­то­и­е­рея Алек­сея Бе­не­ман­ско­го с во­про­са­ми об от­но­ше­нии о. Фе­о­до­ра к об­нов­лен­че­ству. Тот от­ве­тил, что от­ка­зал­ся от ка­ких бы то ни бы­ло ре­форм до По­мест­но­го Рос­сий­ско­го Со­бо­ра и же­ла­ет при­е­хать как мож­но ско­рее в Тверь к епи­ско­пу, чтобы из­лить пе­ред ним все свои на­ко­пив­ши­е­ся пе­ре­жи­ва­ния, свя­зан­ные с об­нов­лен­че­ством. Отец Фе­о­дор стал пи­сать ис­по­ведь, ко­то­рую он на­ме­ре­вал­ся пе­ре­дать Твер­ско­му епи­ско­пу.
В кон­це ок­тяб­ря к о. Фе­о­до­ру при­е­хал из Тве­ри свя­щен­ник Алек­сей Бе­не­ман­ский. По­чти до утра они бе­се­до­ва­ли об об­нов­лен­че­стве. Отец Алек­сей на­пи­сал по­сле этой бе­се­ды епи­ско­пу Твер­ско­му Пет­ру (Зве­ре­ву): «Поз­во­лю се­бе сви­де­тель­ство­вать, что на­ме­ре­ние о. Фе­о­до­ра по­рвать с «Жи­вой Цер­ко­вью» ис­крен­но, да фак­ти­че­ски это уже и со­сто­я­лось. Те­перь он вы­ра­жа­ет го­тов­ность воз­вра­тить «Жи­вой Церк­ви» свой член­ский би­лет и Ра­ев­ско­му – ман­дат. Вам он рас­ка­я­ние при­нес и при­не­сет еще». В сво­ем про­ше­нии к епи­ско­пу Пет­ру о. Фе­о­дор пи­сал: «Про­шу Вас, Вла­ды­ко, при­нять ме­ня в чис­ло пас­ты­рей Церк­ви, про­стить мой грех, со­вер­шен­ный по дей­ству диа­во­лю – раз­ре­шить свя­щен­но­слу­же­ние, по­ло­жив... по си­лам по­ка­я­ние мо­лит­вен­ное...» Епи­скоп Петр не сра­зу раз­ре­шил о. Фе­о­до­ру слу­жить, по­на­ча­лу при­слав рас­по­ря­же­ние о за­пре­ще­нии его в свя­щен­но­слу­же­нии. Тот под­чи­нил­ся и сам от­вез рас­по­ря­же­ние ар­хи­ерея бла­го­чин­но­му, по­сле че­го в Пре­об­ра­жен­ском хра­ме стал слу­жить дру­гой свя­щен­ник.
Над ду­шой о. Фе­о­до­ра раз­ра­зи­лось бед­ствие, невы­но­си­мо тя­же­ло бы­ло пе­ре­жи­вать свое от­стра­не­ние от пре­сто­ла Гос­под­ня. Все мыс­ли, чув­ства и пе­ре­жи­ва­ния бы­ли свя­за­ны с Цер­ко­вью, без нее он не мыс­лил и жиз­ни, а тут все обо­рва­лось. В се­ре­дине но­яб­ря о. Фе­о­дор сно­ва на­пи­сал епи­ско­пу, про­ся его снять за­пре­ще­ние: «Ес­ли Вы еще не пре­ло­жи­ли гнев на ми­лость, то еще раз про­шу Вас, Вла­ды­ко... дать мне воз­мож­ность по­мо­лить­ся пред Пре­сто­лом Все­выш­не­го о сво­ем гре­хе... Тя­же­ло пе­ре­дать со­сто­я­ние, пе­ре­жи­ва­е­мое мной. Ес­ли Вы, отец наш и ар­хи­пас­тырь, то по мо­лит­ве Гос­под­ней «и оста­ви нам дол­ги на­ши» про­дол­жи­те «яко­же и мы остав­ля­ем долж­ни­ком на­шим» и по от­но­ше­нию ко мне». За­пре­ще­ние вско­ре бы­ло сня­то, и о. Фе­о­дор сно­ва стал слу­жить в Пре­об­ра­жен­ском хра­ме.
Меж­ду тем го­не­ния на свя­щен­ни­ка, осо­бен­но по­сле то­го, как он сно­ва стал слу­жить, уси­ли­лись. По рас­по­ря­же­нию вла­стей у него бы­ли ото­бра­ны в цер­ков­ном до­ме две са­мые удоб­ные ком­на­ты и вла­сти пре­ду­пре­ди­ли, что вско­ре от­бе­рут и весь дом, так что пусть свя­щен­ник се­бе стро­ит дру­гой, чтобы бы­ло ку­да пе­рей­ти. С боль­шим тру­дом о. Фе­о­дор со­брал сред­ства и по­стро­ил дом, это бы­ло уже в 1927 го­ду. В том же го­ду Кимр­ский го­род­ской со­вет воз­бу­дил хо­да­тай­ство пе­ред ВЦИК о за­кры­тии Пре­об­ра­жен­ско­го хра­ма. В июле 1928 го­да ВЦИК по­ста­но­вил за­крыть храм. Ве­ру­ю­щие со­зва­ли со­бра­ние, ре­шив­шее от­ста­и­вать храм, и по­сла­ли де­ле­га­цию во ВЦИК. Хло­по­ты про­дол­жа­лись око­ло го­да. В мае 1929 го­да вла­сти при­сла­ли по­ста­нов­ле­ние о за­кры­тии хра­ма.
Кимр­ский го­род­ской со­вет на­зна­чил ко­мис­сию по изъ­я­тию цер­ков­но­го иму­ще­ства. Отец Фе­о­дор со­об­щил при­хо­жа­нам о ре­ше­нии вла­стей и объ­явил, что 19 мая со­сто­ит­ся по­след­няя служ­ба. Пред­се­да­тель цер­ков­но­го со­ве­та Дмит­ри­ев разо­слал в со­сед­ние де­рев­ни гон­цов объ­явить об этом всем при­хо­жа­нам.
19 мая на по­след­ней служ­бе храм был по­лон мо­ля­щи­ми­ся. По­сле служ­бы о. Фе­о­дор за­чи­тал рас­по­ря­же­ние вла­стей о за­кры­тии хра­ма. Он при­звал ве­ру­ю­щих под­чи­нить­ся это­му рас­по­ря­же­нию. Ре­ше­ние вла­стей за­крыть храм по­тряс­ло при­хо­жан, и они не по­же­ла­ли под­чи­нить­ся. На сле­ду­ю­щий день, ко­гда при­шла ко­мис­сия го­род­ско­го со­ве­та опи­сы­вать цер­ков­ное иму­ще­ство, ее встре­ти­ла тол­па и не до­пу­сти­ла в цер­ковь. При­хо­жане уста­но­ви­ли де­жур­ство око­ло хра­ма. Ино­гда со­би­ра­лась тол­па до трех­сот че­ло­век. В тол­пе вско­ре ста­ли по­яв­лять­ся мо­ло­дые лю­ди, вы­кри­ки­вав­шие про­во­ка­ци­он­ные ло­зун­ги. Отец Фе­о­дор не раз вы­хо­дил к на­ро­ду и про­сил от­дать храм, ина­че по­стра­да­ют неви­нов­ные. Толь­ко через три дня лю­ди на­ча­ли рас­хо­дить­ся. Отец Фе­о­дор, ста­ро­ста хра­ма Ана­ния Бой­ков и Ми­ха­ил Бол­да­ков[2] бы­ли аре­сто­ва­ны. На­ча­лось след­ствие. Об­ви­ня­е­мых увез­ли в Твер­скую тюрь­му. Их род­ствен­ни­ки пы­та­лись до­бить­ся сви­да­ния, но все бы­ло без­успеш­но. К кон­цу след­ствия они по­еха­ли в Моск­ву ис­кать адво­ка­тов. Мос­ков­ские адво­ка­ты сра­зу пре­ду­пре­ди­ли, что на­ча­лось го­не­ние на Цер­ковь и вряд ли они в этом про­цес­се мо­гут быть чем-ли­бо по­лез­ны­ми, но в кон­це кон­цов со­гла­си­лись[3].
Все­го по это­му де­лу бы­ло при­вле­че­но два­дцать че­ло­век об­ви­ня­е­мых. Суд на­зна­чи­ли на 20 ок­тяб­ря. Глу­бо­кой но­чью об­ви­ня­е­мых пе­ре­вез­ли на от­кры­той бар­же по Вол­ге в Ким­ры, где долж­но бы­ло слу­шать­ся де­ло. Мо­ро­сил дождь, дул хо­лод­ный осен­ний ве­тер, гли­ни­стая до­ро­га раз­мок­ла. Окру­жен­ные кон­во­ем, уз­ни­ки мед­лен­но под­ни­ма­лись по кру­то­му, скольз­ко­му бе­ре­гу. По сто­ро­нам до­ро­ги, пря­чась от кон­воя, про­би­ра­лись род­ствен­ни­ки и близ­кие аре­сто­ван­ных, чтобы хо­тя из­да­ли уви­деть до­ро­гие ли­ца. Бо­ясь стра­жи, ни­кто не смел оклик­нуть аре­сто­ван­ных.
С утра на­чал­ся суд. По­сколь­ку де­лу при­да­ва­лось боль­шое по­ли­ти­че­ское зна­че­ние, на про­цесс бы­ли при­гла­ше­ны кор­ре­спон­ден­ты цен­траль­ных и мос­ков­ских га­зет. «Мы су­дим не груп­пу ве­ру­ю­щих, ко­то­рые яко­бы бы­ли про­тив пе­ре­да­чи зда­ния церк­ви для куль­тур­ных на­доб­но­стей и по­это­му ока­за­ли со­про­тив­ле­ние... – пи­са­лось впо­след­ствии в этих га­зе­тах. – Мы су­дим на­ше­го... вра­га...» Про­цесс был объ­яв­лен от­кры­тым, но вла­сти за­го­то­ви­ли при­гла­си­тель­ные би­ле­ты, по ко­то­рым про­пус­ка­ли в зал су­да; рас­про­стра­не­ние би­ле­тов кон­тро­ли­ро­ва­лось на­столь­ко, что ни­кто из род­ствен­ни­ков под­су­ди­мых не был до­пу­щен на су­деб­ные за­се­да­ния.
Об­ви­ня­е­мые, несмот­ря на угро­зы об­ви­ни­те­лей и враж­деб­ное от­но­ше­ние спе­ци­аль­но по­до­бран­ной пуб­ли­ки, дер­жа­лись му­же­ствен­но; ви­нов­ны­ми се­бя они не при­зна­ли. 27 ок­тяб­ря был за­чи­тан при­го­вор: свя­щен­ник Фе­о­дор Ко­ле­ров, ста­ро­ста Ана­ния Бой­ков, чле­ны цер­ков­но­го со­ве­та Дмит­ри­ев и За­ку­рин[4] и Ми­ха­ил Бол­да­ков бы­ли при­го­во­ре­ны к рас­стре­лу. Адво­ка­ты при­го­во­рен­ных по­да­ли кас­са­ции. На вре­мя кас­са­ции о. Фе­о­до­ра пе­ре­ве­ли в Моск­ву в Та­ган­скую тюрь­му. Ему раз­ре­ши­ли еже­днев­ные сви­да­ния с род­ствен­ни­ка­ми. Же­на о. Фе­о­до­ра, Ан­на Ми­хай­лов­на, пред­при­ни­ма­ла все, чтобы от­хло­по­тать свя­щен­ни­ка. Ей уда­лось до­бить­ся при­е­ма у од­но­го из на­чаль­ни­ков ГПУ на Боль­шой Лу­бян­ке[5]. Ан­на Ми­хай­лов­на про­си­ла о по­мо­щи вли­я­тель­ных зна­ко­мых о. Фе­о­до­ра, но то­же без­ре­зуль­тат­но[6].
20 но­яб­ря о. Фе­о­до­ру бы­ло объ­яв­ле­но, что смерт­ный при­го­вор утвер­жден. На по­лях ка­нон­ни­ка, быв­ше­го с ним в ка­ме­ре, он на­пи­сал: «20/XI, 21/XI, 22/XI – плач три дня». Вся жизнь те­перь про­шла пе­ред ним. Про­шла осве­щен­ная све­том Хри­сто­вым, из­ме­рен­ная со­вер­шен­ством за­по­ве­дей Его. Бла­жен­ны ал­чу­щие, пла­чу­щие о сво­ем недо­сто­ин­стве и гре­хах, о сво­ем вя­щем несо­вер­шен­стве, ибо они уте­шат­ся. «Ныне же бу­дешь со Мною в раю», – от­ве­тил Гос­подь рас­ка­яв­ше­му­ся раз­бой­ни­ку. Но не за грех и не за от­ступ­ле­ние от Хри­ста при­го­во­рен он к смер­ти. И как уте­ши­тель­но бы­ло чи­тать по­сле дней пла­ча сло­во обе­то­ва­ния Гос­под­ня. «Ре­че Гос­подь: иже хо­щет по Мне ити, да от­вер­жет­ся се­бе и воз­мет крест свой, и по Мне гря­дет. Иже бо аще хо­щет ду­шу свою спа­сти, по­гу­бит ю; а иже по­гу­бит ду­шу свою Мене ра­ди и еван­ге­лия, той спа­сет ю...» И от пла­ча ду­хов­но­го, от все­очи­ща­ю­ще­го по­ка­я­ния, от жи­во­тво­ря­щих слов Гос­по­да рож­да­лось в серд­це ве­ли­кое бла­го­да­ре­ние. В три ча­са но­чи с 23 на 24 но­яб­ря он за­пи­сал: «Чи­таю ака­фист Иису­су Слад­чай­ше­му».
Он не мог ве­сти по­дроб­ный днев­ник, тю­рем­щи­ки все рав­но бы все уни­что­жи­ли, но, чи­тая мо­лит­вы и пес­но­пе­ния, со­став­лен­ные свя­ты­ми, он на­хо­дил в них то, что чув­ство­вал в тот мо­мент сам, и эти стро­ки под­чер­ки­вал; так по­лу­чил­ся днев­ник его чувств и пе­ре­жи­ва­ний, на­пи­сан­ный свя­ты­ми. «Душе моя, душе моя, восстани, что спиши? Ко­нец при­бли­жа­ет­ся, не има­ше сму­ти­ти­ся, но вос­пря­ни...» «Ныне от­пу­ща­е­ши ра­ба Тво­е­го, Вла­ды­ко, по гла­го­лу Тво­е­му с ми­ром...» Но бли­же все­го и от­зыв­ней ду­ше в эти дни был чин пе­ния две­на­дца­ти псал­мов «о них же вспо­ми­на­ет­ся в кни­гах оте­че­ских, и в жи­ти­ях и му­че­ни­ях свя­тых мно­гих». «Ска­жи ми. Гос­по­ди, кон­чи­ну мою, – чи­тал он и осо­бо под­чер­ки­вал, что от­но­сил к се­бе, – и чис­ло дней мо­их кое есть? Да ра­зу­мею, что ли­ша­ю­ся аз?.. Оба­че вся­че­ская су­е­та, всяк че­ло­век жи­вый... И ныне кто тер­пе­ние мое, не Гос­подь ли?.. От всех без­за­ко­ний мо­их из­ба­ви мя: по­но­ше­ние безум­но­му дал мя ecu... Вра­зи мои ре­ша мне злая: ко­гда умрет и по­гибнет имя его? И вхож­да­ше ви­де­ти, всуе гла­го­ла­ше серд­це его. Собра без­за­ко­ние се­бе, ис­хож­да­ше вон, и гла­го­ла­ше вку­пе. На мя шеп­та­ху ecu вра­зи мои, на мя по­мыш­ля­ху злая мне. Сло­во за­ко­но­пре­ступ­ное воз­ло­жи­ша на мя: еда спяй не при­ло­жит вос­крес­ну­ти... От­че небес­ный, со­гре­ших, очи­сти и спа­си мя... По­мыш­ляю день страш­ный, и пла­чу де­я­ний мо­их лу­ка­вых: ка­ко от­ве­щаю без­смерт­но­му ца­рю? Или ко­им дерз­но­ве­ни­ем воз­зрю на су­дию?.. Да по­кры­ет мя ру­ка Твоя, и да при­и­дет на мя ми­лость Твоя, яко смя­те­ся ду­ша моя, и бо­лез­нен­на есть во на­хож­де­нии сво­ем, от ока­ян­на­го мо­е­го и сквер­но­го те­ле­се се­го, да не ко­гда лу­ка­вый со­по­ста­та со­вет сря­щет, – чи­тал и мо­лил­ся он за че­ты­ре дня пе­ред каз­нью, – и препнет ю во тьме, за неве­до­мыя, и ве­до­мыя в жи­тии сем быв­шыя ми гре­хи: ми­ло­стив бу­ди ми, Вла­ды­ко, и да не узрит ду­ша моя мрач­но­го взо­ра лу­ка­вых де­мо­нов:но да при­и­мут ю ан­ге­ли Твои свет­лый и пре­свет­лии. Даждь сла­ву име­ни Тво­е­му свя­то­му... Твое су­ди­ще... Но пред­ста­ни ми, и бу­ди ми спас и за­ступ­ник, те­лес­ная бо сия му­че­ния, ве­се­лия суть ра­бом Тво­им. По­ми­луй, Гос­по­ди, осквер­нив­шу­ю­ся страстьми жи­тия се­го ду­шу мою, и чи­сту ю по­ка­я­ни­ем и ис­по­ве­да­ни­ем при­и­ми... Яко по мо­ле жизнь моя ижди­ва­ет­ся, и от дел несть мне спа­се­ния. Се­го ра­ди мо­лю­ся... Век мой скон­ча­ва­ет­ся, и страш­ный Твой пре­стол го­то­вит­ся, жи­тие мое ми­мо­хо­дит...»
29 но­яб­ря в утрен­них га­зе­тах бы­ло опуб­ли­ко­ва­но, что свя­щен­ник Фе­о­дор Ко­ле­ров, ста­ро­ста Ана­ния Бой­ков и ми­ря­нин Ми­ха­ил Бол­да­ков рас­стре­ля­ны. Од­на­ко о. Фе­о­дор был еще жив, и ве­че­ром это­го дня ему да­ли сви­да­ние с же­ной и сы­ном. Свя­щен­ник вы­шел к ним ху­дой, из­мож­ден­ный, но со­вер­шен­но спо­кой­ный, внут­ренне уми­ро­тво­рен­ный и про­свет­лен­ный. Он знал, что его ско­ро убьют, знал, что Гос­подь при­мет его стра­да­ния и жерт­ву, знал, что вско­ре пред­сто­ит встре­ча с Гос­по­дом, и, уже как че­ло­век не от ми­ра се­го, по­ло­жив ру­ку на го­ло­ву сы­на, мир­но бе­се­до­вал с Ан­ной Ми­хай­лов­ной. Ко­гда сви­да­ние за­кон­чи­лось и стра­жа от­ве­ла о. Фе­о­до­ра в ка­ме­ру, он на­пи­сал на обо­ро­те фо­то­гра­фии же­ны име­на де­тей. И под­пи­сал: «До сви­да­ния об­ще­го».
А за­тем, ко­гда стра­жа при­шла ве­сти на рас­стрел, на пер­вой стра­ни­це ка­нон­ни­ка вы­вел: «29/XI – 11 ч. но­чи».

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Му­че­ни­ки, ис­по­вед­ни­ки и по­движ­ни­ки бла­го­че­стия Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви ХХ сто­ле­тия. Жиз­не­опи­са­ния и ма­те­ри­а­лы к ним. Кни­га 2». Тверь. 2001. С. 405–417

При­ме­ча­ния

[1] Хо­тя это и не от­но­сит­ся к жиз­не­опи­са­нию му­че­ни­ка, но ду­ма­ем нелишне бу­дет при­ве­сти пол­ный спи­сок за­лож­ни­ков и те обос­но­ва­ния, по ко­то­рым в те го­ды аре­сто­вы­ва­ли (а ча­сто и рас­стре­ли­ва­ли): «Ку­ли­ков Петр – ...спо­со­бен ор­га­ни­зо­вать во вся­кое вре­мя что хо­ти­те про­тив сов. вла­сти. Шо­нин Вла­ди­мир – тор­го­вец... при­ма­зав­ший­ся к сов. вла­сти. Сто­ля­ров Се­мен – ка­дет, мо­гу­щий быть ор­га­ни­за­то­ром. Са­ха­ров Ана­то­лий – опре­де­лен­но лич­ность не вы­яв­ле­на, ибо очень хит­рый, но са­мый вред­ный для со­вет­ской вла­сти контр­ре­во­лю­ци­о­нер. Смир­нов Ва­си­лий – круп­ный бур­жуй. Сын был ор­га­ни­за­то­ром вос­ста­ния де­зер­ти­ров... Сто­ля­ров Иван – ...пред­се­да­тель со­ю­за ко­опе­ра­то­ров, спо­соб­ный ор­га­ни­за­тор. Сто­гов – ...при­ма­зав­ший­ся к сов. вла­сти, пред­се­да­тель Кимр­ско­го во­лост­но­го ис­пол­ко­ма». Неле­пые эти фор­му­ли­ров­ки да­ле­ко не без­обид­ны. Из на­род­ной сре­ды изы­ма­лись лю­ди са­мо­сто­я­тель­ные, твер­дых убеж­де­ний, непре­клон­ной нрав­ствен­но­сти, ду­хов­ные ли­де­ры; под­ру­ба­лись кор­ни на­ро­да.
[2] Ми­ха­ил Оре­сто­вич Бол­да­ков был жи­те­лем Кимр, брат его слу­жил в Пре­об­ра­жен­ском хра­ме пса­лом­щи­ком, но сам он не был при­хо­жа­ни­ном Пре­об­ра­жен­ско­го хра­ма и в са­мих Ким­рах бы­вал ред­ко, за­ни­ма­ясь ого­род­ным хо­зяй­ством в Ка­луж­ской об­ла­сти. Не бы­ло его в Ким­рах и в те дни.
[3] Мос­ков­ские адво­ка­ты об­ви­ня­е­мых бы­ли: Рай­х­лин, Ну­рок, Хун­тад­зе, кимр­ские – Хлеб­ни­ков и Со­ко­лов.
[4] По от­но­ше­нию к Дмит­ри­е­ву и За­ку­ри­ну смерт­ный при­го­вор был от­ме­нен, при­чи­ны это­го неяс­ны, но по­хо­же, все бы­ло ре­ше­но за­ра­нее.
[5] Анне Ми­хай­ловне вы­пи­са­ли про­пуск и про­ве­ли ее и че­тыр­на­дца­ти­лет­не­го сы­на по ко­ри­до­рам к некой две­ри и оста­ви­ли ждать. Вре­мя шло, они жда­ли, но их ни­кто не вы­зы­вал. Сно­ва по­явил­ся тот же со­труд­ник ГПУ, что при­вел их сю­да, и ска­зал: "Иди­те, че­го вы жде­те". По­ка­зал на дверь и ушел. Они во­шли. На­про­тив две­ри, с ле­вой сто­ро­ны, сто­ял боль­шой стол, за ко­то­рым си­дел муж­чи­на, а на ко­ле­нях у него си­де­ла де­вуш­ка. Уви­дев во­шед­ших, он при­шел в ярость и за­кри­чал на них. Ан­на Ми­хай­лов­на с сы­ном упа­ли на ко­ле­ни, она пы­та­лась про­сить, но он и слу­шать не стал и вы­гнал их вон. Ве­ро­ят­но, это и был сле­до­ва­тель Чер­во­ный, ко­то­рый вел де­ло о. Фе­о­до­ра.
[6] Она ре­ши­ла об­ра­тить­ся к из­вест­ной пе­ви­це, на­род­ной ар­тист­ке Нежда­но­вой, ко­то­рой ко­гда-то о. Фе­о­дор по­мог пе­ре­жить го­лод­ное вре­мя. Те­перь со­вет­ская власть бла­го­во­ли­ла к Ан­то­нине Ва­си­льевне, и она бы­ла вполне устро­е­на. Дверь в квар­ти­ру от­кры­ла гор­нич­ная и спро­си­ла: "Кто вы?" Не за­кры­вая две­ри, она про­из­нес­ла вслух фа­ми­лию при­шед­шей. От­чет о про­цес­се и при­го­вор пе­ча­та­лись в га­зе­тах, и Ан­то­ни­на Ва­си­льев­на крик­ну­ла из глу­би­ны квар­ти­ры гор­нич­ной: "Пе­ре­дай­те, что ме­ня нет до­ма". Ан­на Ми­хай­лов­на это услы­ша­ла и уже боль­ше за по­мо­щью к ней не об­ра­ща­лась.

Ис­точ­ник: http://www.fond.ru/