Преподобный Мартирий (Кириченко), Глинский

Мо­нах Мар­ти­рий[*] (в ми­ру Мат­фей Ки­ри­чен­ко, †1865) чис­лил­ся ме­ща­ни­ном го­ро­да Суд­жи Кур­ской гу­бер­нии; на­сто­я­щей же его ро­ди­ной бы­ла сло­бо­да Ба­сев­ка, где жи­ли его ро­ди­те­ли; это бы­ли лю­ди бла­го­че­сти­вые и до­ста­точ­ные; впо­след­ствии род­ной брат его слу­жил управ­ля­ю­щим бо­га­то­го по­ме­щи­чье­го име­ния.

1831 го­да, на 31-м го­ду от рож­де­ния, Мат­фей Ки­ри­чен­ко по­сту­пил в чис­ло бра­тии Глин­ской пу­сты­ни, при на­сто­я­те­ле Фила­ре­те, и пер­вый ис­кус тру­дов об­ще­жи­тель­но­го по­слу­ша­ния на­чал про­хо­дить в брат­ской по­варне, где в то вре­мя был по­ва­ром из­вест­ный по­движ­ник, бла­жен­ный ста­рец Фе­о­дот; сей по­след­ний для пла­ме­не­ю­ще­го рев­но­стью к по­дви­гам по­слуш­ни­ка Мат­фея пред­став­лял со­бой жи­вой при­мер пол­ней­ше­го са­мо­от­вер­же­ния, от ко­то­ро­го по­слуш­ник Мат­фей мог обиль­но чер­пать уро­ки той жиз­ни, ко­то­рая при­хо­ди­лась ему так по серд­цу. Же­лая быть до­стой­ным под­ра­жа­те­лем жиз­ни то­го, у ко­то­ро­го был под на­ча­лом, Мат­фей, умуд­ря­е­мый Бо­же­ствен­ной бла­го­да­тью, здесь вос­при­нял серд­цем пер­вые за­дат­ки сво­их бу­ду­щих де­ла­ний, для ко­то­рых как бы пред­на­чер­тал свой жиз­нен­ный путь, по ко­то­ро­му он дол­жен дви­гать­ся к це­ли бес­стра­стия. В этом уве­ря­ет его твер­дая ре­ши­мость, так как он с са­мо­го на­ча­ла ре­шил­ся са­мо­от­вер­жен­но по­ста­вить се­бя на же­сто­кий путь бес­по­щад­но­го са­мо­озлоб­ле­ния, для ис­ко­ре­не­ния стра­стей и умерщ­вле­ния в се­бе все­го вет­хо­го че­ло­ве­ка с де­я­ни­я­ми его, и про­дол­жал на­ча­тое неуклон­но и непре­рыв­но, не уга­шая в се­бе пла­ме­ни рев­но­сти до са­мой сво­ей бла­жен­ной кон­чи­ны; а это не мно­гим уда­ет­ся[1].

1835 го­да, июня 4-го, со­сто­я­лось при­чис­ле­ние Мат­фея Ки­ри­чен­ко в чис­ло указ­ных по­слуш­ни­ков Глин­ской пу­сты­ни. За про­тек­шие пер­во­на­чаль­ные го­ды по­слуш­ник Мат­фей про­хо­дил раз­лич­ные чер­ные мо­на­стыр­ские по­слу­ша­ния, со вся­ким при­ле­жа­ни­ем, а при всем этом ни­ко­гда не остав­лял цер­ков­но­го пра­ви­ла, вы­ста­и­вая служ­бы от на­ча­ла и до кон­ца, со все­воз­мож­ным усер­ди­ем. Охра­няя свои чув­ства от раз­вле­че­ния и со­сре­до­то­чи­вая в се­бе вни­ма­ние в мо­лит­во­сло­вии, он все­гда сто­ял на­кло­ня го­ло­ву с за­кры­ты­ми гла­за­ми.

Про­хо­дя мо­на­стыр­ские по­слу­ша­ния, на ко­то­рых при­хо­ди­лось по­сто­ян­но об­ра­щать­ся не с од­ним мо­на­стыр­ским брат­ством, а и с мно­ги­ми людь­ми мир­ски­ми, по­слуш­ник Мат­фей, невзи­рая на та­ко­вые со­при­кос­но­ве­ния, по­ста­вил се­бе пра­ви­лом, не про­из­но­сить празд­но­го сло­ва и уси­лен­но ну­дил се­бя усво­ить мол­ча­ние, че­го и до­стиг с по­мо­щью Бо­же­ствен­ной бла­го­да­ти. Все­гда ви­де­ли его по­гру­жен­ным во вни­ма­ние, со­сре­до­то­чен­но пре­бы­ва­ю­щим в мол­ча­нии, а ес­ли тре­бо­ва­ла необ­хо­ди­мость го­во­рить по де­лу по­слу­ша­ния, он от­ве­чал крат­ко, от­ры­ви­сто, чтобы не про­из­не­сти лиш­не­го сло­ва. Та­ко­вым мол­ча­ли­вым бла­го­на­стро­е­ни­ем по­слуш­ник Мат­фей ограж­дал се­бя не без це­ли; стрем­ле­ние его ду­ши по­нуж­да­ло его к по­сто­ян­но­му по­гру­же­нию сво­е­го ума в сло­ве­са Бо­жия, а чтобы удоб­нее при­вя­зать ум к та­ко­во­му де­ла­нию, он, ве­ро­ят­но, в под­ра­жа­ние пре­по­доб­но­му Спи­ри­до­ну, просфор­ни­ку Пе­чер­ско­му[2], изу­чил на­изусть всю Псал­тирь и при вся­ком за­ня­тии чи­тал изуст­но псал­мы, ино­гда ум­но, ино­гда уст­но ти­хо про се­бя, но ко­гда ни­ко­го не бы­ло вбли­зи него, он чи­тал глас­но вслух. Впо­след­ствии он это чте­ние Псал­ти­ри так усво­ил се­бе, что оно, ка­жет­ся, про­ник­ло все су­ще­ство его ду­ши и бы­ло как бы сти­хи­ей, в ко­то­рой вра­ща­лись и дви­га­лись все его ду­шев­ные си­лы. При всех сво­их за­ня­ти­ях, что бы он ни де­лал: т.е. дро­ва ру­бил или во­ду но­сил, се­но сгре­бал или шел ку­да-ли­бо, чте­ние псал­мов ли­лось из его серд­ца, пе­ред его ум­ны­ми оча­ми все­гда рас­кры­та бы­ла сия Бо­го­дух­но­вен­ная кни­га; та­ким об­ра­зом, сла­во­сло­вия Бо­гу от серд­ца воз­но­си­лись непре­стан­но.

В 1840 го­ду 24 июня, по раз­ре­ше­нию ду­хов­но­го на­чаль­ства, по­слуш­ник Мат­фей Ки­ри­чен­ко был по­стри­жен в мо­на­ше­ство на­сто­я­те­лем Фила­ре­том и был на­име­но­ван Мар­ти­ри­ем.

Еще преж­де про­из­не­се­ния мо­на­ше­ских обе­тов мо­нах Мар­ти­рий от­но­сил­ся к се­бе весь­ма су­ро­во, а по при­ня­тии на се­бя ан­гель­ско­го об­ра­за он ре­шил­ся со­вер­шен­но от­ре­шить­ся от все­го зем­но­го, чув­ствен­но­го, а по­се­му ли­шил се­бя са­мо­го необ­хо­ди­мо­го для жиз­ни. Нес­тя­жа­ние его бы­ло та­ко­во, что он со­вер­шен­но не имел у се­бя ни­ка­ких ве­щей или лиш­ней одеж­ды, ис­клю­чая той, в ко­то­рую оде­вал­ся, а о день­гах уже и го­во­рить нече­го, он их про­сто не же­лал да­же ви­деть.

Род­ной брат это­го по­движ­ни­ка, че­ло­век бла­го­че­сти­вый, имел хо­ро­шее со­сто­я­ние; ино­гда по­се­щая Глин­скую пу­стынь, он де­лал по­жерт­во­ва­ния день­га­ми и дру­ги­ми ве­ща­ми. Мо­нах Мар­ти­рий, сми­рен­но­муд­ро укло­ня­ясь от вся­кой из­вест­но­сти, за­пре­щал сво­е­му бра­ту де­лать по­жерт­во­ва­ния в ту оби­тель, в ко­то­рой он име­ет свое жи­тель­ство. Он го­во­рил сво­е­му бра­ту: «Ес­ли ты же­ла­ешь де­лать бла­го­де­я­ние, де­лай этот долг хри­сти­а­ни­на, но это мо­жешь вы­пол­нить, де­лая бла­го­тво­ре­ние по­ми­мо на­шей оби­те­ли. Вот здесь неда­ле­ко Со­фро­ни­е­ва пу­стынь, Пет­ро­пав­лов­ский мо­на­стырь и еще есть про­чие мо­на­сты­ри, вот ту­да и на­прав­ляй свои бла­го­тво­ре­ния, Гос­подь их при­и­мет, а в на­шу пу­стынь, где я жи­ву, не при­во­зи ни­че­го, а то ты бу­дешь де­лать по­жерт­во­ва­ния, на­сто­я­тель наш и бра­тия бу­дут бла­го­дар­ны, а из-за это­го и мне бу­дут ока­зы­вать при­зна­тель­ность, а это-то весь­ма не по­лез­но для мо­на­ха, по­лез­нее быть ему в со­вер­шен­ной неиз­вест­но­сти. Гос­подь ска­зал: «Да не увесть шуй­ца твоя, что тво­рит дес­ни­ца твоя» (Мф.6:3), так де­лай и ты, ес­ли бу­дешь бла­го­тво­рить ту­да, где ме­ня нет и те­бя не зна­ют, то­гда бу­дет по-еван­гель­ски. А на­шу свя­тую оби­тель и без те­бя Бо­жия Ма­терь не оста­вит». Для сво­их по­треб­но­стей мо­нах Мар­ти­рий ни­че­го не при­ни­мал и от сво­е­го род­но­го бра­та, ис­клю­чая вос­ко­вых све­чей, ко­то­рые он за­жи­гал во вре­мя сво­их ке­лей­ных мо­литв. По­лу­чая све­чи, он го­во­рил бра­ту: «За это по­да­я­ние спа­си те­бя Гос­по­ди, а Кро­ме это­го ни­че­го мне не на­до».

Мо­нах Мар­ти­рий для при­об­ре­те­ния незыб­ле­мых усто­ев ду­хов­ной жиз­ни, ос­но­ван­ных на глу­бо­ком сми­ре­нии, стре­мил­ся вко­ре­нить в се­бе эту фун­да­мен­таль­ную доб­ро­де­тель; для се­го под­вер­гал се­бя вся­ко­му уни­же­нию. А как блю­сти­тель сер­деч­ной чи­сто­ты, он яс­но ви­дел тон­чай­шие под­хо­ды вра­га, ко­то­рый ко вся­ко­му де­лу ста­ра­ет­ся при­ме­ши­вать свои ис­ку­си­тель­ные су­е­муд­рия. Чтобы по­ло­жить пре­дел по­же­ла­ни­ям вет­хо­го че­ло­ве­ка, ко­то­рые неред­ко вле­кут страст­но к по­че­стям на­ши сер­деч­ные чув­ства, и стро­го дер­жать­ся пред­на­чер­тан­но­го пла­на про­во­дить жизнь в глу­бо­ком сми­рен­но­муд­рии, он ре­шил­ся от­кло­нить от се­бя вся­кое пред­ло­же­ние к свя­щен­но­му са­ну на­от­рез, чтобы пре­сечь са­мые при­чи­ны, по­буж­да­ю­щие к по­че­стям.

О ке­лей­ном пра­ви­ле то­го вре­ме­ни мо­на­ха Мар­ти­рия яс­но ска­зать нель­зя, по­то­му что ке­лей­ные его по­дви­ги со­вер­ша­лись в тайне, но из рас­ска­зов жи­тель­ству­ю­щих с ним бра­тий, ко­то­рым при­хо­ди­лось быть сви­де­те­ля­ми его стрем­ле­ний, как он, с са­мо­го на­ча­ла, тру­дил­ся над со­бой, чтобы за­ка­лить се­бя в раз­лич­ных ли­ше­ни­ях и по­дви­гах, а наи­па­че во все­гдаш­ней ду­хов­ной бод­рен­но­сти, мож­но за­клю­чать, что ке­лей­ное пра­ви­ло се­го по­движ­ни­ка об­ни­ма­ло со­бой все сво­бод­ное вре­мя от тру­дов по по­слу­ша­нию.

Од­на­жды ста­рец Мар­ти­рий был на­зна­чен на по­слу­ша­ние на даль­нюю мо­на­стыр­скую мель­ни­цу, ко­то­рая на­хо­дит­ся от мо­на­сты­ря на рас­сто­я­нии од­ной вер­сты. От­сю­да бы­ло неудоб­но хо­дить все­гда на цер­ков­ное бо­го­слу­же­ние, ко­то­рое ста­рец Мар­ти­рий усво­ил вы­пол­нять без опу­ще­ния. По­се­му он к сво­е­му про­дол­жи­тель­но­му ке­лей­но­му пра­ви­лу при­со­во­ку­пил вы­пол­не­ние цер­ков­но­го бо­го­слу­же­ния, вы­пол­няя все в ноч­ное вре­мя, так как днем слу­ча­лось от­вле­ка­ли де­ла по мель­ни­це, хо­тя и при де­лах ум его бы­вал все­гда за­нят чте­ни­ем на­изусть псал­мов. На даль­ней[3] мель­ни­це, где при­шлось про­хо­дить по­слу­ша­ние стар­цу Мар­ти­рию, для по­ме­ще­ния имел­ся де­ре­вян­ный до­мик, до­воль­но вет­хий, кры­тый со­ло­мой, а сни­зу об­ло­жен­ный де­ре­вян­ной за­ва­лин­кой, под­гнив­шей от вре­ме­ни. Внут­ри это­го до­ми­ка бы­ли от­го­ро­же­ны две ма­лень­ких кел­лии, в од­ной из них по­ме­щал­ся ста­рец Мар­ти­рий, а в дру­гой ря­дом с ним по­ме­щал­ся его по­мощ­ник – но­во­на­чаль­ный по­слуш­ник. Обе кел­лии отап­ли­ва­лись од­ной печ­кой. В зим­нее вре­мя по­слуш­ник, про­тап­ли­вая печ­ку за­ме­чал, что у него в кел­лии теп­ло, а в кел­лии стар­ца Мар­ти­рия очень хо­лод­но; он ду­мал, что это про­ис­хо­дит от неис­прав­но­сти печ­ки, на­ко­нец, при­смот­рев­шись, за­ме­тил, что сна­ру­жи око­ло кел­лии стар­ца Мар­ти­рия за­ва­лин­ка рас­ко­па­на и про­ко­па­ны сквоз­ные от­вер­стия для сво­бод­но­го про­хо­да хо­ло­да. По­слуш­ник, ду­мая, что это слу­чи­лось от вет­хо­сти до­ми­ка, про­сил поз­во­ле­ния у стар­ца за­ла­дить эти ды­ры и осы­пать за­ва­лин­ку, как долж­но быть; на это ста­рец Мар­ти­рий ска­зал: «Не на­до за­де­лы­вать, а то бу­дет жар­ко». – «Да где тут жар­ко, – воз­ра­зил по­слуш­ник, – ко­гда в тво­ей, от­че, кел­лии со всех сто­рон ду­ет мо­роз­ный ве­тер, так что ре­ши­тель­но невоз­мож­но со­греть­ся?» Но ста­рец Мар­ти­рий уве­рил сво­е­го по­мощ­ни­ка, что у него в кел­лии, осо­бен­но но­чью, бы­ва­ет не толь­ко теп­ло, а слу­ча­ет­ся да­же жар­ко. «Ес­ли хо­чешь узнать, – ска­зал он, – при­хо­ди ко мне ве­че­ром и убе­дишь­ся, что бы­ва­ет так». По­слуш­ник был но­во­на­чаль­ный и очень про­сто­душ­ный; не по­ни­мая мыс­ли стар­ца, он, удив­ля­ясь, го­во­рил: «Что за чу­до! Кру­гом ду­ет хо­лод­ный ве­тер, а теп­ло, да еще и жар­ко?» До­ждав­шись ве­че­ра, он при­шел в кел­лию стар­ца, же­лая убе­дить­ся в том, о чем уве­рял ста­рец, а этот по­след­ний го­то­вил­ся чи­тать свое ве­чер­нее пра­ви­ло, при­гла­сил и при­шед­ше­го по­мо­лить­ся вме­сте.Со­вер­шив пра­ви­ло, ко­то­рое со­сто­я­ло из раз­лич­ных мо­лит­вен­ных чте­ний, ста­рец на­чал по­ла­гать с мо­лит­вой зем­ные по­кло­ны. А по­слуш­ник, со­участ­ник мо­литв, сле­до­вал его при­ме­ру. Вре­мя тя­ну­лось уже до­воль­но дол­го, а по­ла­га­е­мым по­кло­нам и кон­ца не вид­но. По­слуш­ник, мо­ло­дой, пол­ный жиз­ни, очень креп­ко­го сло­же­ния, же­лал по­рав­нять­ся с пре­ста­ре­лым стар­цем в по­ла­га­е­мых по­кло­нах, но ви­дя, что ста­рец кла­дет их быст­ро, как ма­ши­на, и при­том без вся­кой уста­ло­сти, он сбро­сил с се­бя под­ряс­ник, по­то­му что вспо­тел, и на­чал по­ла­гать по­кло­ны раз­дев­шись. В та­ко­вых по­кло­нах вре­мя про­тя­ну­лось до­воль­но дол­го. На­ко­нец ста­рец Мар­ти­рий про­чи­тал от­пу­сти­тель­ные тро­па­ри и над­ле­жа­щий от­пуск и, об­ра­тясь к сво­е­му по­мощ­ни­ку, бла­го­да­рил его за то, что не от­ка­зал­ся с ним со­во­куп­но по­мо­лить­ся, и ви­дя, что сей по­след­ний вспо­тел, ска­зал ему: «А что, брат, те­перь не хо­лод­но в мо­ей кел­лии?» По­слуш­ник, с про­сто­сер­деч­ной улыб­кой ука­зы­вая на се­бя, ска­зал: «По­смот­ри, от­че, я весь мок­рый, как из ба­ни вы­шел! Бла­го­сло­ви, пой­ду хо­тя бы немно­го про­хла­дить­ся и от­дох­нуть, а то но­ги над­ла­мы­ва­ют­ся!» Ста­рец, на­пут­ствуя его доб­рой улыб­кой, ска­зал: «Ес­ли ко­гда слу­чит­ся хо­лод­но в кел­лии, де­лай так, как ты это сей­час ис­пы­тал, то все­гда со­гре­ешь­ся». Рас­ска­зы­вая это, по­слуш­ник[4] го­во­рил: «Уж в дру­гой раз я бо­ял­ся ид­ти к нему на пра­ви­ло, чув­ство­вал, что не вы­не­су».

При та­ких по­дви­гах ста­рец Мар­ти­рий пре­да­вал­ся стро­жай­ше­му воз­дер­жа­нию в пи­ще. Те­лу сво­е­му он да­вал пи­та­ния не столь­ко, сколь­ко бы оно тре­бо­ва­ло, а лишь бы под­дер­жать жизнь. В та­ком воз­дер­жа­нии он за­ка­лил се­бя с са­мо­го на­ча­ла. День и два неяде­ния бы­ва­ли у него де­лом обыч­ным, а в уста­нов­лен­ные по­сты по­ря­док по­ще­ния у него при­ни­мал иной ха­рак­тер, о чем бу­дет ска­за­но по­сле.

Од­на­жды ста­рец Мар­ти­рий, ве­ро­ят­но под­ра­жая древним свя­тым по­движ­ни­кам, ре­шил­ся усу­гу­бить свой пост. Пят­на­дцать дней про­вел он без упо­треб­ле­ния пи­щи, при­чем со­вер­шал изуст­ное чте­ние Псал­ти­ри и про­чее мо­лит­вен­ное пра­ви­ло. Впо­след­ствии го­во­рил сво­им близ­ким по ду­ху, что бо­лее этой ме­ры уже по­стить­ся невоз­мож­но[5].

Ве­ро­ят­но, в это вре­мя ключ­ник, за­ве­ду­ю­щий съест­ны­ми про­дук­та­ми, за­ме­тил, что ста­рец Мар­ти­рий про­дол­жи­тель­ное вре­мя не яв­ля­ет­ся за про­ви­зи­ей, и ко­гда при­шел по­лу­чать, ключ­ник спро­сил его, по­че­му он так дол­го не при­хо­дил за по­лу­че­ни­ем про­ви­зии. На это ста­рец от­ве­тил крат­ко: «Да­ле­ко хо­дить».

При та­ком воз­дер­жа­нии ста­рец Мар­ти­рий тща­тель­но скры­вал свои в на­ше вре­мя непод­ра­жа­е­мые по­дви­ги, хо­тя в об­ще­стве скрыть их бы­ло невоз­мож­но, но он ста­рал­ся упо­треб­лять та­кие при­е­мы, по ко­то­рым дру­гие ду­ма­ли бы о нем, как за­уряд­ном бра­те, для че­го упо­треб­лял та­кие ме­ры, ка­ко­вые в гла­зах дру­гих ка­за­лись по­слаб­ле­ни­ем, но вме­сте с тем и вы­пол­ня­лась за­по­ведь бра­то­лю­бия, как де­ла­лось ино­гда у древ­них еги­пет­ских от­цов, стро­гих по­движ­ни­ков.

Чи­та­ем в древ­них отеч­ни­ках, что у них су­ще­ство­вал обы­чай устро­ять уте­ше­ние бра­тии так: кто-ли­бо из ке­лио­тов устро­ял учре­жде­ние и при­гла­шал сво­их спо­движ­ни­ков на ве­че­рю люб­ви. Ста­рец Мар­ти­рий не имел у се­бя ни­че­го, но на мель­ни­це у него бы­ло му­ки в изоби­лии. Же­лая сде­лать уте­ше­ние бра­тии, он вы­пра­ши­вал у ключ­ни­ка бу­тыл­ку ко­ноп­ля­но­го мас­ла, пред­по­ла­гая на­печь бли­нов, при­гла­шал к се­бе неко­то­рых из бра­тии, го­во­ря: «При­хо­ди­те, от­цы свя­тые, зав­тра ко мне на мель­ни­цу, я вас го­ря­чи­ми блин­ка­ми уго­щу, во сла­ву Бо­жию по­ку­ша­е­те».

В уроч­ный час ста­рец Мар­ти­рий при­го­тов­лял те­сто при неиз­мен­ном изуст­ном чте­нии псал­мов, за­тем ис­пол­нял свое мо­лит­вен­ное пра­ви­ло с про­дол­жи­тель­ны­ми по­кло­на­ми, по­лу­нощ­ни­цу, утре­ню, ча­сы, обед­ни­цу, уроч­ное ке­лей­ное пра­ви­ло, с осо­бен­ны­ми до­пол­не­ни­я­ми и по­кло­не­ни­я­ми, им же не бы­ло чис­ла; ви­дя, что вре­мя по­до­шло брать­ся за дру­гие де­ла, окан­чи­вал мо­лит­вы, на­чи­на­лось изуст­ное чте­ние Псал­ти­ри и при нем ис­пол­не­ние ра­бот по по­слу­ша­нию и при­го­тов­ле­нию пе­чи над­ле­жа­щим по­ряд­ком ко вре­ме­ни при­хо­да зва­ных бра­тий, а так как еще здесь ни­ко­го не бы­ло, то он чи­тал псал­мы глас­но вслух. Как толь­ко на­чи­на­ли бра­тия при­хо­дить, ста­рец Мар­ти­рий од­но­го из них про­сил чи­тать Псал­тирь; раз­вер­нув кни­гу, ука­зы­вал ме­сто, от­ку­да на­чи­нать, ве­ро­ят­но, он до­чи­тал уже до это­го ме­ста. Про­чих бра­тий про­сил са­дить­ся ку­шать бли­ны, во сла­ву Бо­жию, ко­то­рые он сам пек и по­да­вал на стол, и при этом в мол­ча­нии слу­шать со вни­ма­ни­ем чте­ние псал­мов. А лишь чтец на­чи­на­ет чи­тать сла­во­сло­вие по чи­ну на Ап­ли­лу­иа три­жды, все долж­ны под­нять­ся и по­ло­жить бла­го­го­вей­но три по­яс­ных по­кло­на, по окон­ча­нии же сла­во­сло­вия опять са­дить­ся и ку­шать.

Та­ко­во бы­ло у него стро­гое по­ста­нов­ле­ние, из ува­же­ния к нему ни­кто его не на­ру­шал. Бли­ны эти при­прав­ля­лись ко­ноп­ля­ным мас­лом, а ино­гда еще и ме­дом, ес­ли та­ко­вой слу­чал­ся, и при скуд­ной пу­стын­ной пи­ще это бы­ло боль­шим уте­ше­ни­ем бра­тии.

Од­на­жды ста­рец Мар­ти­рий при­гла­сил к се­бе на та­ко­вое уте­ше­ние из­вест­но­го по­движ­ни­ка стар­ца схи­ар­хи­манд­ри­та Или­о­до­ра; рас­сказ по­след­не­го пе­ре­да­ем здесь. «При­шел я, – го­во­рил ста­рец Или­о­дор, – на мель­ни­цу преж­де всех, ко­гда при­гла­шен­ных еще ни­ко­го не бы­ло. По­дой­дя ти­хо к до­ми­ку, две­ри ко­то­ро­го бы­ли от­во­ре­ны, я услы­шал глас­ное чте­ние Псал­ти­ри, а ко­гда при­бли­зил­ся к две­рям, уви­дел, что ста­рец Мар­ти­рий, скло­нясь на длин­ный ча­пель­ник, смот­рит в пы­ла­ю­щую печь и при этом чи­та­ет гром­ко пса­лом; не же­лая пре­ры­вать чте­ния, я оста­но­вил­ся и под­жи­дал окон­ча­ния, на по­след­них сло­вах он вы­нул ско­во­род­ку из пе­чи, сбро­сил блин и про­дол­жал чте­ния сла­во­сло­вия, – “Сла­ва От­цу и Сы­ну и Свя­то­му Ду­ху и ныне и прис­но и во ве­ки ве­ков. Аминь. Ал­ли­лу­иа, ал­ли­лу­иа, ал­ли­лу­иа, сла­ва те­бе Бо­же», три­жды, он при этом по­ма­зы­вал ско­во­род­ку и на­ли­вал те­сто, про­дол­жая сла­во­сло­вие, – “Сла­ва От­цу и Сы­ну и Свя­то­му Ду­ху и ныне и прис­но и во ве­ки ве­ков. Аминь.» По­ста­вив на огонь ско­во­род­ку, он скло­нил­ся на ча­пель­ник и, смот­ря в печь, за­чи­тал сле­ду­ю­щий пса­лом. Все ска­зан­ное у него вы­хо­ди­ло как-то про­сто­сер­деч­но, а при­том же до глу­би­ны ду­ши тро­га­тель­но. Стоя пе­ред пы­ла­ю­щей пе­чью, он за­бо­тил­ся об уте­ше­нии бра­тии, но, со­вер­шая слу­же­ние ближ­не­му, не пе­ре­ста­вал воз­но­сить сла­во­сло­вие Бо­гу, умом пред­стоя ему неот­ступ­но».

Все вы­ше­ска­зан­ное сви­де­тель­ству­ет, что ста­рец Мар­ти­рий усво­ил се­бе изуст­ное чте­ние Псал­ти­ри так, что оно ему об­ра­ти­лось не в на­вык толь­ко, а как бы в при­ро­ду и уже не тре­бо­ва­ло са­мо­при­нуж­де­ния, а, на­про­тив, чув­ство­ва­лось все­гда в ду­ше его нена­сыт­ное тре­бо­ва­ние сей ду­хов­ной пи­щи. Не это ли со­сто­я­ние древ­ние по­движ­ни­ки на­зы­ва­ли да­ром псал­мо­пе­ния, ко­то­рый да­ет­ся по бла­го­да­ти Бо­жи­ей ну­дя­щим се­бя к та­ко­во­му по­дви­гу. Без со­мне­ния, ста­рец Мар­ти­рий про­чи­ты­вал изуст­но всю Псал­тирь в сут­ки, как бы в про­ме­жут­ках меж­ду цер­ков­ны­ми бо­го­слу­же­ни­я­ми и сво­е­го ке­лей­но­го пра­ви­ла, за ис­клю­че­ни­ем еще мно­го­чис­лен­ных по­кло­нов и чте­ния книг свя­ти­те­ля Ди­мит­рия Ро­стов­ско­го.

Мель­ни­ца, где жил ста­рец Мар­ти­рий, от­сто­ит от мо­на­сты­ря на до­воль­но от­да­лен­ном рас­сто­я­нии, по при­чине че­го он не мог все­гда участ­во­вать на цер­ков­ных служ­бах, а это ли­ша­ло по­движ­ни­ка ду­хов­но­го уте­ше­ния, вслед­ствие се­го он про­сил на­сто­я­те­ля игу­ме­на Ин­но­кен­тия пе­ре­ве­сти его в мо­на­стырь, где бы он мог все­гда при­сут­ство­вать на об­ще­ствен­ной мо­лит­ве в хра­ме Бо­жи­ем, и же­лая пре­дать­ся стро­жай­ше­му внут­рен­не­му вни­ма­нию, он для уеди­не­ния вы­про­сил се­бе кел­лию в башне, ко­то­рая в ар­хи­ерей­ском са­ду на юго-во­сточ­ной сто­роне, на уг­лу мо­на­стыр­ской огра­ды в ски­ту. На­сто­я­тель, удо­вле­тво­ряя его же­ла­ние, пе­ре­вел его в мо­на­стырь и на­зна­чил ему же­лан­ную кел­лию в башне и, чтобы не отя­го­щать его внеш­ни­ми за­бо­та­ми, на­зна­чил ему по­слу­ша­ние чи­тать из­вест­ное чис­ло вре­ме­ни в псал­тирне, где со­вер­ша­ет­ся неусы­па­е­мое чте­ние Псал­ти­ри о упо­ко­е­нии усоп­ших; это вполне со­от­вет­ство­ва­ло ду­шев­но­му на­стро­е­нию стар­ца Мар­ти­рия.

Пе­ре­ме­стив­шись из мель­ни­цы в мо­на­стырь в уеди­нен­ную кел­лию и осво­бо­див­шись от за­ня­тий по по­слу­ша­нию, он усу­гу­бил бди­тель­ность в охра­не­нии сво­их чувств, хо­дил все­гда на­кло­ня го­ло­ву и не смот­рел по сто­ро­нам; взор его все­гда был опу­щен на зем­лю. Ес­ли тре­бо­ва­лось что от­ве­тить во­про­шав­ше­му его о чем-ли­бо, та­ко­во­му он от­ве­чал крот­ко и вни­ма­тель­но, но весь­ма в крат­ких сло­вах, и при этом смот­ря в зем­лю. Твер­дое, уста­но­вив­ше­е­ся по бла­го­да­ти Ду­ха Свя­то­го, в его серд­це бо­го­мыс­лие и чте­ние псал­мов увле­ка­ло его внутрь, от все­го ви­ди­мо­го.

В хра­ме Бо­жи­ем ста­рец Мар­ти­рий ста­но­вил­ся где-ли­бо бо­лее уеди­нен­но, ино­гда в уг­лу око­ло стен­ки, а ино­гда на хо­рах и сто­ял все­гда по­гру­жен­ным внутрь се­бя в бо­го­мыс­лие. Ко­гда он ограж­дал се­бя крест­ным зна­ме­ни­ем, ка­са­ясь сво­е­го че­ла, он силь­но уда­рял в лоб несколь­ко раз пер­ста­ми, на ко­то­рых бы­ли огру­бев­шие ног­ти, так что про­из­во­ди­ли до­воль­но силь­ную боль, от­че­го на его лбу вид­не­лось крас­ное пят­но вос­па­лен­ной ко­жи. Неко­то­рые из бра­тий спра­ши­ва­ли его, для че­го он при ограж­де­нии се­бя крест­ным зна­ме­ни­ем уда­ря­ет се­бя несколь­ко раз трое­пер­сти­ем в че­ло. Ста­рец Мар­ти­рий ра­ди их поль­зы от­крыл им свою мысль. «Преж­де то­го, – го­во­рил он, – как Спа­си­те­ля на­ше­го за нас греш­ных при­гвоз­ди­ли ко кре­сту во­и­ны, ру­га­ясь над ним, воз­ло­жи­ли на Его го­ло­ву тер­но­вый ве­нец, ко­то­рый сво­и­ми ост­ры­ми ши­па­ми вон­зил­ся в его Бо­же­ствен­ную го­ло­ву; ши­пы эти, вон­за­ясь, про­из­во­ди­ли ужас­ную боль. Вот и нам греш­ным нуж­но, при ограж­де­нии се­бя свя­тым кре­стом Гос­по­да Иису­са, пом­нить его бо­лез­ни, пре­тер­пен­ные за нас. Для па­мя­ти бо­лез­ней Спа­си­те­ля от вон­за­ю­ще­го­ся в го­ло­ву Его тер­но­во­го вен­ца я уда­ряю ног­тя­ми в лоб, чтобы пом­нить Его эти бо­лез­ни за нас».

Имея про­све­щен­ное Бо­же­ствен­ной бла­го­да­тью ду­шев­ное око, ста­рец Мар­ти­рий был бод­рый блю­сти­тель над сво­им серд­цем, из­да­ли он усмат­ри­вал при­ра­же­ния тон­ких под­хо­дов мыс­лен­но­го при­ло­га, ко­то­рые сво­ей осто­рож­но­стью внут­рен­не­го зре­ния раз­ли­чал и опре­де­лял яс­но, свой ли он (при­лог) или чуж­дый, по­след­не­го гнев­ным со­про­тив­ле­ни­ем или от­се­че­ни­ем при­чи­ны, слу­жа­щей по­во­дом к при­ло­гу вра­га, от­ра­жал и из­го­нял из серд­ца. Сле­ду­ю­щий слу­чай по­ка­зы­ва­ет, на­сколь­ко он был вни­ма­те­лен к мыс­лен­ным при­ра­же­ни­ям.

Од­на­жды ка­кая-то ра­ба Бо­жия, бла­го­го­вей­ная жен­щи­на, ка­ко­вые при­ез­жа­ют в оби­тель по­мо­лить­ся, об­лег­чить свою ду­шу, утруж­ден­ную мир­ской су­е­той, же­лая по си­ле сво­ей бла­го­тво­рить, она неко­то­рым ста­рым мо­на­хам раз­да­ва­ла кар­ман­ные пла­точ­ки, про­ся по­мо­лить­ся за нее, при этом по­да­ла пла­то­чек и стар­цу Мар­ти­рию. Рас­сказ этот пе­ре­дал сам ста­рец Мар­ти­рий од­но­му из бра­тий, ко­то­рый про­сил у него на­став­ле­ния, предо­сте­ре­гая бра­та, чтобы был вни­ма­те­лен к внут­рен­не­му дви­же­нию сво­их по­мыс­лов. «Я взял по­дан­ный пла­то­чек, – го­во­рил он, – и, при­дя в кел­лию, раз­вер­нул его, а в нем ока­за­лось пять­де­сят ко­пе­ек де­нег, я по­ду­мал, ку­да их деть? Да пусть по­ле­жат, я от­дам ко­му-ли­бо нуж­да­ю­ще­му­ся. Ве­че­ром по­сле ке­лей­но­го пра­ви­ла, ко­гда за­ту­шил огонь, чтобы успо­ко­ить­ся, за­ме­чаю, под­хо­дит мыс­лен­ный при­лог и го­во­рит: «А вот что хо­ро­шо бы те­бе сде­лать: че­ло­век ты уже ста­рый и слаб, на­до се­бя под­дер­жи­вать, а то, по­жа­луй, мож­но и со­всем осла­беть, вот те­перь день­ги есть, хо­ро­шо бы ку­пить во­доч­ки и пе­ред обе­дом пить по ма­лень­кой ча­роч­ке для ап­пе­ти­та, по­обе­дал бы луч­ше, вот бы и здо­ро­вье под­кре­пи­лось, а то от воз­дер­жа­ния и ап­пе­тит пре­кра­ща­ет­ся». Вна­ча­ле я не при­да­вал ему зна­че­ния, а враг на­шеп­ты­вал, на­халь­но все ле­зет со сво­им лу­ка­вым со­ве­том и ме­ша­ет пса­лом­ским сло­вам, а да­лее при­стал так неот­вяз­но, что мне ста­ло про­тив­но его на­халь­ство. «Э! – ду­маю, – да те­бе, нечи­стый вра­же, лишь бы бы­ло к че­му при­вя­зать­ся, то ты сей­час и здесь! На­до с то­бой по­ско­рее раз­де­лать­ся!» Я взял пла­то­чек с день­га­ми и, вый­дя из кел­лии, отыс­кал кир­пич и при­вя­зал к нему пла­ток с день­га­ми и по­шел к реч­ке, где са­мое глу­бо­кое ме­сто (око­ло ба­ни). Стал спи­ной к реч­ке, чтобы не ви­деть, где упа­дет кир­пич, и за­бро­сил его через го­ло­ву в во­ду, не огля­ды­ва­ясь на­зад, и по­шел об­рат­но в сво­ею кел­лию. При­дя в кел­лию, по­чув­ство­вал спо­кой­ствие – по­мыс­лы со­всем ис­чез­ли». Этот рас­сказ ха­рак­тер­но ри­су­ет, на­сколь­ко ста­рец Мар­ти­рий все­гда был бди­те­лен к са­мым тон­ким мыс­лен­ным при­ло­гам и как ре­ши­тель­но от­се­кал са­мые при­чи­ны, по­да­ю­щие по­вод к воз­ник­но­ве­нию мыс­лен­ных при­ра­же­ний.

Ста­рец Мар­ти­рий в сво­ей кел­лии чаю ни­ко­гда не пил, у него не бы­ло и чай­ной по­су­ды. Не пил чаю не по­то­му, что счи­тал чай пить по­греш­но­стью, а по­то­му, что, по его сло­вам, он мно­го от­ни­ма­ет вре­ме­ни. Ве­ро­ят­но, род­ной его брат по­да­рил ему са­мо­вар­чик, ко­то­рый он, не же­лая иметь в сво­ей кел­лии, от­дал по­слуш­ни­ку, впо­след­ствии мо­на­ху Пет­ру, кли­рос­но­му, ко­то­рый жил под его кел­ли­ей там же в стол­бе-башне. В Глин­ской пу­сты­ни был обы­чай три ра­за в год раз­да­вать бра­тии по из­вест­ной пор­ции чаю и са­ха­ру; так раз­да­ва­лось к празд­ни­кам: к Па­схе, к пре­столь­но­му празд­ни­ку Рож­де­ства Бо­го­ро­ди­цы и к празд­ни­ку Рож­де­ства Хри­сто­ва. Ста­рец Мар­ти­рий, по­лу­чив свою пор­цию чаю и са­ха­ру на празд­ник, при­но­сил все это к вы­ше­ука­зан­но­му по­слуш­ни­ку Пет­ру и про­сил ста­вить са­мо­вар. Здесь он один раз из сво­ей пор­ции пил чай, а осталь­ной чай и са­хар остав­лял и бо­лее не при­хо­дил пить чай, по­ка к дру­го­му празд­ни­ку опять не по­лу­чит иную пор­цию, то­гда опять при­не­сет и опять один раз по­пьет чаю. Та­ким об­ра­зом ста­рец пил три ра­за в год свой чай, и то не в сво­ей кел­лии, за ис­клю­че­ни­ем то­го, ко­гда бы­вал об­щий чай на по­слу­ша­нии, ко­гда уби­ра­ют се­но, или еще ка­кое об­щее по­слу­ша­ние.

Воз­дер­жа­ние стар­ца Мар­ти­рия бы­ло по­ис­ти­не непод­ра­жа­е­мое. Ко­гда он при­хо­дил в тра­пе­зу, то, си­дя за сто­лом с бра­ти­ей, ка­за­лось, ел обык­но­вен­но, как и про­чие бра­тия, но ко­му при­хо­ди­лось на­блю­дать, тот убеж­дал­ся, что он ел как ма­лый ре­бе­нок, да и в тра­пе­зу он при­хо­дил не вся­кий день, и ко­гда он не при­хо­дил в тра­пе­зу, в тот день он оста­вал­ся без пи­щи. По­су­ды у него в кел­лии не бы­ло ни­ка­кой за ис­клю­че­ни­ем кув­шин­чи­ка для во­ды и че­ре­пья­ной ма­хо­точ­ки, с ко­то­рой он ино­гда при­хо­дил ве­че­ром в кух­ню отобрать ку­ле­шу. При­дя в кух­ню, он спра­ши­вал по­ва­ра, все ли бра­тия ото­бра­ли для се­бя ужин. Ес­ли не все, он бу­дет ожи­дать, по­ка все не от­бе­рут и ес­ли не бу­дет остат­ка, ста­рец брал ку­соч­ки хле­ба или при­га­рок из гре­чиш­ной ка­ши, ко­то­рые при­го­ра­ют в чу­гуне, и шел до­мой, а ес­ли оста­вал­ся ку­леш, то брал его в ма­хо­точ­ку. Все­гда ста­рал­ся брать то, что оста­ва­лось и по негод­но­сти вы­бра­сы­ва­лось ско­ту. Он го­ва­ри­вал, что ту часть, ко­то­рая вы­но­сит­ся ско­ту, мож­но есть без упре­ка со­ве­сти, а за ту, ко­то­рая год­на и упо­треб­ля­ет­ся на бра­тию, на­до мо­лить­ся. При­хо­дит­ся удив­лять­ся глу­бо­ко­му сми­ре­нию се­го див­но­го по­движ­ни­ка, ко­то­рый, про­во­дя жизнь рав­но­ан­гель­скую, в непре­стан­ной мо­лит­ве, до­стиг той вы­со­ты сми­ре­ния, этой непо­да­тель­ной доб­ро­де­те­ли, что счи­тал се­бя недо­стой­ным ча­сти брат­ской пи­щи, а упо­треб­лял ту часть, ко­то­рая уже на­зна­ча­лась для ско­та. Взяв в ма­хо­точ­ку ку­ле­шу, ста­рец Мар­ти­рий, при­дя в кел­лию, съе­дал несколь­ко ло­жек, оста­ток же ни­ко­гда не вы­бра­сы­вал, а остав­лял его на зав­траш­ний день. Про­сто­яв сут­ки, ку­леш про­ки­сал и на­чи­нал бур­лить. На сле­ду­ю­щий день брал он свою ма­хот­ку с вче­раш­ним ку­ле­шом, от ко­то­ро­го нес­ло кис­ло­той, на­чи­нал есть, но вкус де­ла­ет свое, на­ту­ра не при­ни­ма­ет. То­гда ста­рец, об­ра­тясь к се­бе, с уко­риз­ной го­во­рил: «Что же ты не ешь? Невкус­но, не нра­вит­ся! А ку­да его те­перь деть? Это свя­тая ми­ло­сты­ня! Зна­чит, еще не го­ло­ден, а ес­ли вправ­ду за­хо­чешь, то бу­дешь есть». Он от­ла­гал ма­хот­ку в сто­ро­ну и не да­вал се­бе есть. Та­ким об­ра­зом он из­ну­рял се­бя го­ло­дом, по­ка остав­ший­ся про­кис­лый и уже про­горк­лый ку­леш не упо­тре­бит. По­это­му он го­во­рил бра­ти­ям: «Ку­леш, ес­ли оста­нет­ся до дру­го­го дня, де­ла­ет­ся вкус­ней, а на тре­тий день еще вкус­нее, и чем боль­ше сто­ит, тем де­ла­ет­ся вкус­нее». По­нят­но, что ес­ли не дать се­бе три дня пи­щи, то по­не­во­ле со­гла­сишь­ся, что бы то ни бы­ло съесть, и вкус, хо­тя неволь­но, под­чи­нит­ся уси­лен­но­му при­нуж­де­нию. Свя­тые воз­держ­ни­ки, из­ве­дав­шие это опы­том, го­во­рят: «Ску­дость услаж­да­ет и са­мый хлеб»[6].

Ста­рец Мар­ти­рий ино­гда брал на кухне при­гар­ки, ко­то­рые при­го­ра­ют в чу­гуне, ко­гда ва­рят ка­шу греч­не­вую или пшен­ную, эти при­гар­ки он раз­ма­чи­вал и ими удо­вле­тво­рял­ся.

Все ска­зан­ное о воз­дер­жа­нии стар­ца Мар­ти­рия от­но­сит­ся к обык­но­вен­но­му вре­ме­ни, т.е. к дням раз­ре­ше­ния. А что ка­са­ет­ся