Блаженный Мария Дивеевская (Федина)

Ма­рия За­ха­ров­на Фе­ди­на ро­ди­лась в се­ле Го­лет­ко­ве Ела­тем­ско­го уез­да Там­бов­ской гу­бер­нии. Впо­след­ствии ее спра­ши­ва­ли, по­че­му она на­зы­ва­ет­ся Ива­нов­на. «Это мы все, бла­жен­ные, Ива­нов­ны по Иоан­ну Пред­те­че», – от­ве­ча­ла она.

Ро­ди­те­ли ее, За­хар и Пе­ла­гея Фе­ди­ны, умер­ли, ко­гда ей ед­ва ми­ну­ло три­на­дцать лет. Пер­вым умер отец. По­сле смер­ти му­жа Пе­ла­гея по­се­ли­лась с Ма­шей в се­мье стар­ше­го сы­на. Но здесь им не бы­ло жи­тья от невест­ки, и они пе­ре­се­ли­лись в бань­ку. Ма­рия с дет­ства от­ли­ча­лась бес­по­кой­ным ха­рак­те­ром и мно­ги­ми стран­но­стя­ми, ча­сто хо­ди­ла в цер­ковь, бы­ла мол­ча­ли­ва и оди­но­ка, ни­ко­гда ни с кем не иг­ра­ла, не ве­се­ли­лась, не за­ни­ма­лась на­ря­да­ми, все­гда бы­ла оде­та в рва­ное, кем-ни­будь бро­шен­ное пла­тье.

Гос­подь осо­бен­но о ней про­мыш­лял, зная ее бу­ду­щую рев­ность по Бо­гу, и она ча­сто во вре­мя ра­бот ви­де­ла пе­ред гла­за­ми Се­ра­фи­мо-Ди­ве­ев­ский мо­на­стырь, хо­тя там ни­ко­гда не бы­ва­ла.

Через год по смер­ти от­ца умер­ла мать. Тут ей со­всем жи­тья не ста­ло от род­ных.

Од­на­жды ле­том несколь­ко жен­щин и де­ву­шек со­бра­лись ид­ти в Са­ров, Ма­рия от­про­си­лась пой­ти с ни­ми. До­мой она уже не вер­ну­лась. Не имея по­сто­ян­но­го при­ста­ни­ща, она стран­ство­ва­ла меж­ду Са­ро­вом, Ди­ве­е­вом и Ар­да­то­вом – го­лод­ная, по­лу­на­гая, го­ни­мая.

Хо­ди­ла она, не раз­би­рая по­го­ды, зи­мой и ле­том, в сту­жу и жа­ру, в по­лую во­ду и в дожд­ли­вую осень оди­на­ко­во – в лап­тях, ча­сто рва­ных, без онуч. Од­на­жды шла в Са­ров на Страст­ной неде­ле в са­мую рас­пу­ти­цу по ко­ле­но в во­де, пе­ре­ме­шан­ной с гря­зью и сне­гом; ее на­гнал му­жик на те­ле­ге, по­жа­лел и по­звал под­вез­ти, она от­ка­за­лась. Ле­том Ма­рия, ви­ди­мо, жи­ла в ле­су, по­то­му что, ко­гда она при­хо­ди­ла в Ди­ве­е­во, то те­ло ее бы­ло сплошь усе­я­но кле­ща­ми, и мно­гие из ра­нок уже на­ры­ва­ли.

Ча­ще все­го бы­ва­ла она в Се­ра­фи­мо-Ди­ве­ев­ском мо­на­сты­ре; неко­то­рые сест­ры лю­би­ли ее, чув­ствуя в ней необык­но­вен­но­го че­ло­ве­ка; да­ва­ли чи­стую и креп­кую одеж­ду вме­сто лох­мо­тьев, но через несколь­ко дней Ма­рия вновь при­хо­ди­ла во всем рва­ном и гряз­ном, ис­ку­сан­ная со­ба­ка­ми и по­би­тая злы­ми людь­ми. Иные мо­на­хи­ни не по­ни­ма­ли ее по­дви­га, не лю­би­ли и гна­ли, хо­ди­ли жа­ло­вать­ся на нее уряд­ни­ку, чтобы он дан­ной ему вла­стью осво­бо­дил их от этой «ни­щен­ки», вши­вой и гру­бой. Уряд­ник ее за­би­рал, но сде­лать ни­че­го не мог, по­то­му как она пред­став­ля­лась со­вер­шен­ной ду­роч­кой, и он от­пус­кал ее. Ма­рия сно­ва шла к лю­дям и ча­сто, как бы ру­га­ясь, об­ли­ча­ла их в тай­ных гре­хах, за что мно­гие осо­бен­но ее не лю­би­ли.

Ни­кто ни­ко­гда не слы­хал от нее ни жа­ло­бы, ни сто­на, ни уны­ния, ни раз­дра­жи­тель­но­сти или се­то­ва­ния на че­ло­ве­че­скую неспра­вед­ли­вость. И Сам Гос­подь за ее бо­го­угод­ную жизнь и ве­ли­чай­шее сми­ре­ние и тер­пе­ние про­сла­вил ее сре­ди жи­те­лей. На­ча­ли они за­ме­чать: что она ска­жет или о чем пре­ду­пре­дит, то сбы­ва­ет­ся, и у ко­го оста­но­вит­ся, те по­лу­ча­ют бла­го­дать от Бо­га.

У од­ной жен­щи­ны, Пе­ла­геи, бы­ло две­на­дцать де­тей, и все они уми­ра­ли в воз­расте до пя­ти лет. В пер­вые го­ды ее за­му­же­ства, ко­гда у нее умер­ло двое де­тей, Ма­рия Ива­нов­на при­шла к ним в се­ло, по­до­шла к ок­нам ее до­ма и за­пе­ла: «Ку­роч­ка-мох­но­нож­ка, на­ро­ди де­тей немнож­ко».

Окру­жив­шие ее жен­щи­ны го­во­рят ей:

– У нее нет со­всем де­тей.

А она им от­ве­ча­ет:

– Нет, у нее мно­го.

Они на­ста­и­ва­ют на сво­ем:

– Да нет у ней ни­ко­го.

То­гда Ма­рия Ива­нов­на им по­яс­ни­ла:

– У Гос­по­да ме­ста мно­го.

Од­на­жды го­во­рит она од­ной жен­щине:

– Сту­пай, сту­пай ско­рее, Ну­ча­ро­во го­рит.

А жен­щи­на бы­ла из Ру­за­но­ва. При­шла в Ру­за­но­во, все на ме­сте, ни­че­го не слу­чи­лось; вста­ла в недо­уме­нии, а в это вре­мя за­кри­ча­ли: «Го­рим». И все Ру­за­но­во вы­го­ре­ло с кон­ца до кон­ца.

Ду­хов­ное окорм­ле­ние Ма­рия Ива­нов­на по­лу­ча­ла у бла­жен­ной Прас­ко­вьи Ива­нов­ны, с ко­то­рой при­хо­ди­ла со­ве­то­вать­ся. Са­ма Прас­ко­вья Ива­нов­на, пред­чув­ствуя кон­чи­ну, го­во­ри­ла близ­ким: «Я еще си­жу за ста­ном, а дру­гая уже сну­ет, она еще хо­дит, а по­том ся­дет», – а Ма­рии Ива­новне, бла­го­сло­вив ее остать­ся в мо­на­сты­ре, ска­за­ла: «Толь­ко в мое крес­ло не са­дись» (В кел­лии бла­жен­ной Па­ши Ма­рия Ива­нов­на про­жи­ла все­го два го­да).

В са­мый день смер­ти бла­жен­ной Па­шень­ки Са­ров­ской вы­шло у Ма­рии Ива­нов­ны неболь­шое ис­ку­ше­ние. Раз­до­са­до­ван­ные ее стран­но­стя­ми, мо­на­хи­ни вы­гна­ли ее из мо­на­сты­ря, не велев во­все сю­да яв­лять­ся, а ина­че они при­бег­нут к по­мо­щи по­ли­ции.

Ни­че­го на это не ска­за­ла бла­жен­ная, по­вер­ну­лась и ушла.

Пе­ред вне­се­ни­ем в цер­ковь гро­ба с те­лом бла­жен­ной Па­ши в мо­на­стырь при­е­хал кре­стья­нин и го­во­рит:

– Ка­кую ра­бу Бо­жию про­гна­ли вы из мо­на­сты­ря, она мне сей­час всю мою жизнь ска­за­ла и все мои гре­хи. Вер­ни­те ее в мо­на­стырь, ина­че по­те­ря­е­те на­все­гда.

За Ма­ри­ей Ива­нов­ной тот­час от­пра­ви­ли по­сыль­ных. Она се­бя не за­ста­ви­ла ждать и вер­ну­лась в мо­на­стырь в то вре­мя, ко­гда Прас­ко­вья Ива­нов­на ле­жа­ла в гро­бу в церк­ви. Бла­жен­ная во­шла и, обо­ро­тясь к стар­шей риз­ни­чей мо­на­хине Зи­но­вии, ска­за­ла:

– Ты ме­ня, смот­ри, так же по­ло­жи, вот как Па­шу.

Та рас­сер­ди­лась на нее, как она сме­ет се­бя срав­ни­вать с Па­шей, и дерз­ко ей на это от­ве­ти­ла.

Ма­рия Ива­нов­на ни­че­го не ска­за­ла.

С тех пор она окон­ча­тель­но по­се­ли­лась в Ди­ве­е­ве. Сна­ча­ла она жи­ла у мо­на­хи­ни Ма­рии, а за­тем игу­ме­ния да­ла ей от­дель­ную ком­на­ту. Ком­на­та бы­ла хо­лод­ная и сы­рая, осо­бен­но по­лом, в ней бла­жен­ная про­жи­ла по­чти во­семь лет; здесь она окон­ча­тель­но ли­ши­лась ног и при­об­ре­ла силь­ней­ший рев­ма­тизм во всем те­ле.

По­чти с пер­во­го го­да ее жиз­ни в мо­на­сты­ре к ней в по­слуш­ни­цы при­ста­ви­ли Па­шу (в мо­на­ше­стве До­ро­фею), ко­то­рая по­на­ча­лу не лю­би­ла Ма­рию Ива­нов­ну и по­шла к ней слу­жить за по­слу­ша­ние. Ма­рия же Ива­нов­на еще преж­де го­во­ри­ла, что к ней слу­жить при­ве­дут Па­шу.

Силь­но скор­бе­ла Па­ша, ви­дя, как по­сте­пен­но Ма­рия Ива­нов­на на­жи­ва­ет му­чи­тель­ную бо­лезнь и ли­ша­ет­ся ног, но сде­лать ни­че­го не мог­ла.

Лишь то­гда, ко­гда на­ро­ду, при­хо­дя­ще­го к бла­жен­ной, ста­ло столь­ко, что невоз­мож­но бы­ло по­ме­стить­ся в тес­ной ком­на­те, игу­ме­ния раз­ре­ши­ла пе­ре­ве­сти ее в до­мик Па­ши Са­ров­ской.

До­мик этот сто­ял у са­мых во­рот, и со­вет­ские вла­сти, ви­дя боль­шое сте­че­ние лю­дей, воз­двиг­ли го­не­ние на бла­жен­ную, так что в кон­це кон­цов ее пе­ре­ве­ли в от­дель­ную ком­на­ту при бо­га­дельне, где она про­жи­ла до за­кры­тия мо­на­сты­ря.

Бла­жен­ная Ма­рия Ива­нов­на го­во­ри­ла быст­ро и мно­го, ино­гда очень склад­но и да­же сти­ха­ми и силь­но ру­га­лась, в осо­бен­но­сти по­сле 1917 го­да. Она так ру­га­лась, что мо­на­хи­ни, чтобы не слы­шать, вы­хо­ди­ли на ули­цу. Ке­лей­ни­ца Прас­ко­вьи Ива­нов­ны Ду­ня как-то спро­си­ла ее:

– Ма­рия Ива­нов­на, по­че­му ты так ру­га­ешь­ся. Ма­мень­ка так не ру­га­лась.
– Хо­ро­шо ей бы­ло бла­жить при Ни­ко­лае, а по­бла­жи-ка при со­вет­ской вла­сти.

Не до­воль­но бы­ло бла­жен­ной по­дви­гов преды­ду­щей ски­таль­че­ской жиз­ни, бо­лез­ней, мо­лит­вы, при­е­ма на­ро­да. Од­на­жды по­слуш­ни­ца Ма­рии Ива­нов­ны мать До­ро­фея ушла в кла­до­вую за мо­ло­ком, до­воль­но да­ле­ко от ке­льи ста­ри­цы, а са­мо­вар го­ря­чий по­да­ла на стол. Воз­вра­ща­ет­ся и слы­шит неисто­вый крик Ма­рии Ива­нов­ны: «Ка­ра­ул!»

Рас­те­рян­ная по­слуш­ни­ца сна­ча­ла ни­че­го не по­ня­ла, а по­том так и осе­ла от ужа­са. Ма­рия Ива­нов­на в ее от­сут­ствие ре­ши­ла на­лить се­бе чаю и от­кры­ла кран, а за­вер­нуть не су­ме­ла, и во­да ли­лась ей в ко­ле­ни до при­хо­да ма­те­ри До­ро­феи. Об­ва­ри­лась она до ко­стей, сна­ча­ла весь пе­ред и но­ги, а меж­ду ног все сплошь по­кры­лось вол­ды­ря­ми, по­том про­рва­лось и на­ча­ло мок­нуть.

Слу­чи­лось это в са­мую жа­ру, в июне ме­ся­це. До­ро­фея бо­я­лась, что в ого­лен­ном и неза­жи­ва­ю­щем мя­се за­ве­дут­ся чер­ви, но Гос­подь хра­нил Свою из­бран­ни­цу, и ка­ким чу­дом она по­пра­ви­лась, зна­ет толь­ко Бог. Не вста­вая с по­сте­ли, она мо­чи­лась под се­бя, все у ней пре­ло, ле­жа­ла она без кле­ен­ки, под­ни­мать ее и пе­ре­ме­нять под ней бы­ло труд­но, и все же она вы­здо­ро­ве­ла.

В дру­гой раз до из­не­мо­же­ния уста­ла До­ро­фея, всю ночь под­ни­мая Ма­рию Ива­нов­ну и все на ми­ну­точ­ку; под утро до та­кой сте­пе­ни она осла­бе­ла, что го­во­рит: «Как хо­чешь, Ма­рия Ива­нов­на, не мо­гу встать, что хо­чешь де­лай».

Ма­рия Ива­нов­на при­тих­ла, и вдруг про­сы­па­ет­ся До­ро­фея от страш­но­го гро­хо­та: бла­жен­ная са­ма ре­ши­ла слезть, да не в ту сто­ро­ну под­ня­лась в тем­но­те, упа­ла ру­кой на стол и сло­ма­ла ее в ки­сти. Кри­ча­ла: «Ка­ра­ул!», но не за­хо­те­ла при­звать док­то­ра за­вя­зать ру­ку в лу­бок, а по­ло­жи­ла ее на по­душ­ку и про­ле­жа­ла шесть ме­ся­цев в од­ном по­ло­же­нии, не вста­вая и не по­во­ра­чи­ва­ясь. Опять мо­чи­лась под се­бя, по­то­му что мно­го пи­ла и по­чти ни­че­го не ела. Сде­ла­лись у нее про­леж­ни та­кие, что ого­ли­лись ко­сти и мя­со ви­се­ло кло­чья­ми. И опять все му­че­ния пе­ре­нес­ла Ма­рия Ива­нов­на без­ро­пот­но, и толь­ко через пол­го­да ру­ка на­ча­ла срас­тать­ся и срос­лась непра­виль­но, что вид­но на неко­то­рых фо­то­гра­фи­ях.

Од­на­жды мать До­ро­фея за­хо­те­ла по­счи­тать, сколь­ко раз Ма­рия Ива­нов­на под­ни­ма­ет­ся за ночь. Для это­го она по­ло­жи­ла до­щеч­ку и мел, еще с ве­че­ра по­ста­ви­ла первую па­лоч­ку и лег­ла спать, ни­че­го о сво­ем за­мыс­ле не ска­зав бла­жен­ной.

Под утро она просну­лась и уди­ви­лась, что это Ма­рия Ива­нов­на не вста­ет и ее не зо­вет. По­до­шла к ней, а она не спит, сме­ет­ся и вся ле­жит, как в бо­ло­те, по во­рот об­мо­чив­шись, и го­во­рит:

– Вот я ни ра­зу не вста­ла.

Мать До­ро­фея упа­ла бла­жен­ной в но­ги:

– Про­сти ме­ня, Хри­ста ра­ди, ма­муш­ка, ни­ко­гда боль­ше не бу­ду счи­тать и лю­бо­пыт­ство­вать о те­бе и о тво­их де­лах.

Тех, кто жил с Ма­ри­ей Ива­нов­ной, она при­уча­ла к по­дви­гу, и за по­слу­ша­ние и за мо­лит­вы бла­жен­ной по­двиг ста­но­вил­ся по­силь­ным. Так, ма­те­ри До­ро­фее бла­жен­ная не да­ва­ла спать, кро­ме как на од­ном бо­ку, и ес­ли та ло­жи­лась на дру­гой бок, она на нее кри­ча­ла. Са­ма Ма­рия Ива­нов­на рас­щи­пы­ва­ла у се­бя ме­сто на но­ге до кро­ви и не да­ва­ла ему за­жи­вать.

Ис­тин­ная по­движ­ни­ца и бо­го­угод­ный че­ло­век, она име­ла дар ис­це­ле­ния и про­зор­ли­во­сти.

Ис­це­ли­ла жен­щине по име­ни Еле­на глаз, по­ма­зав его мас­лом из лам­па­ды.

У од­ной мо­на­хи­ни бы­ла эк­зе­ма на ру­ках. Три го­да ее ле­чи­ли луч­шие док­то­ра в Москве и в Ниж­нем – не бы­ло улуч­ше­ния. Все ру­ки по­кры­лись ра­на­ми. Ею овла­де­ло та­кое уны­ние, что она хо­те­ла уже ухо­дить из мо­на­сты­ря. Она по­шла к Ма­рии Ива­новне. Та пред­ло­жи­ла по­ма­зать мас­лом из лам­па­ды; мо­на­хи­ня ис­пу­га­лась, по­то­му что вра­чи за­пре­ти­ли ка­сать­ся ру­ка­ми мас­ла и во­ды. Но за ве­ру к бла­жен­ной со­гла­си­лась, и по­сле двух раз с ко­жи ис­чез­ли и са­мые сле­ды от ран.

При­шел од­на­жды к Ма­рии Ива­новне му­жи­чок – в от­ча­я­нии, как те­перь жить, ра­зо­ри­ли вко­нец. Она го­во­рит: «Ставь мас­ло­бой­ку». Он по­слу­шал­ся, за­нял­ся этим де­лом и по­пра­вил свои де­ла.

О Ни­же­го­род­ском ар­хи­епи­ско­пе Ев­до­ки­ме (Ме­ще­ря­ко­ве), об­нов­лен­це, бла­жен­ная еще до его от­ступ­ни­че­ства го­во­ри­ла:

– Крас­ная све­ча, крас­ный ар­хи­ерей.

И да­же пес­ню о нем сло­жи­ла: «Как по ули­це по на­шей Ев­до­ким идет с Па­ра­шей, пор­ты си­ние ху­дые, но­ги длин­ные срам­ные».

Один вла­ды­ка ре­шил зай­ти к бла­жен­ной из лю­бо­пыт­ства, не ве­ря в ее про­зор­ли­вость. Толь­ко он со­брал­ся вой­ти, как Ма­рия Ива­нов­на за­кри­ча­ла:

– Ой, До­ро­фея, са­ди, са­ди ме­ня ско­рее на суд­но.

Се­ла, ста­ла бра­нить­ся, вор­чать, жа­ло­вать­ся на бо­лезнь. Вла­ды­ка при­шел в ужас от та­ко­го при­е­ма и мол­ча ушел. В пу­ти с ним сде­ла­лось рас­строй­ство же­луд­ка, он бо­лел всю до­ро­гу, сто­нал и жа­ло­вал­ся.

Схим­ни­це Ана­то­лии (Яку­бо­вич) бла­жен­ная за че­ты­ре го­да до ее вы­хо­да из за­тво­ра кри­ча­ла:

– Схим­ни­ца-свин­ни­ца, вон из за­тво­ра.

Она бы­ла в за­тво­ре по бла­го­сло­ве­нию о. Ана­то­лия (схим­ни­ка Ва­си­лия Са­ров­ско­го), но ей ста­ла яв­лять­ся умер­шая сест­ра. Мать Ана­то­лия на­пу­га­лась, вы­шла из за­тво­ра и ста­ла хо­дить в цер­ковь. Ма­рия Ива­нов­на го­во­ри­ла: «Ее бе­сы го­нят из за­тво­ра, а не я».

При­шел од­на­жды к Ма­рии Ива­новне маль­чик, она ска­за­ла:

– Вот при­шел поп Алек­сей.

Впо­след­ствии он дей­стви­тель­но стал са­ров­ским иеро­мо­на­хом о. Алек­си­ем. Он очень чтил ее и ча­сто к ней хо­дил. И вот од­на­жды при­шел, сел и мол­чит. А она го­во­рит:

– Я вон мя­са не ем, ста­ла есть ка­пу­сту да огур­цы с ква­сом и ста­ла здо­ро­вее.

Он от­ве­тил: «Хо­ро­шо».

Он по­нял, что это о том, как он, бо­ясь раз­бо­леть­ся, стал бы­ло есть мя­со. С тех пор бро­сил.

От­цу Ев­ге­нию Ма­рия Ива­нов­на ска­за­ла, что его бу­дут ру­ко­по­ла­гать в Са­ро­ве. Он ей очень ве­рил и всем за­ра­нее об этом рас­ска­зал. А его вдруг вы­зы­ва­ют в Ди­ве­е­во. Ке­лей­ни­ца бла­жен­ной мать До­ро­фея за­вол­но­ва­лась, и ему непри­ят­но. Ру­ко­по­ла­га­ли его в Ди­ве­е­ве. До­ро­фея ска­за­ла об этом Ма­рии Ива­новне, а та сме­ет­ся и го­во­рит:

– Те­бе в рот, что ли, класть? Чем тут не Са­ров? Са­ма ке­ллия пре­по­доб­но­го и все ве­щи его тут.

Од­на­жды при­е­ха­ла к бла­жен­ной некая ба­ры­ня из Му­ро­ма. Как толь­ко во­шла она, Ма­рия Ива­нов­на го­во­рит:

– Ба­ры­ня, а ку­ришь как му­жик.

Та дей­стви­тель­но ку­ри­ла два­дцать пять лет и вдруг за­пла­ка­ла и го­во­рит:

– Ни­как не мо­гу бро­сить, ку­рю и по но­чам, и пе­ред обед­ней.

– Возь­ми, До­ро­фея, у нее та­бак и брось в печь.

Та взя­ла изящ­ный порт­си­гар и спич­ки и все это бро­си­ла в печь. Через ме­сяц мать До­ро­фея по­лу­чи­ла от нее пись­мо и пла­тье, сши­тое в бла­го­дар­ность. Пи­са­ла она, что о ку­ре­нии да­же и не ду­ма­ет, все как ру­кой сня­ло.

Рим­ма Ива­нов­на Долга­но­ва стра­да­ла бес­но­ва­ни­ем; оно вы­ра­жа­лось в том, что она па­да­ла пе­ред свя­ты­ней и не мог­ла при­ча­стить­ся. Ста­ла она про­сить­ся у бла­жен­ной по­сту­пить в мо­на­стырь.

– Ну, ку­да там та­кие нуж­ны...

– А я по­прав­люсь? – с на­деж­дой спро­си­ла Рим­ма Ива­нов­на.

– Пе­ред смер­тью бу­дешь сво­бод­на.

И этой же но­чью она за­бо­ле­ла скар­ла­ти­ной и са­ма по­шла в боль­ни­цу, ска­зав, что уже боль­ше не вер­нет­ся. Она скон­ча­лась, неза­дол­го до смер­ти ис­це­лив­шись от бес­но­ва­ния.

По­шла од­на­жды Ве­ра Ло­в­зан­ская (впо­след­ствии ино­ки­ня Се­ра­фи­ма) к Ма­рии Ива­новне про­сить­ся в мо­на­стырь. Та уви­дев ее, за­кри­ча­ла:

– Не на­до! Не на­до ее! Не на­до!

А по­том рас­сме­я­лась и го­во­рит:

– Ты же бу­дешь на ста­ро­сти лет от­ца по­ко­ить. Иди к вла­ды­ке Вар­на­ве, он те­бя устро­ит.

Впо­след­ствии вы­шло так, что ино­кине Се­ра­фи­ме при­шлось до са­мой смер­ти по­ко­ить сво­е­го ду­хов­но­го от­ца – епи­ско­па Вар­на­ву (Бе­ля­е­ва).

В мо­на­сты­ре жил юро­ди­вый Они­сим. Он был очень дру­жен с бла­жен­ной Ма­ри­ей Ива­нов­ной. Бы­ва­ло, сой­дут­ся они и всё по­ют: «Со свя­ты­ми упо­кой».

Они­сим всю жизнь про­жил в мо­на­сты­ре и уже на­зы­вал се­бя в жен­ском ро­де: она. Ко­гда го­су­дарь Ни­ко­лай Алек­сан­дро­вич при­ез­жал на от­кры­тие мо­щей пре­по­доб­но­го Се­ра­фи­ма, то на­ро­ду бы­ло столь­ко, что при­шлось на вре­мя за­крыть во­ро­та. А Они­сим остал­ся за во­ро­та­ми и кри­чит: «Ой, я на­ша, я на­ша, пу­сти­те, я на­ша».

Од­на­жды Ма­рия Ива­нов­на го­во­рит Ве­ре Ло­в­зан­ской:

– Вот, Онись­ка уве­зет мою дев­чон­ку да­ле­ко-да­ле­ко.

Толь­ко то­гда, ко­гда епи­скоп Вар­на­ва сам при­мет по­двиг юрод­ства, и она уедет за ним в Си­бирь, толь­ко то­гда станет по­нят­но, о чем го­во­ри­ла бла­жен­ная Ма­рия Ива­нов­на.

Пе­ред тем как по­ехать в Сред­нюю Азию, Ве­ра Ло­в­зан­ская от­пра­ви­лась к Ма­рии Ива­новне – про­стить­ся и взять бла­го­сло­ве­ние. Ди­ве­ев­ский мо­на­стырь был за­крыт, и Ма­рия Ива­нов­на жи­ла в се­ле.

Ве­ра со­шла ра­но утром в Ар­за­ма­се, на­до бы­ло ид­ти шесть­де­сят ки­ло­мет­ров до Ди­ве­е­ва. Был де­кабрь, хо­лод­но. Вы­шла она на до­ро­гу, ви­дит, му­жи­чок едет на роз­валь­нях. Оста­но­вил­ся:

– Вы ку­да?

– Я в Ди­ве­е­во.

– Хо­ро­шо, я вас под­ве­зу.

До­е­ха­ли до се­ла Круг­лые Па­ны. Здесь трак­тир. Воз­чик по­шел за­ку­сить и из­ряд­но вы­пил. В пу­ти его раз­вез­ло, са­ни по­сто­ян­но съез­жа­ли с до­ро­ги и увя­за­ли в сне­гу, но ло­шадь как-то са­ма со­бой вы­би­ра­лась и на­ко­нец оста­но­ви­лась у до­ма, где жи­ла Ма­рия Ива­нов­на.

Был час но­чи. Му­жик проснул­ся и стал изо всей си­лы сту­чать в ок­но. Мо­наш­ки от­кры­ли. Рас­ска­зы­ва­ют. Все это вре­мя бла­жен­ная бу­ше­ва­ла, сту­ча­ла по сто­лу и кри­ча­ла:

– Пья­ный му­жик дев­чон­ку ве­зет! Пья­ный му­жик дев­чон­ку ве­зет!

– Да ка­кой пья­ный му­жик, ка­кую дев­чон­ку? – пы­та­лись по­нять мо­на­хи­ни. А бла­жен­ная толь­ко кри­ча­ла:

– Пья­ный му­жик дев­чон­ку ве­зет!

Од­на­жды при­шла к Ма­рии Ива­новне ин­тел­ли­гент­ная да­ма с дву­мя маль­чи­ка­ми. Бла­жен­ная сей­час же за­кри­ча­ла:

– До­ро­фея, До­ро­фея, да­вай два кре­ста, на­день на них.

До­ро­фея го­во­рит:

– За­чем им кре­сты, они се­го­дня при­част­ни­ки.

А Ма­рия Ива­нов­на знай скан­да­лит, кри­чит:

– Кре­сты, кре­сты им на­день.

До­ро­фея вы­нес­ла два кре­ста, рас­стег­ну­ла де­тям кур­точ­ки, кре­стов и в прав­ду не ока­за­лось.

Да­ма очень сму­ти­лась, ко­гда До­ро­фея спро­си­ла ее:

– Как же вы при­ча­ща­ли их без кре­стов?

Та в от­вет про­бор­мо­та­ла, что в до­ро­гу сня­ла их, а то они бу­дут де­тей бес­по­ко­ить.

Вслед за ней при­шла схим­ни­ца.

– За­чем на­де­ла схи­му, сни­ми, сни­ми, на­день пла­то­чек и лап­ти, да крест на­день на нее, – го­во­рит Ма­рия Ива­нов­на. С тре­пе­том мать До­ро­фея по­до­шла к ней: ока­за­лось, что она без кре­ста. Ска­за­ла, что в до­ро­ге по­те­ря­ла.

Епи­скоп Зи­но­вий (Дроз­дов) спро­сил Ма­рию Ива­нов­ну:

– Я кто?

– Ты поп, а мит­ро­по­лит Сер­гий – ар­хи­ерей.

– А где мне да­дут ка­фед­ру, в Там­бо­ве?

– Нет, в Че­ре­ва­то­ве.

У Ар­цы­бу­ше­вых бы­ла очень по­ро­ди­стая тел­ка, и вот она за ле­то не огу­ля­лась, и сле­до­ва­тель­но, се­мья долж­на быть весь год без мо­ло­ка, а у них ма­лые де­ти, средств ни­ка­ких, и они за­ду­ма­ли про­дать ее и ку­пить дру­гую и по­шли к Ма­рии Ива­новне за бла­го­сло­ве­ни­ем.

– Бла­го­сло­ви, Ма­рия Ива­но­ва, ко­ро­ву про­дать.

– За­чем?

– Да она нестель­ная, ку­да ее нам.

– Нет,– от­ве­ча­ет Ма­рия Ива­нов­на, – стель­ная, стель­ная, го­во­рю вам, грех вам бу­дет, ес­ли про­да­ди­те, де­тей го­лод­ны­ми оста­ви­те.

При­шли до­мой в недо­уме­нии, по­зва­ли опыт­ную де­ре­вен­скую жен­щи­ну, чтобы она осмот­ре­ла ко­ро­ву. Та при­зна­ла, что ко­ро­ва нестель­ная.

Ар­цы­бу­ше­вы опять по­шли к Ма­рии Ива­новне и го­во­рят:

– Ко­ро­ва нестель­ная, ба­ба го­во­рит.

Ма­рия Ива­нов­на за­вол­но­ва­лась, за­кри­ча­ла.

– Стель­ная, го­во­рю вам, стель­ная.

Да­же по­би­ла их. Но они не по­слу­ша­лись и по­ве­ли ко­ро­ву на ба­зар, им за нее пред­ло­жи­ли де­сять руб­лей. Оскор­би­лись они и не про­да­ли, но для се­бя тел­ку все-та­ки при­смот­ре­ли и да­ли за­да­ток де­сять руб­лей.

А Ма­рия Ива­нов­на все од­но – ру­га­ет их, кри­чит, бра­нит. И что же? По­зва­ли фельд­ше­ра, и он на­шел, что ко­ро­ва дей­стви­тель­но стель­ная. При­бе­жа­ли они к Ма­рии Ива­новне и в но­ги ей:

– Про­сти нас, Ма­рия Ива­нов­на, что нам те­перь де­лать с те­луш­кой, ведь мы за нее де­сять руб­лей за­дат­ка да­ли.

– От­дай­те те­луш­ку, и пусть за­да­ток про­па­дет.

Они так и сде­ла­ли.

31 де­каб­ря 1926 го­да, под но­вый 1927 год, бла­жен­ная ска­за­ла: «Ста­руш­ки уми­рать бу­дут... Ка­кой год на­сту­па­ет, ка­кой тя­же­лый год – уже Илья и Енох по зем­ле хо­дят...» И, прав­да, с 1 ян­ва­ря две неде­ли все вре­мя по­кой­ни­цы бы­ли, и да­же не по од­ной в день.

В Неде­лю мы­та­ря и фа­ри­сея при­е­ха­ли на­чаль­ни­ки раз­го­нять Са­ров, и это дли­лось до чет­вер­той неде­ли Ве­ли­ко­го по­ста.

Вы­го­нять мо­на­хов бы­ло труд­но. У них бы­ли по­чти у всех от­дель­ные кел­лии с от­дель­ны­ми вхо­да­ми и по несколь­ку клю­чей. Се­го­дня вы­го­нят мо­на­ха, а он зав­тра при­дет и за­прет­ся. Служ­ба в церк­ви еще шла. На­ко­нец в по­не­дель­ник на Кре­сто­по­клон­ной неде­ле при­е­ха­ло мно­го на­чаль­ства – со­бра­ли всю свя­ты­ню: чу­до­твор­ную ико­ну "Жи­во­нос­ный ис­точ­ник", гроб-ко­ло­ду, в ко­то­ром мо­щи пре­по­доб­но­го Се­ра­фи­ма про­ле­жа­ли в зем­ле семь­де­сят лет, ки­па­ри­со­вый гроб, из ко­то­ро­го вы­ну­ли мо­щи пре­по­доб­но­го Се­ра­фи­ма, и дру­гие свя­ты­ни. Все это сло­жи­ли вме­сте, устро­и­ли ко­стер и со­жгли.

Мо­щи пре­по­доб­но­го Се­ра­фи­ма сло­жи­ли в си­ний просфор­ный ящик и за­пе­ча­та­ли его. Лю­ди раз­де­ли­лись на че­ты­ре пар­тии и на са­нях по­еха­ли все в раз­ные сто­ро­ны, же­лая скрыть, ку­да уве­зут мо­щи. Ящик с мо­ща­ми по­вез­ли на Ар­за­мас через се­ло Ону­чи­но, где оста­но­ви­лись но­че­вать и по­кор­мить ло­ша­дей. Ко­гда трой­ка с мо­ща­ми въе­ха­ла в се­ло Кре­мен­ки, на ко­ло­кольне уда­ри­ли в на­бат. Мо­щи вез­ли пря­мо в Моск­ву.

По­сле ра­зо­ре­ния мо­на­сты­ря служ­ба в Са­ро­ве пре­кра­ти­лась, и мо­на­хи разо­шлись кто ку­да.

По­сле Пас­хи вла­сти яви­лись в Ди­ве­е­во.

По все­му мо­на­сты­рю устро­ен был обыск, опи­сы­ва­ли ка­зен­ные и про­ве­ря­ли лич­ные ве­щи. В эти тя­же­лые дни Со­ня Бул­га­ко­ва (впо­след­ствии мо­на­хи­ня Се­ра­фи­ма) по­шла к Ма­рии Ива­новне. Та си­де­ла спо­кой­ная, без­мя­теж­ная.

– Ма­рия Ива­нов­на, по­жи­вем ли мы еще спо­кой­но?
– По­жи­вем.
– Сколь­ко?
– Три ме­ся­ца.

На­чаль­ство уеха­ло. Все пошло сво­им че­ре­дом. Про­жи­ли так ров­но три ме­ся­ца, и под Рож­де­ство Пре­свя­той Бо­го­ро­ди­цы, 7/20 сен­тяб­ря 1927 го­да, всем пред­ло­жи­ли по­ки­нуть мо­на­стырь.

По бла­го­сло­ве­нию епи­ско­па Вар­на­вы бла­жен­ной Ма­рии Ива­новне бы­ла по­стро­е­на ке­лья в се­ле Пу­зо. Ту­да ее от­вез­ли сра­зу же по­сле за­кры­тия мо­на­сты­ря; ру­ко­во­ди­ла устрой­ством Ма­рии Ива­нов­ны Ва­лен­ти­на Долга­но­ва и де­ло по­ста­ви­ла так, что ни­ко­му не ста­ло до­сту­па к бла­жен­ной.

В Пу­зе Ма­рия Ива­нов­на про­бы­ла око­ло трех ме­ся­цев.

Ко­гда игу­ме­ния Алек­сандра по­се­ли­лась в Му­ро­ме, к ней при­е­ха­ла мать До­ро­фея.

– За­чем ты Ма­рию Ива­нов­ну в мир от­да­ла? Бе­ри об­рат­но, – ска­за­ла ей игу­ме­ния.

Та по­еха­ла за ней.

– Ма­рия Ива­нов­на, по­едешь со мной?
– По­еду.

По­ло­жи­ли ее на во­зок, укры­ли крас­ным оде­я­лом и при­вез­ли в Ели­за­ро­во. Здесь она про­жи­ла до вес­ны, а вес­ной пе­ре­вез­ли ее в Ди­ве­е­во, сна­ча­ла к глу­хо­не­мым бра­ту с сест­рой, а в 1930 го­ду на ху­тор воз­ле се­ла По­чи­нок и, на­ко­нец, в Че­ре­ва­то­во, где она и скон­ча­лась 26 ав­гу­ста/8 сен­тяб­ря 1931 го­да.

Мно­гим Ма­рия Ива­нов­на го­во­ри­ла об их бу­ду­щей жиз­ни. Кто-то ска­зал бла­жен­ной:

– Ты все го­во­ришь, Ма­рия Ива­нов­на, мо­на­стырь! Не бу­дет мо­на­сты­ря!
– Бу­дет! Бу­дет! Бу­дет! – и да­же за­сту­ча­ла изо всей си­лы по сто­ли­ку.

Она все­гда по нему так сту­ча­ла, что раз­би­ва­ла ру­ку, и ей под­кла­ды­ва­ли под ру­ку по­душ­ку, чтобы не так бы­ло боль­но.

Всем сест­рам в бу­ду­щем мо­на­сты­ре она на­зна­ча­ла по­слу­ша­ния: ко­му се­но сгре­бать, ко­му ка­нав­ку чи­стить, ко­му что, а Соне Бул­га­ко­вой ни­ко­гда ни­че­го не го­во­ри­ла. И та од­на­жды спро­си­ла:

– Ма­рия Ива­нов­на, а я до­жи­ву до мо­на­сты­ря?
– До­жи­вешь, – от­ве­ти­ла она ти­хо и креп­ко сжа­ла ей ру­ку, до бо­ли при­да­вив к сто­ли­ку.

Пе­ред смер­тью Ма­рия Ива­нов­на всем близ­ким к ней сест­рам ска­за­ла, сколь­ко они по ней до со­ро­ко­во­го дня про­чи­та­ют ка­физм. Все это ис­пол­ни­лось в точ­но­сти, а Соне Бул­га­ко­вой ска­за­ла, ко­гда та бы­ла у нее в по­след­ний раз в ок­тяб­ре 1930 го­да: «А ты обо мне ни од­ной ка­физ­мы не про­чи­та­ешь». Она, дей­стви­тель­но, ни­че­го не про­чи­та­ла, но вспом­ни­ла об этом уже на со­ро­ко­вой день.