Мученик Максим Румянцев

Мак­сим Ива­но­вич Ру­мян­цев ро­дил­ся в се­ре­дине пя­ти­де­ся­тых го­дов XIX сто­ле­тия в де­ревне Ван­дыш­ки Ки­не­шем­ско­го уез­да Ко­стром­ской гу­бер­нии в кре­стьян­ской се­мье. Ро­ди­те­ли его умер­ли, ко­гда Мак­си­му ед­ва ми­ну­ло де­сять лет, и он по­се­лил­ся в до­ме бра­та Его­ра и его же­ны Ели­за­ве­ты, где про­жил до пят­на­дца­ти лет, а в пят­на­дцать лет ушел стран­ство­вать. Где и как стран­ство­вал Мак­сим — неиз­вест­но, но вер­нув­шись по­чти через трид­цать лет на ро­ди­ну, он знал служ­бу цер­ков­ную на­изусть, хо­тя оста­вал­ся негра­мо­тен; во вре­мя стран­ствий он при­нял по­двиг юрод­ства, Ко­то­рый не остав­лял до са­мой кон­чи­ны.
Вер­нув­шись в род­ную де­рев­ню, Мак­сим Ива­но­вич жил то у бра­та в бань­ке, то в бла­го­че­сти­вом се­мей­стве Груз­де­вых, по­чи­тав­ших бла­жен­но­го за про­зор­ли­вость, то в се­мей­стве Ко­че­ри­ных, а то где при­дет­ся, ку­да Бог при­ве­дет.
Хо­дил Мак­сим Ива­но­вич круг­лый год бо­си­ком и в од­них и тех же, на­де­тых од­на на дру­гую, ру­ба­хах. Ес­ли кто-ни­будь да­рил ему са­по­ги, то он со­вал в них бу­ма­гу, чтобы неудоб­но бы­ло хо­дить, а по­том все рав­но от­да­вал. В бане ни­ко­гда не мыл­ся, а как вой­дет в ба­ню в гряз­ных ру­баш­ках, в тех же са­мых ру­баш­ках и вый­дет.
Од­на­жды свя­щен­ник Ни­ко­лай Жит­ни­ков, с ко­то­рым бла­жен­ный вел близ­кую друж­бу, уго­во­рил его по­па­рить­ся в бане. Отец Ни­ко­лай остал­ся ждать, а Мак­сим Ива­но­вич ушел в ба­ню и ис­чез.
Что же это он так дол­го? Ку­да это он про­пал? – недо­уме­вал о. Ни­ко­лай. Во­шел он в ба­ню и ви­дит: си­дит Мак­сим Ива­но­вич на пол­ке крас­ный, как свек­ла, во всех сво­их ру­ба­хах.
– Да что же ты, Мак­сим Ива­но­вич, в одеж­де си­дишь? – спро­сил он.
– Так ты же мне сам ве­лел па­рить­ся, а не мыть­ся, – улы­ба­ясь от­ве­тил бла­жен­ный.
В де­ревне мно­гие, осо­бен­но по­на­ча­лу, сме­я­лись над ним, а маль­чиш­ки, бы­ва­ло, пус­ка­ли в него кам­ни. Но бла­го­душ­но все это пе­ре­но­сил бла­жен­ный, пом­ня, что все под­ви­за­ю­щи­е­ся за Хри­ста го­ни­мы бу­дут.
К то­му вре­ме­ни, ко­гда он по­се­лил­ся в де­ревне по­сле мно­го­лет­не­го по­дви­га стран­ни­че­ства и юрод­ства, он до­стиг бе­ре­гов бла­жен­но­го бес­стра­стия, и Гос­подь на­чал от­кры­вать ему Свою бла­гую во­лю о дру­гих лю­дях.
Уны­ние и грусть овла­де­ли Ан­дре­ем Груз­де­вым, ко­гда при­шла ему по­ра ид­ти на вой­ну 1914 го­да.
– Про­щай, Мак­сим Ива­но­вич, мо­жет, не вер­нусь, – ска­зал он, по­дой­дя к юро­ди­во­му.
– До сви­да­ния, слад­кий ба­рин, – от­ве­тил Мак­сим Ива­но­вич. Мно­ги­ми чу­де­са­ми за­сви­де­тель­ство­вал Гос­подь бла­жен­но­го, так что не оста­лось у Ан­дрея со­мне­ния: он вер­нет­ся жи­вым. И вер­нул­ся.
Дочь его. Ве­ру Груз­де­ву, Мак­сим Ива­но­вич на­зы­вал Хри­сто­вой неве­стой. «Вер­но, ты, Ве­ра, за­муж не вый­дешь», — го­во­ри­ла ей мать. И дей­стви­тель­но, она оста­лась де­ви­цей.
Млад­шей до­че­ри Груз­де­вых Мак­сим Ива­но­вич, ко­гда та бы­ла де­воч­кой, ча­стень­ко го­во­рил:
– Ни­ко­лай, да­вай за­ку­рим. Ни­ко­лай, да­вай за­ку­рим. А то возь­мет да вдруг начнет бе­гать, при­го­ва­ри­вая:
– За мной кто-то бе­жит. Я спря­чусь в са­рай, за мной кто-то бе­жит. Спря­чусь под стол.
Объ­яс­ни­лось все через мно­го лет, ко­гда она вы­шла за­муж за Ни­ко­лая, и тот, ко­гда бы­вал пьян, пре­сле­до­вал ее, так что она не зна­ла, ку­да от него укрыть­ся.
Мак­сим Ива­но­вич ни­ко­гда не го­во­рил че­ло­ве­ку пря­мо, а все­гда как бы о се­бе. При­шел как-то к Мак­си­му Ива­но­ви­чу свя­щен­ник Гри­го­рий Аве­рин, и бла­жен­ный ска­зал ему:
– Вот Мак­си­ма Ива­но­ви­ча ско­ро за­бе­рут. Ско­ро за­бе­рут – да это ни­че­го. Умрет Мак­сим, и при­ле­тит со­ло­вей, но не ся­дет на мо­гил­ку и не про­по­ет.
Вско­ре о. Гри­го­рий был аре­сто­ван и в ла­ге­ре рас­стре­лян.
Ес­ли и го­во­рил бла­жен­ный о со­бы­ти­ях пря­мо, то лишь то­гда, ко­гда ина­че бы­ло нель­зя.
Как-то си­дел Петр Ко­че­рин со сво­и­ми дру­зья­ми на за­ва­лин­ке. И Мак­сим Ива­но­вич тут же. Вдруг по­сре­ди раз­го­во­ра Мак­сим Ива­но­вич го­во­рит:
– Вот, ды­мок по­шел.
Но ни­кто не об­ра­тил на это вни­ма­ния. Мак­сим Ива­но­вич через неко­то­рое вре­мя на­стой­чи­вее про­из­нес:
– Ды­мит. Ды­мит.
Но опять ни­кто на его сло­ва не об­ра­тил вни­ма­ния, и то­гда Мак­сим Ива­но­вич уже в го­лос за­кри­чал:
– Да по­жар же!
Тут все вско­чи­ли. За­бе­жа­ли за дом. И точ­но. За до­мом по­лы­ха­ло гум­но.
Об­ма­нуть или скрыть что-ни­будь от Мак­си­ма Ива­но­ви­ча бы­ло невоз­мож­но.
Од­на­жды, ко­гда бла­жен­ный жил у Груз­де­вых, хо­зяй­ка до­ма ра­ди сво­ей бо­лез­ни и се­мей­ных нужд взя­ла у него из меш­ка, ко­то­рый он хра­нил на пе­чи, су­ха­рей. «Я немно­го возь­му, не узна­ет Мак­сим», – ре­ши­ла она.
Но Мак­сим Ива­но­вич, как во­шел в из­бу, схва­тил­ся за го­ло­ву и за­кри­чал:
– За­во­ро­ва­ли! За­во­ро­ва­ли! Жи­тья у вас нет. За­во­ро­ва­ли!
При­шлось ей все рас­ска­зать.
Од­на­жды при­шла к Мак­си­му Оль­га Доб­ре­цо­ва, с нею жен­щи­на пе­ре­да­ла для бла­жен­но­го свер­ток. Оль­га от­да­ла Мак­си­му Ива­но­ви­чу два сверт­ка и не ста­ла го­во­рить, ка­кой от ко­го, по­счи­тав это неваж­ным.
Но ина­че на это по­смот­рел бла­жен­ный.
– Это – твое, – ска­зал он, – а это с то­бой пе­ре­да­ли.
– Про­сти ме­ня, Мак­сим Ива­но­вич, – встре­пе­ну­лась Оль­га.
– Про­сти, про­сти, – про­го­во­рил бла­жен­ный, – хо­ро­шо еще, что ты со­зна­лась, а то со­врут и не со­зна­ют­ся.
В дру­гой раз, ко­гда она со­бра­лась ухо­дить, он ска­зал:
– Ты оста­вай­ся, а то лю­ди злые...
Не по­слу­ша­лась она и по­шла. Нуж­но бы­ло ид­ти глу­хим ме­стом. И ви­дит Оль­га – сто­ят му­жи­ки и ни за что ее не про­пу­стят. Бро­си­лась она бе­жать. Му­жи­ки – за ней. Она бе­жит изо всех сил, а они на­го­ня­ют, и все от­чет­ли­вей их то­пот, уже пря­мо за спи­ной. И взмо­ли­лась Оль­га к бла­жен­но­му Мак­си­му о по­мо­щи. И слы­шит – стих звук по­го­ни, пе­ре­ста­ли ее пре­сле­до­вать. Ед­ва жи­вой от стра­ха до­бра­лась она до об­ще­жи­тия, где жи­ла.
Оль­га ни­ко­гда не рас­ска­зы­ва­ла бла­жен­но­му по­дроб­но­стей сво­ей жиз­ни в об­ще­жи­тии, где у нее не бы­ло ни кро­ва­ти, ни по­сте­ли, она спа­ла на по­лу.
Мак­сим Ива­но­вич сам го­во­рил:
– Вот раз­ва­лят­ся, как ба­ре, на кро­ва­тях, а у ме­ня – паль­то под го­ло­ву и под се­бя.
Паль­то это вско­ре укра­ли, о чем ей бла­жен­ный сам ска­зал:
– Вот ка­кие злые лю­ди, паль­туш­ку укра­ли. Но ты не рас­стра­и­вай­ся. Вско­ре Оль­га на­шла на зем­ле день­ги, ко­то­рых как раз хва­ти­ло на по­куп­ку паль­то.
Бы­ва­ло, что Мак­сим Ива­но­вич ни к ко­му не шел но­че­вать, а са­дил­ся со сво­им меш­ком по­сре­ди ули­цы и си­дел здесь по несколь­ку дней. Од­на­жды зи­мой он про­си­дел так неде­лю. И од­на жен­щи­на сжа­ли­лась над ним:
– Мак­сим Ива­но­вич, так же нель­зя.
– Ко­неч­но, нель­зя, – крот­ко от­ве­тил бла­жен­ный, но не сдви­нул­ся с ме­ста.
Жен­щи­на по­шла до­мой, ис­то­пи­ла ба­ню и при­шла уго­ва­ри­вать бла­жен­но­го.
– Мак­сим Ива­но­вич, по­шли, я уже и ба­ню спе­ци­аль­но для те­бя ис­то­пи­ла.
– Ну, да­вай са­лаз­ки, на­кла­ды­вай на них меш­ки, – со­гла­сил­ся он. Она при­шла с са­лаз­ка­ми, по­ло­жи­ла на них меш­ки бла­жен­но­го и по­про­бо­ва­ла вез­ти. Но са­лаз­ки с ме­ста не стро­ну­лись. По­про­бо­ва­ла еще. Не мо­жет их сдви­нуть.
– Мак­сим Ива­но­вич, не идут что-то са­лаз­ки.
– Не идут, – по­ка­чал он го­ло­вой и сам ле­гонь­ко под­толк­нул са­лаз­ки. И сра­зу они сдви­ну­лись и лег­ко по­шли.
Од­на­жды, ко­гда бла­жен­ный жил у Груз­де­вых, он на­чал с са­мо­го утра петь за­упо­кой­ные сти­хи­ры и пел их по­чти весь день. Хо­зяй­ка слу­ша­ла, ду­мая, ко­гда же он кон­чит, и на­ко­нец спро­си­ла:
– Что ты все за­упо­кой­ные сти­хи­ры по­ешь? Ни­че­го не от­ве­тил Мак­сим, про­дол­жая петь, а через неко­то­рое вре­мя, кон­чив петь, ска­зал:
– Ну, те­перь все. От­пе­то. Опус­кай­те в мо­ги­лу.
Вско­ре при­е­ха­ли из Ки­не­шем­ско­го Успен­ско­го мо­на­сты­ря и ска­за­ли, что в мо­на­сты­ре умер­ла мо­на­хи­ня.
Как-то еще до на­ча­ла го­не­ний бла­жен­ный, про­хо­дя ми­мо Ки­не­шем­ско­го мо­на­сты­ря, ска­зал:
– По­душ­ки-то, по­душ­ки ка­кие! Раз­ве это мо­на­хи­ни? Все раз­ле­тит­ся. Все.
В се­ре­дине два­дца­тых го­дов мо­на­стырь был за­крыт, в его зда­ни­ях по­ме­сти­лась след­ствен­ная тюрь­ма.
Серд­це Мак­си­ма не при­леп­ля­лось ни к че­му зем­но­му; день­ги он пре­зи­рал, а ес­ли ему кто их да­вал, то он по­трет их, по­трет, да и бро­сит или сунет ку­да-ни­будь.
Од­на­жды при­бе­жа­ла со­сед­ка Груз­де­вых к Мак­си­му Ива­но­ви­чу:
– Мак­сим Ива­но­вич, ведь у нас зем­лю-то от­ни­ма­ют!
– Ну и что? – невоз­му­ти­мо от­ве­тил бла­жен­ный. – Те­бе жал­ко, что ли?
– Да как не жал­ко? Ко­неч­но, жал­ко.
– Ах ты, жал­ко, – по­ка­чал го­ло­вой бла­жен­ный, – да ты возь­ми в кар­ман зем­лю-то и хо­ди, раз те­бе жал­ко.
Ду­хов­но близ­кие от­но­ше­ния Мак­сим Ива­но­вич вел с епи­ско­пом Ки­не­шем­ским Ва­си­ли­ем.
– Мно­гих я ви­дел по­движ­ни­ков, мо­лит­вен­ни­ков и ду­хов­ных лю­дей, – го­во­рил о нем свя­ти­тель, – но этот бли­же всех к Бо­гу.
Вла­ды­ка Ва­си­лий хо­дил к бла­жен­но­му Мак­си­му Ива­но­ви­чу пеш­ком. И ко­гда бы он ни за­ду­мал прий­ти, Мак­сим Ива­но­вич все­гда за­ра­нее знал о его по­се­ще­нии. Од­на­жды он пре­ду­пре­дил о его при­хо­де хо­зяй­ку, и она бро­си­лась уби­рать в из­бе.
Но не успел свя­ти­тель вой­ти, как бла­жен­ный сам ука­зал ему ме­сто:
– Ты, вла­ды­ко, здесь на по­ро­ге са­дись.
– Да как же так! – всплес­ну­ла ру­ка­ми хо­зяй­ка. – Я уже и ска­ме­еч­ку вы­тер­ла...
– А ему тут... тут... Са­дись, са­дись здесь! – на­стой­чи­во по­вто­рял бла­жен­ный, по­ка­зы­вая на по­рог.
Свя­ти­тель не стал воз­ра­жать.
Это бы­ло неза­дол­го до аре­ста епи­ско­па.
Но пра­вед­ни­ку за­кон не ле­жит. Од­на­жды Мак­сим Ива­но­вич пе­ре­дал через близ­ких свя­ти­те­лю, что хо­тел бы при­ча­стить­ся.
В на­зна­чен­ный день епи­скоп Ва­си­лий при­шел к бла­жен­но­му. Си­дит, ждет. А Мак­сим Ива­но­вич в это вре­мя с му­жи­ка­ми бе­се­ду­ет. Те ему уже и по­ку­рить пред­ла­га­ют, и он не от­ка­зы­ва­ет­ся, за­ку­ри­ва­ет.
Ви­дя, что на­прас­но его ожи­да­ние, епи­скоп по­слал за ним ке­лей­ни­ка и, ко­гда Мак­сим Ива­но­вич при­шел, стро­го спро­сил:
– Ты что-ни­будь ел?
– Немно­жеч­ко по­ел, – от­ве­тил бла­жен­ный так, точ­но толь­ко это­го во­про­са и ждал, и до­ба­вил: – Уж боль­но ты строг, вла­ды­ко, я со­всем немнож­ко, чуть-чуть по­ел, а бу­дет вре­мя, ко­гда по­ем­ши бу­дут при­ча­щать­ся.
О бу­ду­щем ли он го­во­рит? Не пре­лест­ное ли это пре­не­бре­же­ние ко свя­тыне? – по­ду­мал свя­ти­тель, сам стро­гий по­движ­ник и рев­ни­тель цер­ков­ных ка­но­нов. И бла­го­сло­вил сво­их ду­хов­ных де­тей повре­ме­нить об­ра­щать­ся к бла­жен­но­му за со­ве­та­ми.
Через неко­то­рое вре­мя Мак­сим Ива­но­вич сно­ва по­звал вла­ды­ку к се­бе – при­ча­стить­ся.
– Ну, что, Мак­сим Ива­но­вич, не ел, не пил? – спро­сил тот, вой­дя.
– Не ел, не пил, вла­ды­ко свя­тый, – от­ве­тил бла­жен­ный с кро­то­стью бла­го­об­раз­но­го Иоси­фа, при­ни­ма­ю­ще­го на свои ру­ки пре­чи­стое те­ло Хри­ста.
По­сле ис­по­ве­ди все со­мне­ния у свя­ти­те­ля рас­се­я­лись, и он вновь бла­го­сло­вил ду­хов­ных де­тей об­ра­щать­ся к бла­жен­но­му.
Мно­гие, ви­дя, ка­кую жизнь он ве­дет, го­во­ри­ли ему:
– Мак­сим Ива­но­вич, ты уже спа­сен, ты уже в Цар­стве Небес­ном.
– А кто это зна­ет: в Цар­стве ли? – от­ве­тит бла­жен­ный, глянет на об­раз Ца­ри­цы Небес­ной. – Ца­ри­ца Небес­ная! – вос­кликнет, и сле­зы са­ми со­бой по­бе­гут по ще­кам.
Зная служ­бу на па­мять, он на Пас­ху пел ее всю до­ма. Ся­дет про­тив окон и ра­ду­ет­ся.
– Смот­ри, – ска­жет хо­зяй­ке, – ан­гель­ская ду­шень­ка, как сол­ныш­ко иг­ра­ет.
А сам смот­рит не на солн­це, а на свя­тые ико­ны.
Неза­дол­го до сво­е­го аре­ста Мак­сим Ива­но­вич при­шел к о. Ни­ко­лаю Жит­ни­ко­ву и ска­зал:
– Отец Ни­ко­лай, да­вай ба­гаж со­би­рать.
И дей­стви­тель­но, вско­ре они оба бы­ли аре­сто­ва­ны.
Пред­се­да­те­лем пер­во­го в тех ме­стах кол­хо­за был Ва­си­лий Со­ро­кин, а сын его, Вла­ди­мир, ра­бо­тал в кол­хо­зе трак­то­ри­стом. Оба они не лю­би­ли бла­жен­но­го и пи­са­ли до­но­сы вла­стям, чтобы те аре­сто­ва­ли его.
И, на­ко­нец, зи­мой 1928 го­да к до­му, где то­гда жил Мак­сим Ива­но­вич, подъ­е­ха­ли са­ни с воз­ни­цей-ми­ли­ци­о­не­ром.
Слу­чив­ший­ся тут Ан­дрей Груз­дев спро­сил:
– За что вы его аре­сто­вы­ва­е­те?
– Да нам не жал­ко, – от­ве­тил ми­ли­ци­о­нер, – он нам не ме­ша­ет, но на него уже тре­тье за­яв­ле­ние по­да­но, чтобы его аре­сто­вать. Так что со­би­рай­ся, Мак­сим Ива­но­вич, по­еха­ли.
Со­би­рать Мак­си­му Ива­но­ви­чу бы­ло нече­го, ни­ка­ко­го иму­ще­ства у него не бы­ло, сел он в са­ни, и они от­пра­ви­лись. По до­ро­ге им встре­ти­лась жен­щи­на, ко­то­рая, узнав бла­жен­но­го, спро­си­ла:
– Ку­да это ты, Мак­сим Ива­но­вич, по­ехал?
– К Ца­рю на обед, – от­ве­тил бла­жен­ный.
В Ки­не­шем­ской тюрь­ме Мак­си­ма Ива­но­ви­ча под­верг­ли же­сто­ким му­че­ни­ям, по­пе­ре­мен­но дер­жа то в жа­ре, то в хо­ло­де. Но недол­го он здесь про­был и был пе­ре­ве­ден в дру­гой го­род. Здесь бла­жен­ный ока­зал­ся вме­сте с о. Ни­ко­ла­ем Жит­ни­ко­вым, ко­то­рый явил­ся сви­де­те­лем его кон­чи­ны, и на­пи­сал из за­клю­че­ния ки­не­шем­цам, что бла­жен­ный Мак­сим умер как ве­ли­кий пра­вед­ник.

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Му­че­ни­ки, ис­по­вед­ни­ки и по­движ­ни­ки бла­го­че­стия Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви ХХ сто­ле­тия. Жиз­не­опи­са­ния и ма­те­ри­а­лы к ним. Кни­га 2»
Тверь. 2001. С. 265-271

Ис­точ­ник: www.fond.ru