Исповедник Максим (Попов) Иеромонах

Пре­по­доб­но­ис­по­вед­ник Мак­сим ро­дил­ся 17 июня 1876 го­да в се­ле Боль­шой Сур­мет Бу­гу­рус­лан­ско­го уез­да Са­мар­ской гу­бер­нии в се­мье бо­га­то­го мор­дов­ско­го кре­стья­ни­на Гри­го­рия Сте­па­но­ви­ча По­по­ва и в кре­ще­нии на­ре­чен был Ме­фо­ди­ем. Гри­го­рий Сте­па­но­вич был по­пе­чи­те­лем стро­я­ще­го­ся в се­ле хра­ма во имя свя­тых бес­среб­ре­ни­ков Кос­мы и Да­ми­а­на. В се­мье неукос­ни­тель­но ис­пол­нял­ся цер­ков­ный устав, и сво­их де­тей – тро­их сы­но­вей и двух до­че­рей он вос­пи­тал в ве­ре и бла­го­че­стии. Все де­ти по­лу­чи­ли об­ра­зо­ва­ние в цер­ков­но-при­ход­ской шко­ле при мест­ном хра­ме. Впо­след­ствии два его сы­на, Ни­ко­лай и Ме­фо­дий, ста­ли свя­щен­ни­ка­ми, а до­че­ри, Мат­ро­на и Ев­до­кия, при­ня­ли мо­на­ше­ский по­стриг во Вла­ди­мир­ском Ка­мен­ском мо­на­сты­ре Уфим­ской епар­хии.
В 1900 го­ду Ме­фо­дий же­нил­ся на кре­стьян­ке Елене Ти­мо­фе­евне По­ля­ко­вой, и у них ро­ди­лось ше­сте­ро де­тей: пер­вый ре­бе­нок ро­дил­ся в 1902 го­ду, по­след­ний – в 1916‑м.
В 1915 го­ду Гри­го­рий Сте­па­но­вич раз­де­лил меж­ду сы­но­вья­ми се­мей­ный на­дел – зем­ли и хо­зяй­ство. Всем сы­но­вьям бы­ло от­стро­е­но по боль­шо­му де­ре­вян­но­му до­му в де­вять окон, вы­де­лен скот и хо­зяй­ствен­ный ин­вен­тарь. До­че­рям – Мат­роне (ино­кине Ма­рии) и Ев­до­кии (мо­на­хине Ав­гу­сте) и пле­мян­ни­це Ев­до­кии (ино­кине Ели­за­ве­те) Гри­го­рий Сте­па­но­вич вы­стро­ил дом во Вла­ди­мир­ском Ка­мен­ском мо­на­сты­ре. Ме­фо­дию до­ста­лось око­ло два­дца­ти ло­ша­дей, ко­ро­вы и ов­цы; воз­де­лы­вая зем­лю, он се­ял пше­ни­цу, рожь, про­со, овес.
Вы­рос­ши в бла­го­че­сти­вой се­мье, Ме­фо­дий был че­ло­ве­ком бо­го­бо­яз­нен­ным и сми­рен­ным и ча­сто со­вер­шал па­лом­ни­че­ства к пра­во­слав­ным свя­ты­ням. По обы­чаю тех лет па­лом­ни­че­ства бы­ли обет­ны­ми и бы­ли со­пря­же­ны с нелег­ким тру­дом. С со­бой Ме­фо­дий брал лишь ме­шок су­ха­рей и несколь­ко пар лап­тей. Па­лом­ни­че­ство в Ки­ев за­ня­ло у него око­ло по­лу­го­да. В до­ро­ге он оста­нав­ли­вал­ся в до­мах ве­ру­ю­щих лю­дей, ко­то­рые с еван­гель­ской доб­ро­той при­ни­ма­ли стран­ни­ков, бе­се­до­вал со мно­ги­ми людь­ми, неко­то­рые из них бы­ли на­сто­я­щи­ми по­движ­ни­ка­ми.
Рев­нуя о бла­го­че­стии, Ме­фо­дий по­дол­гу мо­лил­ся, чи­тал ака­фи­сты, ка­но­ны, Псал­тирь, ста­ра­ясь под­чи­нить весь строй сво­ей жиз­ни слу­же­нию Гос­по­ду. В его се­мье на­столь­ны­ми кни­га­ми бы­ли жи­тия свя­тых и За­кон Бо­жий; неуга­си­мо го­ре­ла лам­па­да пе­ред ико­ной Бо­жи­ей Ма­те­ри «Уми­ле­ние». За бла­го­че­сти­вую и стро­гую жизнь кре­стьяне от­но­си­лись к Ме­фо­дию с боль­шим ува­же­ни­ем, как к дан­но­му им Бо­гом пра­вед­ни­ку, и ча­сто об­ра­ща­лись к нему за мо­лит­вен­ной под­держ­кой, ма­те­ри­аль­ной по­мо­щью и со­ве­том.
В Кос­мо­де­мья­нов­ской церк­ви слу­жил то­гда свя­щен­ник Лу­ка. Че­ло­век му­зы­каль­но ода­рен­ный, он ор­га­ни­зо­вал в се­ле пре­крас­ный цер­ков­ный хор, в ко­то­ром пе­ла пле­мян­ни­ца Гри­го­рия Сте­па­но­ви­ча, Ев­фро­си­нья. В свое вре­мя она бы­ла вы­да­на за­муж, но в за­му­же­стве про­бы­ла один день, вер­ну­лась к род­ным и ста­ла петь и чи­тать в хра­ме, и хо­тя мо­на­ше­ский по­стриг не при­ня­ла, но про­жи­ла всю жизнь как мо­на­хи­ня.
В на­ча­ле два­дца­тых го­дов вла­сти за­кры­ли Кос­мо­де­мья­нов­ский храм, и свя­щен­ник уехал; вме­сто него неиз­вест­но от­ку­да при­е­хал некий че­ло­век, на­звав­ший­ся свя­щен­ни­ком, и на­чал слу­жить. Служ­бу он знал хо­ро­шо, но, сдру­жив­шись с мест­ным на­чаль­ством, вел се­бя в от­но­ше­нии нрав­ствен­ном не вполне как свя­щен­ник; на­род про­звал его Ва­х­ит­кой и все ча­ще стал вы­ска­зы­вать по­до­зре­ния, что, мо­жет быть, при­ше­лец и не яв­ля­ет­ся во­все свя­щен­ни­ком. Вы­яс­нять прав­ду в епар­хию был от­прав­лен Ме­фо­дий Гри­горь­е­вич. Преж­де чем ехать, он ото­брал у са­мо­зван­ца клю­чи от церк­ви и за­пре­тил ему слу­жить до его воз­вра­ще­ния. Все по­до­зре­ния в са­мо­зван­стве под­твер­ди­лись, и Ме­фо­дий Гри­горь­е­вич, вер­нув­шись до­мой, объ­явил о том кре­стья­нам, офи­ци­аль­но­го же до­ку­мен­та об этом он не при­вез, и Ва­х­ит­ка, хо­тя и пе­ре­стал слу­жить, но про­дол­жал жить в се­ле; Ме­фо­дий Гри­горь­е­вич сно­ва от­пра­вил­ся в епар­хию и при­вез офи­ци­аль­ный до­ку­мент, по­сле че­го са­мо­зва­нец по­ки­нул се­ло.
Ав­то­ри­тет Ме­фо­дия Гри­горь­е­ви­ча сре­ди кре­стьян был на­столь­ко вы­сок, что этим ре­ши­ли вос­поль­зо­вать­ся про­жи­вав­шие в со­сед­ней де­ревне Бу­ла­тов­ка мор­мо­ны. Они несколь­ко раз при­ез­жа­ли к Ме­фо­дию Гри­горь­е­ви­чу до­мой с це­лью убе­дить его при­стать к их сек­те, пред­по­ла­гая, что ес­ли под дав­ле­ни­ем го­не­ний на пра­во­сла­вие он к ним пе­рей­дет, то за ним уй­дет в сек­ту и боль­шин­ство мест­но­го на­се­ле­ния. Ме­фо­дий Гри­горь­е­вич вся­кий раз тер­пе­ли­во, но твер­до им воз­ра­жал, и в кон­це кон­цов они пе­ре­ста­ли его по­се­щать, убе­див­шись в без­успеш­но­сти сво­их по­пы­ток со­вра­тить его с пра­во­го пу­ти.
В 1921 го­ду в По­вол­жье раз­ра­зил­ся го­лод, а вслед за ним на­ча­лась эпи­де­мия ти­фа. Вес­ной 1922 го­да от ти­фа скон­чал­ся Гри­го­рий Сте­па­но­вич, на Пас­ху умер­ла су­пру­га Ме­фо­дия Гри­горь­е­ви­ча Еле­на Ти­мо­фе­ев­на, в это вре­мя был при смер­ти и он сам. Ко­гда хо­ро­ни­ли су­пру­гу, Ме­фо­дий Гри­горь­е­вич был без со­зна­ния, и род­ствен­ни­ки уже не на­де­я­лись, что он вы­жи­вет. Но Гос­подь бла­го­че­сти­во­му че­ло­ве­ку уго­то­вил иное – увен­чи­ва­ю­щий бла­го­че­стие ве­нец ис­по­вед­ни­че­ства. Чу­дом, не при­бе­гая к вра­чеб­ной по­мо­щи, он вы­здо­ро­вел и стал еще усерд­ней мо­лить­ся, ожи­дая, ка­кой жре­бий уго­то­ван ему бу­дет Гос­по­дом. Дочь и дво­их несо­вер­шен­но­лет­них сы­но­вей взя­ла на свое по­пе­че­ние се­мья стар­ше­го сы­на, а млад­шую дочь, Клав­дию, ко­то­рой бы­ло то­гда все­го шесть лет, Ме­фо­дий Гри­горь­е­вич от­вез в мо­на­стырь к сво­им сест­рам; мо­на­хи­ня Ав­гу­ста в мо­на­сты­ре нес­ла по­слу­ша­ние ал­тар­ни­цы и пче­ло­во­да, ино­ки­ня Ма­рия бы­ла зво­на­рем и уби­ра­лась в хра­ме, а их дво­ю­род­ная сест­ра, ино­ки­ня Ели­за­ве­та, бы­ла эко­ном­кой в оби­те­ли. Все они жи­ли в про­стор­ном до­ме, по­стро­ен­ном Гри­го­ри­ем Сте­па­но­ви­чем. В этом до­ме ли­ли све­чи и пек­ли просфо­ры, и все­гда здесь сто­ял чуд­ный за­пах ме­да и хле­ба.
Ле­том 1926 го­да епи­скоп Давле­ка­нов­ский Иоанн (По­яр­ков), вре­мен­но управ­ля­ю­щий Уфим­ской епар­хи­ей, по­стриг Ме­фо­дия Гри­горь­е­ви­ча в мо­на­ше­ство с име­нем Мак­сим и ру­ко­по­ло­жил во иеро­мо­на­ха ко хра­му Сер­ги­ев­ско­го жен­ско­го мо­на­сты­ря, на­хо­див­ше­го­ся в де­ся­ти ки­ло­мет­рах от го­ро­да Бе­ле­бея. Мо­на­стырь рас­по­ла­гал­ся в жи­во­пис­ном ме­сте в сос­но­вом бо­ру на го­ре: в цен­тре оби­те­ли сто­ял де­ре­вян­ный храм, во­круг него од­но­этаж­ные и двух­этаж­ные зда­ния ке­лий, вся тер­ри­то­рия мо­на­сты­ря бы­ла ого­ро­же­на де­ре­вян­ной огра­дой.
Зи­мой 1927-1928 го­дов вла­сти рас­по­ря­ди­лись за­крыть мо­на­стырь, за­явив, что сю­да бу­дут све­зе­ны бес­при­зор­ни­ки и ор­га­ни­зо­ва­на ко­ло­ния по при­ме­ру ко­ло­нии Ма­ка­рен­ко. Раз­ре­ше­но бы­ло остать­ся толь­ко свя­щен­ни­ку и де­ся­ти мо­на­хи­ням для со­вер­ше­ния цер­ков­ных служб для жи­те­лей окру­ги. Им раз­ре­ши­ли по­се­лить­ся в двух сто­рож­ках при хра­ме. Скуд­ное про­до­воль­ствие и дро­ва при­во­зи­ли кре­стьяне, пи­щу на­сель­ни­цы го­то­ви­ли на ко­ст­ре, но вполне бы­ли до­воль­ны судь­бой, а глав­ным об­ра­зом служ­бой Бо­жи­ей в хра­ме.
Вес­ной 1928 го­да в мо­на­стырь при­вез­ли ко­ло­ни­стов, ди­рек­то­ром ко­ло­нии был на­зна­чен та­та­рин. Од­на­жды сре­ди но­чи ко­ло­ни­сты раз­би­ли стек­ло в ал­тар­ном окне, стя­ну­ли по­кры­ва­ло с жерт­вен­ни­ка, опро­ки­ну­ли свя­щен­ные со­су­ды и вы­та­щи­ли ан­ти­минс, ко­то­рый за­тем бес­след­но ис­чез. Это бы­ло боль­шое го­ре для всех, так как без ан­ти­мин­са нель­зя бы­ло со­вер­шать ли­тур­гию. Отец Мак­сим, ни­ма­ло не мед­ля, на рас­све­те то­го же дня от­пра­вил­ся пеш­ком в Бе­ле­бей, где на­сто­я­тель го­род­ско­го со­бо­ра дал ему ан­ти­минс из быв­ше­го тю­рем­но­го хра­ма. И служ­ба воз­об­но­ви­лась.
В де­каб­ре 1929 го­да ди­рек­тор ко­ло­нии объ­явил, что цер­ков­ной служ­бы боль­ше не бу­дет и все мо­на­ше­ству­ю­щие долж­ны по­ки­нуть тер­ри­то­рию ко­ло­нии. Од­на из мо­на­хинь уда­ри­ла в на­бат, и из бли­жай­ших де­ре­вень при­бе­жа­ли кре­стьяне. В их при­сут­ствии ди­рек­тор ко­ло­нии за­явил, что поз­во­лит толь­ко свя­щен­ни­ку ра­ди его де­тей взять неко­то­рые ве­щи и кое-что из про­дук­тов, мо­на­хи­ням же ни­че­го не раз­ре­шит взять с со­бой. В ту же ночь все они бы­ли вы­нуж­де­ны по­ки­нуть оби­тель.
Иеро­мо­на­ха Мак­си­ма в фев­ра­ле 1930 го­да на­зна­чи­ли слу­жить в Ильин­ский храм в се­ле Ря­баш При­ютов­ской во­ло­сти Бе­ле­бе­ев­ско­го кан­то­на Баш­кир­ской АССР; здесь боль­шин­ство кре­стьян еще оста­ва­лись пра­во­слав­ны­ми. Храм был про­стор­ным и со­дер­жал­ся в пре­крас­ном со­сто­я­нии, и на кли­ро­се пел боль­шой хор. Вре­мя по­ста жи­те­ли се­ла про­во­ди­ли в мо­лит­ве, и в се­ле то­гда не бы­ло слыш­но ни пе­сен, ни зву­ков ве­се­лых гу­ля­ний. Иеро­мо­нах Мак­сим в первую неде­лю Ве­ли­ко­го по­ста, с по­не­дель­ни­ка до пят­ни­цы, не вку­шал ни­ка­кой пи­щи, так­же стро­го он по­стил­ся и в Страст­ную сед­ми­цу, вполне удо­вле­тво­ря­ясь тем, что да­ва­ла ему служ­ба в хра­ме, на­сы­щав­шая его до­воль­но мо­лит­вой. По­се­лил­ся отец Мак­сим с млад­шей до­че­рью Клав­ди­ей сна­ча­ла в до­ме, где жи­ла ста­рая и боль­ная вдо­ва, су­пру­га преж­не­го свя­щен­ни­ка, а за­тем они жи­ли у при­хо­жан, по­оче­ред­но предо­став­ляв­ших в сво­их до­мах при­ют пас­ты­рю.
Слу­жил отец Мак­сим про­ник­но­вен­но; слу­шая его про­по­ве­ди, мно­гие пла­ка­ли. В хра­ме по­сле ли­тур­гии свя­щен­ник слу­жил мо­леб­ны, па­ни­хи­ды, ака­фи­сты, воз­вра­ща­ясь, бы­ва­ло, до­мой лишь око­ло че­ты­рех ча­сов дня. Во вре­мя по­стов все при­хо­жане ис­по­ве­до­ва­лись, ста­ра­ясь очи­стить­ся от гре­хов, и ис­по­ве­ди шли здесь по­дол­гу, так как свя­щен­ник ни­ко­го не то­ро­пил.
Осо­бо про­хо­ди­ли в се­ле празд­ни­ки Тих­вин­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри и свя­то­го про­ро­ка Илии. На Тих­вин­скую в храм схо­ди­лось столь­ко на­ро­да из дру­гих се­ле­ний, что не хва­та­ло ме­ста в до­мах, и лю­ди рас­по­ла­га­лись на ноч­лег на пу­сто­шах меж­ду до­ма­ми. По окон­ча­нии ли­тур­гии Тих­вин­скую ико­ну Бо­жи­ей Ма­те­ри нес­ли вме­сте с дру­ги­ми ико­на­ми в ча­сов­ню, рас­по­ло­жен­ную в бе­ре­зо­вой ро­ще на бе­ре­гу ре­ки Ря­баш, и здесь по­чти до ве­че­ра слу­жи­лись мо­леб­ны. На­ка­нуне празд­ни­ка с 12 ча­сов но­чи и до 5 ча­сов утра на­род мо­лил­ся в ча­совне, где чи­та­лись и пе­лись ака­фи­сты.
11 июня 1931 го­да отец Мак­сим с при­хо­жа­на­ми от­пра­ви­лись в Бе­ле­бей, ку­да они бы­ли при­гла­ше­ны в храм на празд­ник. По при­ез­де в Бе­ле­бей отец Мак­сим с мо­на­хи­ней по­шли по­ку­пать сук­но и си­тец, его дочь Клав­дия от­пра­ви­лась ку­пить съест­но­го, а при­е­хав­шие с ни­ми кре­стьяне раз­бре­лись по рын­ку. Ко­гда свя­щен­ник с мо­на­хи­ней оста­лись од­ни, к ним по­до­шел кор­ре­спон­дент га­зе­ты «Про­ле­тар­ская мысль» и стал слу­шать, о чем они го­во­рят. Раз­го­вор их по­ка­зал­ся ему по­до­зри­тель­ным, и он тут же со­об­щил о нем в ми­ли­цию. «Поп для ме­ня оста­вал­ся неиз­вест­ным, – по­ка­зал он на сле­ду­ю­щий день на след­ствии, – но для вы­яс­не­ния и при­ня­тия со­от­вет­ству­ю­щих мер я по­ста­вил в из­вест­ность ми­ли­ци­о­не­ра, ко­то­рый и за­брал вы­ше­ука­зан­но­го по­па и мо­наш­ку»[1].
Ко­гда Клав­дия ми­нут через два­дцать воз­вра­ти­лась на пло­щадь, здесь ни­ко­го уже не бы­ло. Незна­ко­мая жен­щи­на со­об­щи­ла ей, что свя­щен­ни­ка и мо­на­хи­ню за­бра­ли в тюрь­му.
Де­воч­ка по­спе­ши­ла к тюрь­ме. Слу­жеб­ные по­ме­ще­ния бы­ли на­пол­не­ны мо­ло­ды­ми ми­ли­ци­о­не­ра­ми; узнав, что Клав­дия дочь свя­щен­ни­ка, они ста­ли ее драз­нить. Клав­дия спро­си­ла, где на­хо­дит­ся ее отец, но от­ве­та не по­лу­чи­ла, лишь один по­ка­зал взгля­дом вверх, тем да­вая по­нять, чтобы она под­ня­лась на вто­рой этаж к на­чаль­ни­ку. На­чаль­ник ска­зал, что ее отец на­хо­дит­ся здесь, в ка­ме­ре пред­ва­ри­тель­но­го за­клю­че­ния.
Она спу­сти­лась вниз, пла­ка­ла, но не ухо­ди­ла, и один из слу­жа­щих тюрь­мы, под­ме­тав­ший в то вре­мя пол, при­бли­зив­шись к ней, про­шеп­тал: «Утром к ше­сти ча­сам при­хо­ди и уви­дишь­ся».
На сле­ду­ю­щий день Клав­дия уви­де­лась с от­цом. Отец Мак­сим в то вре­мя еще не знал, по­че­му аре­сто­ван, и лишь ска­зал до­че­ри: «Иди до­мой, ре­же сю­да хо­ди, будь осто­рож­ней, жи­ви по­ка на ме­сте».
Дочь свя­щен­ни­ка два ра­за в неде­лю но­си­ла в тюрь­му пе­ре­да­чи, со­сто­яв­шие из хле­ба и мо­ло­ка. Хлеб, преж­де чем взять, раз­ре­за­ли, мо­ло­ко пе­ре­ли­ва­ли в круж­ку. От­дав пе­ре­да­чу, Клав­дия ста­но­ви­лась на­про­тив тю­рем­ных во­рот и не ухо­ди­ла до тех пор, по­ка не уви­дит от­ца. Ко­гда во­ро­та, через ко­то­рые во­зи­ли во­ду для аре­сто­ван­ных, от­кры­ва­лись, за­клю­чен­ные со­би­ра­лись во дво­ре в на­деж­де уви­деть ко­го-ли­бо из род­ных. Отец Мак­сим ста­но­вил­ся неда­ле­ко от во­рот и, за­ви­дев дочь, ма­хал ей ру­кой, и та ухо­ди­ла до­воль­ная, что они по­ви­да­лись.
Ста­ли вы­зы­вать­ся сви­де­те­ли, ко­то­рые по­ка­за­ли, что свя­щен­ник вел се­бя в се­ле очень скром­но и су­мел за­во­е­вать сре­ди кре­стьян ав­то­ри­тет; он воз­об­но­вил еже­днев­ную служ­бу и ча­сто в про­по­ве­дях го­во­рил о без­вин­ных стра­да­ни­ях Хри­ста, мно­гие ве­ру­ю­щие от уми­ле­ния пла­ка­ли и с про­бу­див­шим­ся в ду­ше по­ка­ян­ным чув­ством воз­вра­ща­лись до­мой. Сверх то­го, что свя­щен­ник про­по­ве­до­вал в церк­ви, он по ве­че­рам при­гла­шал к се­бе кре­стьян и с ни­ми чи­тал Биб­лию, ука­зы­вал на труд­ные вре­ме­на, ко­то­рые те­перь при­хо­дит­ся пе­ре­жи­вать, го­во­рил, что нуж­но тер­петь, что ско­ро все­му это­му бу­дет ко­нец, что при­дет Хри­стос для Страш­но­го Су­да.
По тре­бо­ва­нию ОГПУ пред­се­да­тель сель­со­ве­та дал справ­ку на свя­щен­ни­ка, на­пи­сав, что отец Мак­сим «при­был в се­ло Ря­баш... с се­мей­ством в ко­ли­че­стве трех че­ло­век... из Сер­ги­ев­ско­го мо­на­сты­ря... при­нес иму­ще­ство... верх­нюю и ниж­нюю одеж­ду по три ком­плек­та и обу­ви по че­ты­ре ком­плек­та»[2].
На до­про­се он по­ка­зал, что «Ме­фо­дий По­пов по­вел се­бя очень скром­но, чем су­мел за­во­е­вать ав­то­ри­тет ду­хов­но­го от­ца и воз­бу­дить чув­ства ве­ру­ю­щих к ве­ре в Бо­га... Ко­гда сель­со­вет за­про­сил от него све­де­ния о чис­ле ве­ру­ю­щих по при­хо­ду на пред­мет пе­ре­ре­ги­стра­ции до­го­во­ра... Ме­фо­дий По­пов, по­лу­чив это от сель­со­ве­та, по­слал чле­нов цер­ков­но­го со­ве­та по де­рев­ням обой­ти дво­ры и ве­лел пе­ре­пи­сать ве­ру­ю­щих и неве­ру­ю­щих, при­чем за­став­ля­ли рас­пи­сы­вать­ся в том и в дру­гом слу­чае, т.е. ве­ришь – рас­пи­шись и не ве­ришь – рас­пи­шись. В ре­зуль­та­те в кол­хо­зах... пе­ре­пу­га­лись, и на­ча­лись раз­го­во­ры сре­ди кол­хоз­ни­ков, что толь­ко успе­ли за­пи­сать­ся в кол­хоз, а тут – на­те вот, уже спра­ши­ва­ют, ве­рую ли я в Бо­га. И той ан­ти­со­вет­ской аги­та­ци­ей пу­тем воз­буж­де­ния ре­ли­ги­оз­ных чувств ве­ру­ю­щих про­тив су­ще­ству­ю­щей и про­во­ди­мой по­ли­ти­ки пар­тии и со­вет­ской вла­сти Ме­фо­дий По­пов за­ни­мал­ся си­сте­ма­ти­че­ски»[3].
Бы­ла до­про­ше­на аре­сто­ван­ная вме­сте со свя­щен­ни­ком мо­на­хи­ня; она по­ка­за­ла, что при­е­ха­ла вме­сте с дру­ги­ми на празд­ник Та­бын­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри, что оста­но­ви­лись они на пло­ща­ди у ба­за­ра, где она уви­де­ла свою зна­ко­мую и «ста­ла раз­го­ва­ри­вать про жизнь... как она жи­вет... как я жи­ву. Я ей об­ска­зы­ва­ла, что на ме­ня был на­лог... что мне за­пла­тить на­лог не в си­лах и... ме­ня за неупла­ту на­ло­га опи­са­ли на пер­вый день Пас­хи, а по­том по­сле Пас­хи... все скла­ли и увез­ли; жа­ло­ва­лась ей, что оста­вил ме­ня без хле­ба сель­со­вет, т.е. со­вет­ская власть... но жи­вет­ся мне по­ку­да хо­ро­шо, сла­ва Бо­гу»[4].
Вы­зван­ный на до­прос отец Мак­сим по­ка­зал: «Ни­где ни­ко­гда я о по­ли­ти­ке не рас­суж­дал; на мо­ле­ньях и на про­по­ве­дях я про­тив ме­ро­при­я­тий со­вет­ской вла­сти не вы­сту­пал. При­е­хал в Бе­ле­бей 11 июля на празд­ник Та­бын­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри; до мо­ле­ния по­хо­дил по ба­за­ру, ку­пил сук­на и сит­цу, по­сле че­го ме­ня ми­ли­ция аре­сто­ва­ла, я сам не знаю за что. Ви­нов­ным се­бя ни в чем не счи­таю»[5].
В ОГПУ от­цу Мак­си­му ска­за­ли, что осво­бо­дят его, ес­ли он со­гла­сит­ся во вре­мя служ­бы в хра­ме пуб­лич­но от­речь­ся от Бо­га. Отец Мак­сим от­ве­тил, что го­тов на лю­бые му­че­ния, но от Бо­га не от­ре­чет­ся. Со­труд­ни­ки ОГПУ все же на­де­я­лись, что им удаст­ся уго­во­рить на пуб­лич­ное вы­ступ­ле­ние сми­рен­но­го свя­щен­ни­ка, тем бо­лее что у него на сво­бо­де оста­ва­лась ма­ло­лет­няя дочь, и, не до­жи­да­ясь его со­гла­сия, через ра­бот­ни­ка сель­со­ве­та объ­яви­ли, что в бли­жай­шее вос­кре­се­нье при­ве­зут от­ца Мак­си­ма и со­сто­ит­ся служ­ба. На­ро­ду в этот день со­бра­лось со всей окру­ги ве­ли­кое мно­же­ство, все дол­го жда­ли, но свя­щен­ни­ка так и не при­вез­ли.
9 ок­тяб­ря 1931 го­да де­ло бы­ло за­кон­че­но. От­ца Мак­си­ма об­ви­ни­ли в том, что он «си­сте­ма­ти­че­ски про­ти­во­дей­ство­вал ме­ро­при­я­ти­ям пар­тии и пра­ви­тель­ства, в церк­ви про­из­но­сил про­по­ве­ди, на­прав­лен­ные про­тив кол­хоз­но­го стро­и­тель­ства... в ре­зуль­та­те аги­та­ции из кол­хо­за по­лу­чил­ся боль­шой от­лив, из 40 хо­зяйств вы­шли 24 хо­зяй­ства»[6].
25 ок­тяб­ря трой­ка ОГПУ при­го­во­ри­ла иеро­мо­на­ха Мак­си­ма к пя­ти го­дам ссыл­ки в Се­вер­ный край. В по­след­них чис­лах ок­тяб­ря из Бе­ле­бея на стан­цию Ак­са­ко­во по­гна­ли пе­шим эта­пом боль­шую груп­пу осуж­ден­ных, бы­ли лю­ди и из при­хо­да в Ря­ба­ше. Один из них крик­нул про­хо­же­му: «Со­об­щи­те в Ря­баш до­че­ри ба­тюш­ки».
Весть, что от­ца от­прав­ля­ют, до­шла до Клав­дии ве­че­ром то­го же дня; она быст­ро до­бра­лась до ма­лень­ко­го по­лу­стан­ка, от­ку­да до стан­ции Ак­са­ко­во бы­ло еще ки­ло­мет­ров два­дцать; на по­лу­стан­ке в этот день де­жу­рил друг от­ца Мак­си­ма. Он по­зво­нил сво­е­му бра­ту, на­чаль­ни­ку ак­са­ков­ско­го вок­за­ла, ко­то­рый рас­по­ря­дил­ся оста­но­вить ско­рый по­езд на по­лу­стан­ке, где тот по рас­пи­са­нию не дол­жен был оста­нав­ли­вать­ся; Клав­дию по­са­ди­ли в ва­гон, и к двум ча­сам но­чи она ока­за­лась в Ак­са­ко­ве. В по­ме­ще­нии вок­за­ла осуж­ден­ные спа­ли на по­лу, со всех сто­рон ого­ро­жен­ные ска­мей­ка­ми, как ско­ти­на в за­гоне. Здесь же на по­лу спал и свя­щен­ник. За­клю­чен­ные раз­бу­ди­ли его и со­об­щи­ли, что дочь его здесь. Отец Мак­сим сел на ска­мью, и с двух ча­сов но­чи до ше­сти утра они про­бе­се­до­ва­ли. Утром охра­ну уси­ли­ли, и раз­го­ва­ри­вать уда­ва­лось лишь с пе­ре­ры­ва­ми. Отец рас­ска­зал о том, что бы­ло в тюрь­ме, как за­став­ля­ли его от­речь­ся от Бо­га, и на­ка­зал до­че­ри, чтобы она все­гда бы­ла с Бо­гом.
Бе­се­да их про­дол­жа­лось до трех ча­сов дня; в три ча­са по­да­ли со­став с за­ре­ше­чен­ны­ми ок­на­ми. За­клю­чен­ных по­стро­и­ли в ше­рен­гу, вы­ве­ли на пер­рон и по­гна­ли к ва­го­нам. Отец Мак­сим чуть за­дер­жал­ся, чтобы ока­зать­ся в по­след­ней груп­пе и в по­след­ний раз уви­деть до­ро­гое ему ли­цо. На­род сто­ял кру­гом мол­ча и пла­кал.
Клав­дия в су­мер­ках вер­ну­лась в Ря­баш, но до­мой не по­шла, а пе­ре­но­че­ва­ла у зна­ко­мых, и ко­гда утром при­шла до­мой, ока­за­лось, что но­чью при­хо­ди­ли со­труд­ни­ки ОГПУ, чтобы ее аре­сто­вать, и про­из­ве­ли в до­ме обыск; через несколь­ко дней они сно­ва при­шли, ко­гда Клав­дии так­же не бы­ло до­ма, и сно­ва про­из­ве­ли обыск: за­бра­ли фо­то­гра­фии и пись­ма. Мест­ный де­пу­тат по­со­ве­то­вал ей, чтобы она немед­лен­но уез­жа­ла, ес­ли не хо­чет быть аре­сто­ван­ной, и Клав­дия со­бра­ла ве­щи и уеха­ла к стар­шей сест­ре.
Вес­ной 1932 го­да де­ти от­ца Мак­си­ма по­лу­чи­ли от него пер­вое пись­мо из де­рев­ни На­во­ло­чек Хол­мо­гор­ско­го рай­о­на Ар­хан­гель­ской об­ла­сти. Он пи­сал, что жи­вут они в ба­ра­ках, кру­гом на 60-80 ки­ло­мет­ров бо­ло­та, неда­ле­ко от них про­те­ка­ет Се­вер­ная Дви­на. «Оста­вай­тесь людь­ми, – на­ка­зы­вал им отец. – Пер­вы­ми вам не быть, не будь­те по­след­ни­ми; не за­бы­вай­те, чьи вы де­ти, жи­ви­те с Бо­гом».
Вес­ной 1934 го­да во вре­мя по­ло­во­дья Се­вер­ная Дви­на раз­ли­лась боль­ше обыч­но­го и за­то­пи­ла ба­ра­ки; ссыль­ные, спа­са­ясь на кры­шах, тер­пе­ли сту­жу и го­лод. Отец Мак­сим тя­же­ло за­бо­лел, и вла­сти раз­ре­ши­ли, чтобы кто-ни­будь из род­ных при­е­хал за ним и взял до­мой. Но в это вре­мя по­чти все род­ные его бы­ли аре­сто­ва­ны или на­хо­ди­лись в ссыл­ках, ехать бы­ло неко­му, а у млад­шей до­че­ри на по­езд­ку не бы­ло средств. Свя­щен­ни­ка взял к се­бе в дом ве­ру­ю­щий жи­тель де­рев­ни На­во­ло­чек по фа­ми­лии Мас­лов. Иеро­мо­нах Мак­сим (По­пов) скон­чал­ся в его до­ме, спо­до­бив­шись мир­ной хри­сти­ан­ской кон­чи­ны и хри­сти­ан­ско­го по­гре­бе­ния.

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка. Июнь».
Тверь. 2008. С. 355-364

При­ме­ча­ния

[1] УФСБ Рос­сии по Рес­пуб­ли­ке Баш­кор­то­стан. Д. В-1068, л. 3 об.
[2] Там же. Л. 24.
[3] Там же. Л. 9 об-10.
[4] Там же. Л. 12 об-13.
[5] Там же. Л. 21.
[6] Там же. Л. 30.

Ис­точ­ник: http://www.fond.ru/