Священномученик Иаков Бойков Пресвитер

Священномученики Иаков и Иоанн Бойковы

Свя­щен­но­му­че­ник Иа­ков ро­дил­ся 8 июня 1896 го­да в го­ро­де Бе­жец­ке Твер­ской гу­бер­нии в се­мье свя­щен­ни­ка По­кров­ской тю­рем­ной церк­ви го­ро­да Бе­жец­ка Иа­ко­ва Ива­но­ви­ча и его су­пру­ги Алек­сан­дры Ва­си­льев­ны Бой­ко­вых. С дет­ства лю­би­мым за­ня­ти­ем его бы­ло чте­ние ду­хов­ных книг, а лю­би­мой иг­рой – «иг­ра в храм». На чер­да­ке до­ма он обо­ру­до­вал се­бе неболь­шую биб­лио­те­ку и устро­ил «цер­ковь»: по­ве­сил ико­ны, ко­ло­коль­чи­ки и утром, ко­гда на­сту­па­ло вре­мя служ­бы, зво­нил. Все окру­жа­ю­щие ду­ма­ли, что маль­чик по­свя­тит свою жизнь су­гу­бо слу­же­нию Бо­гу, и ско­рее все­го в мо­на­ше­ском зва­нии, и, ко­гда он впо­след­ствии же­нил­ся, бы­ли весь­ма удив­ле­ны. В 1911 го­ду Яков окон­чил Бе­жец­кое ду­хов­ное учи­ли­ще, в 1917-м – Твер­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию и в том же го­ду по­сту­пил в Мос­ков­скую Ду­хов­ную ака­де­мию.

Яков Бой­ков. Твер­ская Ду­хов­ная се­ми­на­рия

Яков успеш­но окон­чил пер­вый курс ака­де­мии, но в 1918 го­ду, учась на вто­ром кур­се, он столк­нул­ся с непре­одо­ли­мы­ми для се­бя труд­но­стя­ми – негде бы­ло жить и не бы­ло средств на по­куп­ку про­дук­тов, и он вер­нул­ся в Бе­жецк и по­се­лил­ся у сест­ры. Но он не те­рял на­деж­ды на про­дол­же­ние об­ра­зо­ва­ния и в 1919 го­ду вы­слал в ака­де­мию се­мест­ро­вое со­чи­не­ние на те­му «Хри­сти­ан­ская лю­бовь и ас­ке­тизм». Вско­ре, од­на­ко, вся­кая воз­мож­ность на по­лу­че­ние об­ра­зо­ва­ния в ака­де­мии бы­ла без­бож­ны­ми вла­стя­ми пре­се­че­на, и Яков Яко­вле­вич по­сту­пил пре­по­да­ва­те­лем в бе­жец­кое ре­аль­ное учи­ли­ще. Он про­ра­бо­тал здесь два го­да и был уво­лен как сын свя­щен­ни­ка и по­то­му, что не скры­вал сво­их взгля­дов – ка­кой он ви­дит окру­жа­ю­щую жизнь. Пре­сле­до­ва­ния, уволь­не­ния и вся­ко­го ро­да го­не­ния толь­ко укреп­ля­ют в че­ло­ве­ке ве­ру, да­ют ду­хов­ный опыт и на­гляд­но яв­ля­ют бла­гие де­я­ния ми­лу­ю­щей ру­ки Бо­жи­ей. И во вре­мя го­не­ний на Рус­скую Пра­во­слав­ную Цер­ковь Яков Яко­вле­вич твер­до ре­шил стать пас­ты­рем и в этом зва­нии по­слу­жить сво­е­му на­ро­ду. Неза­дол­го пе­ред при­ня­ти­ем са­на он же­нил­ся на вы­пуск­ни­це епар­хи­аль­но­го учи­ли­ща, ко­то­рая ра­бо­та­ла в со­вет­ской шко­ле учи­тель­ни­цей. Став же­ной бу­ду­ще­го свя­щен­ни­ка, она по­те­ря­ла все свое, и без то­го шат­кое, ма­те­ри­аль­ное бла­го­по­лу­чие.
В 1923 го­ду Яков Яко­вле­вич был ру­ко­по­ло­жен во свя­щен­ни­ка ко хра­му свя­той ве­ли­ко­му­че­ни­цы Ека­те­ри­ны в се­ле За­кру­пье Бе­жец­ко­го уез­да, где он про­слу­жил до 1930 го­да, ко­гда пе­ре­ехал в Бе­жецк. Но в Бе­жец­ке ва­кант­ных свя­щен­ни­че­ских мест не бы­ло, и отец Иа­ков уехал в се­ло Ки­ри­лов­ское Мак­са­ти­хин­ско­го рай­о­на, где про­слу­жил два го­да. За­тем от­кры­лась ва­кан­сия на ме­сто свя­щен­ни­ка в Бла­го­ве­щен­ской церк­ви в се­ле Кня­же­ве неда­ле­ко от Бе­жец­ка, и отец Иа­ков стал слу­жить там. В Кня­же­ве он слу­жил до 1938 го­да. Здесь ему при­шлось пе­ре­жить непре­кра­ща­ю­щи­е­ся го­не­ния трид­ца­тых го­дов. Там, где вла­сти не аре­сто­вы­ва­ли свя­щен­ни­ка, они на­ро­чи­то об­ла­га­ли его и его се­мью за­ве­до­мо непо­силь­ны­ми и вы­зы­ва­ю­ще без­за­кон­ны­ми на­ло­га­ми, вы­нуж­дая по­ки­нуть при­ход. Свя­щен­ни­кам в те го­ды при­хо­ди­лось тя­же­лее, чем их при­хо­жа­нам-кре­стья­нам. Же­на от­ца Иа­ко­ва не раз го­во­ри­ла ему:
– Яков, бро­сай ты слу­жить в церк­ви, ухо­ди, ведь мы толь­ко и де­ла­ем, что на­ло­ги пла­тим, ху­же ни­щих жи­вем.
– Я са­на с се­бя ни­ко­гда не сни­му, – от­ве­чал на жа­лоб­ные при­чи­та­ния же­ны свя­щен­ник, – ни­ко­гда не ста­ну пре­да­те­лем Церк­ви.
В 1937-1938 го­дах бы­ли аре­сто­ва­ны, за еди­нич­ны­ми ис­клю­че­ни­я­ми, все свя­щен­ни­ки об­ла­сти. В Бе­жец­ке арест ми­но­вал толь­ко од­но­го свя­щен­ни­ка, ко­то­ро­му ис­пол­ни­лось то­гда семь­де­сят де­вять лет.

Свя­щен­ник Иа­ков Бой­ков. 1937 год

5 фев­ра­ля 1938 го­да сек­рет­ный со­труд­ник по клич­ке Ки­ло­грамм со­ста­вил до­не­се­ние в НКВД на от­ца Иа­ко­ва: «Бой­ков Яков Яко­вле­вич, свя­щен­ник се­ла Кня­же­ва, го­во­рил сле­ду­ю­щее: “Ка­кое угне­те­ние ви­дят на­ши граж­дане, это на­си­лие над ве­ру­ю­щи­ми! Кон­сти­ту­ция го­во­рит со­всем иное… а де­ла­ют со­всем по-дру­го­му; как ду­хо­вен­ство, так и всех ре­ли­ги­оз­ных лю­дей угне­та­ют… мы, ве­ру­ю­щие, бу­дем ждать то­го вре­ме­ни, ко­гда на­ших ком­му­ни­стов бу­дут вы­чи­щать от пра­во­слав­ных лю­дей, а са­мо­го Ста­ли­на, как ху­до­го под­за­бор­но­го жи­те­ля, уве­зут в Гру­зию, от­ку­да он и при­е­хал, как ан­ти­христ, для угне­те­ния всех ве­ру­ю­щих лю­дей”. От­но­си­тель­но вы­бо­ров в Вер­хов­ный Со­вет граж­да­нин Бой­ков го­во­рил сле­ду­ю­щее: “Про­шли вы­бо­ры, и для че­го все это? Это толь­ко са­ми ком­му­ни­сты опять вы­бра­ли се­бя, и как ни по­чи­та­ешь га­зе­ту, все толь­ко и пи­шут, что вы­би­ра­ли все, а на са­мом де­ле ложь. За гра­ни­цей над эти­ми вы­бо­ра­ми толь­ко сме­ют­ся… там так­же зна­ют, что в Вер­хов­ный Со­вет СССР про­шли по­дон­ки об­ще­ства, гра­би­те­ли и на­силь­ни­ки, как мы всех ком­му­ни­стов на­зы­ва­ем втайне”»[1].
Ча­ще все­го та­ко­го ро­да «све­де­ния» бы­ли вы­дум­кой са­мо­го осве­до­ми­те­ля, но во вре­мя мас­со­во­го тер­ро­ра их ни­ко­гда не про­ве­ря­ли. Они тем и хо­ро­ши бы­ли для НКВД, что не нуж­но бы­ло про­ве­рять их до­сто­вер­ность. Со­труд­ник НКВД да­же и сам мог под­ска­зать осве­до­ми­те­лю, ка­ко­го ро­да «со­об­ще­ния» тре­бо­ва­лись. Через три дня по­сле до­но­са был вы­пи­сан ор­дер на арест свя­щен­ни­ка.
В эти несколь­ко лет пе­ред аре­стом отец Иа­ков по­дол­гу и усерд­но мо­лил­ся, ча­ще все­го но­чью. За­теп­ли­вал пе­ред ико­на­ми в свя­том уг­лу лам­па­ды, рас­кры­вал на ана­лое кни­гу и на­чи­нал мо­лить­ся сло­ва­ми свя­тых пра­вед­ни­ков и по­движ­ни­ков. В час но­чи с 8-го на 9 фев­ра­ля 1938 го­да раз­дал­ся стук в дверь – это при­шли со­труд­ни­ки НКВД с по­ня­ты­ми – со­се­дя­ми, жив­ши­ми в том же до­ме, про­из­во­дить обыск. Вся об­ста­нов­ка до­ма свя­щен­ни­ка сви­де­тель­ство­ва­ла, что ни­че­го цен­но­го они здесь не най­дут. И со­труд­ник НКВД от­крыв крыш­ку ана­лоя, ле­ни­во по­рыл­ся в ле­жав­ших там цер­ков­ных кни­гах, крыш­ку за­крыл, и на этом обыск за­кон­чил­ся. Отец Иа­ков про­стил­ся с же­ной и до­че­рью и в со­про­вож­де­нии кон­воя по­ки­нул дом на­все­гда. Же­на свя­щен­ни­ка несколь­ко раз хо­ди­ла в тюрь­му в Бе­жец­ке и хло­по­та­ла, чтобы да­ли сви­да­ние, но ей от­ка­за­ли.
Сра­зу же по­сле аре­ста, 9 фев­ра­ля, сле­до­ва­тель до­про­сил от­ца Иа­ко­ва.
– Рас­ска­жи­те, граж­да­нин Бой­ков, о сво­ем про­шлом как до ре­во­лю­ции, так и по­сле.
– До 1917 го­да я учил­ся… по­лу­чив сред­нее об­ра­зо­ва­ние, стал учи­тель­ство­вать в го­ро­де Бе­жец­ке.
– Ко­гда вы бы­ли ли­ше­ны из­би­ра­тель­ных прав?
– В мо­мент, ко­гда я стал свя­щен­ни­ком, то есть в 1923 го­ду.
– Рас­ска­жи­те, кем, ко­гда и за что вы бы­ли су­ди­мы.
– Су­дим я ни­ко­гда не был. В 1935 го­ду ар­хи­епи­ско­пом Фад­де­ем[*] бы­ло да­но ука­за­ние о том, чтобы мы ре­ги­стри­ро­ва­ли на ме­стах слу­чаи рож­де­ний и смер­тей, что мною и де­ла­лось. Но по­сле об этом ста­ло из­вест­но ор­га­нам НКВД, и я в 1935 го­ду был при­вле­чен к от­вет­ствен­но­сти за неза­кон­ную ре­ги­стра­цию ак­тов граж­дан­ско­го со­сто­я­ния, но де­ло бы­ло пре­кра­ще­но.
– Рас­ска­жи­те, для ка­кой це­ли вам бы­ло да­но за­да­ние от ар­хи­епи­ско­па Фад­дея со­би­рать све­де­ния об ак­тах граж­дан­ско­го со­сто­я­ния?
– Све­де­ния о рож­де­ни­ях и смер­тях я за­пи­сы­вал в церк­ви при­мер­но с год, по­сле че­го тет­радь с за­пи­ся­ми у ме­ня бы­ла ото­бра­на Бе­жец­ким НКВД. Све­де­ния мы со­би­ра­ли толь­ко для цер­ков­ных на­доб­но­стей, для по­ми­но­ве­ния по­гре­бен­ных.
– Рас­ска­жи­те о ва­шей контр­ре­во­лю­ци­он­ной аги­та­ции про­тив пар­тии и со­вет­ской вла­сти.
– Контр­ре­во­лю­ци­он­ной аги­та­ции про­тив пар­тии и со­вет­ской вла­сти я ни­ко­гда и ни­где не про­во­дил и ви­нов­ным се­бя в этом не при­знаю.
– След­ствие рас­по­ла­га­ет дан­ны­ми, что вы, бу­дучи враж­деб­но на­стро­е­ны про­тив пар­тии и со­вет­ской вла­сти, сре­ди на­се­ле­ния ве­ли ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию, на­прав­лен­ную на срыв про­во­ди­мых со­вет­ским пра­ви­тель­ством ме­ро­при­я­тий, вы­ска­зы­ва­ли недо­воль­ство су­ще­ству­ю­щим стро­ем и вос­хва­ля­ли жизнь при ца­ре. Ска­жи­те, при­зна­е­те ли вы это?
– Ви­нов­ным се­бя в про­во­ди­мой контр­ре­во­лю­ци­он­ной аги­та­ции про­тив пар­тии и со­вет­ской вла­сти не при­знаю.
До­про­сы про­дол­жи­лись и на сле­ду­ю­щий день.
– След­ствие не удо­вле­тво­ре­но ва­ши­ми по­ка­за­ни­я­ми, дан­ны­ми 9 фев­ра­ля. В де­ле име­ют­ся ма­те­ри­а­лы, ули­ча­ю­щие вас в про­во­ди­мой ан­ти­со­вет­ской аги­та­ции про­тив пар­тии и со­вет­ской вла­сти; тре­бую ва­ших прав­ди­вых по­ка­за­ний! – за­явил сле­до­ва­тель.
– Я под­твер­ждаю свои по­ка­за­ния, дан­ные мною 9 фев­ра­ля, о том, что ан­ти­со­вет­ской аги­та­ции про­тив пар­тии и со­вет­ской вла­сти я не про­во­дил и ви­нов­ным в этом се­бя при­знать не мо­гу.
– След­ствие на­ста­и­ва­ет на да­че прав­ди­вых по­ка­за­ний о ва­шей контр­ре­во­лю­ци­он­ной аги­та­ции про­тив пар­тии и со­вет­ской вла­сти. Рас­ска­жи­те по су­ще­ству за­дан­но­го во­про­са.
– Вто­рич­но от­ри­цаю. Контр­ре­во­лю­ци­он­ной аги­та­ции про­тив пар­тии и со­вет­ской вла­сти я не про­во­дил, ви­нов­ным се­бя в этом не при­знаю.
По­сле то­го как свя­щен­ник от­верг все воз­во­ди­мые на него об­ви­не­ния, бы­ли вы­зва­ны и до­про­ше­ны «де­жур­ные сви­де­те­ли», в том чис­ле и осве­до­ми­те­ли. Один из них по­ка­зал: «В июне 1937 го­да на ба­зар­ной пло­ща­ди Бой­ков сре­ди кол­хоз­ни­ков го­во­рил: “Вот ка­кая жизнь при­шла. Церк­ви за­кры­ли и раз­ло­ма­ли, ре­ли­гию при­тес­ня­ют, свя­щен­ни­ков в тюрь­мы са­жа­ют, а в кол­хо­зах что де­ла­ет­ся: кол­хоз­ни­ков го­ло­дом мо­рят, все у них от­би­ра­ют, что ни за­ра­бо­та­ют, го­су­дар­ству ве­зут – а у ком­му­ни­стов все ни­че­го нет: де­нег сколь­ко от зай­мов со­би­ра­ют, ку­да толь­ко де­ва­ет­ся все”. В ав­гу­сте, чис­ла точ­но не пом­ню, при встре­че со мной Бой­ков в от­но­ше­нии кон­сти­ту­ции го­во­рил: “Что да­ла эта но­вая кон­сти­ту­ция на­ро­ду? – ни­че­го, это пу­стая бу­маж­ка, по ко­то­рой боль­ше­ви­ки ра­бо­чих да кол­хоз­ни­ков оби­ра­ют; это не сво­бод­ная жизнь, а ху­же кре­пост­но­го строя, по этой кон­сти­ту­ции до­ду­шат боль­ше­ви­ки на­род раз­ны­ми на­ло­га­ми”. По во­про­су про­во­див­ших­ся вы­бо­ров в Вер­хов­ный Со­вет СССР го­во­рил: “Ну про­шли вы­бо­ры. Ком­му­ни­сты вы­бра­ли са­мих се­бя… За гра­ни­цей над эти­ми вы­бо­ра­ми толь­ко сме­ют­ся”. На ба­за­ре го­ро­да Бе­жец­ка сре­ди кол­хоз­ни­ков Бой­ков пред­ска­зы­вал о пред­сто­я­щем го­ло­де в де­ревне, го­во­рил, что ско­ро на­сту­пит силь­ный го­лод, это пред­ска­зы­ва­ет Биб­лия, – да и как не быть: ком­му­ни­сты на­роч­но до это­го до­во­дят, чтобы с го­ло­ду все уми­ра­ли, кол­хоз­ни­ки и так уже го­лод­ные си­дят, а с них еще бе­рут хлеб и дру­гие про­дук­ты, а им са­мим есть нече­го и го­лые хо­дят»[2].
Все след­ствие про­дол­жа­лось два дня, 9-го и 10 фев­ра­ля, и уже 10 фев­ра­ля бы­ло со­став­ле­но об­ви­ни­тель­ное за­клю­че­ние. 13 фев­ра­ля 1938 го­да трой­ка НКВД при­го­во­ри­ла свя­щен­ни­ка к де­ся­ти го­дам за­клю­че­ния в ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вой ла­герь, и он был со­слан в Ека­те­рин­бург­скую об­ласть.
Из ла­ге­ря отец Иа­ков пи­сал жене и до­че­ри:
«6.06.1938.
До­ро­гие мои и го­ря­чо лю­би­мые Ма­ня и Ве­роч­ка!
Я по­ка жив и здо­ров. Ка­шель стал мень­ше. Са­по­ги от­дал на хра­не­ние од­но­му вер­но­му че­ло­ве­ку, а хо­жу на ра­бо­ту в лап­тях. Кор­мят нас до­воль­но при­лич­но. Удар­ни­кам три блю­да: щи или суп, рыб­ные боль­шей ча­стью, ка­ша, ма­ка­ро­ны или го­рох. (Удар­ни­ка­ми счи­та­ют­ся за­клю­чен­ные, пе­ре­вы­пол­нив­шие нор­му ра­бо­ты и по­лу­ча­ю­щие ки­ло хле­ба в день.) Я це­лую неде­лю не вы­хо­жу из удар­ных и хле­бом стал бо­гат, так что по­ло­ви­на су­ха­рей те­ти Оли це­ла. Пи­сал я те­бе, что пе­ре­ве­ли ме­ня в бри­га­ду сла­бо­силь­ных. Ни­че­го из это­го не вы­шло. По­то­му что “сла­бо­силь­ным” пред­ло­жи­ли вме­сто лег­кой – ту же тя­же­лую ра­бо­ту, а ко­гда они от­ка­за­лись ее вы­пол­нять, да­ли три­ста грам­мов хле­ба и штраф­ной обед. Ме­ня воз­вра­ти­ли в преж­нюю бри­га­ду и, сле­до­ва­тель­но, на преж­нюю ра­бо­ту: по­груз­ку ва­го­нов, окат­ку бре­вен, ра­бо­ту на ле­со­пил­ке и про­чее.
Же­лал бы я ви­деть­ся с ва­ми, но во­ля не своя, а Бо­жия, тво­ри­мая ру­ка­ми че­ло­ве­че­ски­ми. Не знаю и уви­жусь ли с ва­ми. Ино­гда очень тос­кую и скорб­лю. По­мо­ли­тесь за ме­ня, чтобы не впасть мне в от­ча­я­ние. Ин­ва­лид­ность моя уве­ли­чи­ва­ет мое несча­стье. Ка­жет­ся, глу­хо­та от нерв­но­го по­тря­се­ния и непри­выч­ной об­ста­нов­ки еще боль­ше уси­ли­лась… Не слы­ха­ли ли, не воз­вра­тил­ся ли кто из ду­хо­вен­ства и граж­дан? Це­ла ли в Кня­же­ве цер­ковь или уже за­кры­ли?
Ваш го­ря­чо лю­бя­щий иерей Иа­ков Бой­ков

13.12.1938.
До­ро­гие мои и го­ря­чо лю­би­мые Ма­ня и Ве­роч­ка!
Я пи­сал вам из сан­го­род­ка… и с 1-го участ­ка… По­лу­чи­ли ли вы эти пись­ма? Те­перь пи­шу тре­тье пись­мо. Ес­ли по­лу­чи­ли по­след­нее мое пись­мо, то уже зна­е­те, что в мо­ем по­ло­же­нии про­изо­шла су­ще­ствен­ная пе­ре­ме­на. Я пе­ре­ве­ден 30 но­яб­ря на 1-й уча­сток и по­слан на тя­же­лые ра­бо­ты. По­ра­бо­тал я с бри­га­дой здесь один день на раз­груз­ке ле­са и, ви­дя, что ра­бо­та со­вер­шен­но не по мо­им си­лам, по­шел к вра­чу. В ам­бу­ла­то­рии очень уди­ви­лись, что ме­ня пе­ре­ве­ли из сан­го­род­ка, и от тя­же­лых ра­бот уво­ли­ли, пе­ре­ве­дя на лег­кие ра­бо­ты в зоне, но бу­маж­ки осо­бой на этот счет опять не да­ли, и из это­го вы­шли для ме­ня непри­ят­ные недо­ра­зу­ме­ния с бри­га­ди­ром и под­ряд­чи­ком, ко­то­рые ста­ли счи­тать ме­ня “злост­ным от­каз­чи­ком” от ра­бо­ты. Стал я ис­кать лег­кой ра­бо­ты дне­валь­но­го, су­шиль­щи­ка и т. п., но ни­где не на­шел. Вез­де ока­за­лось до­ста­точ­но ин­ва­ли­дов и лю­дей, непри­год­ных к ра­бо­те. По­да­вал за­яв­ле­ние в “УРБ” (так на­зы­ва­ет­ся “Управ­ле­ние ра­бо­чих бри­гад”), что я не спо­со­бен к тя­же­лой ра­бо­те, – ре­зуль­та­тов ни­ка­ких. За­явил ко­мен­дан­ту – тот сна­ча­ла бы­ло по­обе­щал, а по­том ска­зал, что все ме­ста за­ня­ты. Та­кое мое неопре­де­лен­ное по­ло­же­ние про­дол­жа­ет­ся и до сих пор, не знаю, чем оно кон­чит­ся. Ле­том я ра­бо­тал через си­лу, с боль­шим на­пря­же­ни­ем и три ра­за бо­лел, а зи­мой – со­всем не ра­бот­ник. Мно­го-мно­го я по­ра­бо­таю дня три-че­ты­ре и по­том за­бо­лею. В бри­га­дах здесь на 1-м участ­ке на­род от­бор­но здо­ро­вый, но и те ча­сто хво­ра­ют, а при на­сту­пив­ших хо­ло­дах мно­гие по­мо­ро­зи­лись: кто от­мо­ро­зил нос, кто паль­цы. Здесь на­сту­пи­ли силь­ные хо­ло­да с 8 де­каб­ря. Мо­ро­зы с вет­ром до 38–40. Я по­ка по­ме­ща­юсь в ба­ра­ке, отоп­ля­ет­ся он хо­ро­шо, но все же но­ча­ми бы­ва­ет про­хлад­но, так как зим­ние ра­мы не вез­де встав­ле­ны, – ба­рак но­вый. Спал по­ло­ви­ну неде­ли на по­лу око­ло печ­ки и лишь вче­ра по­лу­чил ме­сто на на­рах, но, по­жа­луй, око­ло печ­ки-то бы­ло теп­лее, от гря­зи и хо­ло­да с по­ла я под­кла­ды­вал две дос­ки на по­ле­ньях.
Здо­ро­вье мое сей­час неваж­ное, на­сморк и ка­шель, и кро­ме то­го, бо­лят но­ги. В сан­го­род­ке при­хо­ди­лось ра­бо­тать в хо­лод­ной обу­ви, долж­но быть, за­сту­дил, а мо­жет быть, про­сту­дил их в бане.
Обо мне осо­бен­но не бес­по­кой­тесь и не тре­вожь­тесь: оче­вид­но уже окон­ча­тель­но: я – “от­ре­зан­ный ло­моть”. Хле­ба да­ют мне очень немно­го – толь­ко че­ты­ре­ста грам­мов; хо­ро­шо, что ско­пи­лось немнож­ко день­жо­нок и мож­но при­ку­пить в ларь­ке, а то бы я силь­но го­ло­дал.
В преды­ду­щем пись­ме пи­сал я, что при от­прав­ке из сан­го­род­ка, ко­то­рая для ме­ня бы­ла неожи­дан­ной, вто­ро­пях оста­вил я кое-ка­кие ве­щи. Это же­стя­ная бан­ка из-под мас­ла и несколь­ко ма­лень­ких ме­шоч­ков. Их ско­пи­лось у ме­ня до­ста­точ­но. На 1-м участ­ке у ме­ня укра­ли хлеб­ный па­ек, круж­ку и лож­ку (все бы­ло в од­ном ме­шоч­ке в го­ло­вах). Лож­ку я ку­пил, а круж­ку по­ка за­ме­нил бан­кой стек­лян­ной из-под ва­ре­нья, при­слан­но­го ле­том. Сун­ду­чок по­ка цел и тем до­рог…

23.12.1938.
До­ро­гие мои и го­ря­чо лю­би­мые Ма­ня и Ве­роч­ка!
По­здрав­ляю вас с на­сту­па­ю­щи­ми празд­ни­ка­ми Рож­де­ства и Но­во­го го­да, же­лаю бла­го­по­лу­чия и успе­ха во всех де­лах ва­ших. Се­го­дня, 23 де­каб­ря, по­лу­чил, Ма­ня, твое пись­мо, по­слан­ное 8 де­каб­ря. Здесь оно по­лу­че­но, су­дя по штем­пе­лю, 15 де­каб­ря, а до ме­ня до­шло толь­ко те­перь вот – 23 де­каб­ря, и в са­мую для ме­ня необ­хо­ди­мую ми­ну­ту. Ты про­сишь пи­сать те­бе всю прав­ду. В про­шлом пись­ме со­об­щал, что у ме­ня бо­лят но­ги. Бо­лезнь вот ка­кая: но­ги на­чи­на­ют при­пу­хать и крас­неть, по­том по­яв­ля­ют­ся неболь­шие на­рыв­чи­ки, они про­ры­ва­ют­ся, и на их ме­сте по­яв­ля­ет­ся ко­ро­ста. Так бы­ло у ме­ня на обе­их но­гах. По­том ста­ло про­хо­дить. Вдруг за­бо­ле­ла ле­вая но­га, ни­же ко­ле­на. По­яви­лась опу­холь; 16, 17, 18 и 19 де­каб­ря был у ме­ня силь­ный жар до 39 гра­ду­сов. А за­тем на­рыв про­рвал­ся, и вы­тек­ло мно­го ма­те­рии. Ока­за­лось – флег­мо­на ле­вой но­ги. Те­перь она про­хо­дит, и вот дру­гая бе­да: укра­ли теп­лую обувь. Бо­юсь, не за­сту­дить бы опять но­ги. Про­сти ме­ня, род­ная моя, с бо­лез­нью и со все­ми непри­ят­но­стя­ми (а их у ме­ня нема­ло) я стал со­всем ка­кой-то рас­те­рян­ный, а во­рьё, ко­то­рым на­би­та ка­тор­га, поль­зу­ет­ся этим мо­им бес­по­мощ­ным со­сто­я­ни­ем. Я знаю, что те­бе те­перь нечем взять­ся “ого­ре­вать” мне теп­лую обувь. Про­сти, про­сти ме­ня, что я те­бя тре­во­жу, ко­гда ты са­ма и боль­на и в нуж­де. Ужас­но бо­юсь, не по­гиб­ли бы мы оба, на ко­го то­гда оста­нет­ся Ве­ра? На вся­кий слу­чай я вкла­ды­ваю за­пис­ку на­счет са­пог те­те Оле. Ес­ли уж она от­ка­жет­ся – то­гда по­про­си крест­ную. По слу­чаю бо­лез­ни я те­перь вот уже вто­рую неде­лю осво­бож­ден от вся­ких ра­бот. А кон­чит­ся бо­лезнь – бу­ду про­сить­ся на лег­кие ра­бо­ты. Ду­маю, что как-ни­будь устро­юсь с по­мо­щью доб­рых лю­дей.
Го­ря­чо лю­бя­щий вас иерей Иа­ков Бой­ков

29.12.1938.
До­ро­гие и го­ря­чо лю­би­мые Ма­ня и Ве­роч­ка!
Не хо­тел бы­ло пи­сать вам, вер­нее ска­зать, огор­чать вас сво­и­ми пись­ма­ми, да ни­че­го не сде­ла­ешь. Я пи­сал вам о сво­их зло­клю­че­ни­ях на 1-м пунк­те. Это бу­дет чет­вер­тое пись­мо, на ко­то­рое бу­ду ждать от­ве­та. В преды­ду­щем пись­ме от 23 де­каб­ря я со­об­щал, что у ме­ня укра­ли теп­лые са­по­ги. Те­перь ме­ня на днях раз­де­ли са­мым наг­лым об­ра­зом. Де­ло бы­ло так: 27 де­каб­ря на­зна­чи­ли ме­ня по­мощ­ни­ком дне­валь­но­го в ба­рак, где со­сре­до­то­че­на бы­ла од­на шпа­на и бан­ди­ты. Я был рад ме­сту, пе­ре­та­щил ту­да свои по­жит­ки и при­нял­ся за ра­бо­ту, но не про­шло и двух ча­сов, как дне­валь­ство окон­чи­лось са­мым пла­чев­ным об­ра­зом. Как толь­ко ста­ло смер­кать­ся, я нена­дол­го при­лег. И в это вре­мя успе­ли у ме­ня взло­мать сун­дук и вы­кра­ли из него чул­ки ни­тя­ные, две ру­ба­хи чи­стые, брю­ки лет­ние, бу­ма­гу, ка­ран­да­ши, нит­ки, игол­ки, мы­ло бан­ное, са­хар, пу­го­ви­цы. Осталь­ное, долж­но быть, не успе­ли, так как я ско­ро встал. По­ка я во­зил­ся со взло­ман­ным сун­ду­ком, у ме­ня на гла­зах бан­ди­ты вы­та­щи­ли ме­шок с ве­ща­ми, унес­ли его на верх­ние на­ры и там об­ра­бо­та­ли. Мне вы­ки­ну­ли пу­стой ме­шок. Вы­кра­ли ка­зен­ные брю­ки, ка­зен­ную гим­на­стер­ку, па­ру ка­зен­но­го бе­лья, сво­е­го бе­лья, две ру­ба­хи – сло­вом, все бе­лье. Оста­лось толь­ко то, что на се­бе, и все это с наг­лым сме­хом и из­де­ва­тель­ства­ми. Со­брал я все, что оста­лось по­сле это­го гра­бе­жа, и по­шел из ба­ра­ка вон. За­яв­лял ко­мен­дан­ту и дру­го­му на­чаль­ству (в это вре­мя как раз бы­ла по­вер­ка), пи­сал за­яв­ле­ние на­чаль­ни­ку ла­гер­но­го пунк­та, но все без­ре­зуль­тат­но. Бан­ди­ты хо­дят по ла­ге­рю с фин­ка­ми и без­на­ка­зан­но во­ру­ют и гра­бят. По­ме­сти­ли по­ка в преж­нем ба­ра­ке, где и был. По рас­по­ря­же­нию ко­мен­дан­та да­ли там ме­сто. И здесь на сле­ду­ю­щий день вы­кра­ли из-под го­ло­вы шарф. И тут име­ют­ся во­ры (они у ме­ня и те­перь са­по­ги вы­кра­ли). Вот мое пла­чев­ное жи­тье. Пло­хо то, что укра­ли по­ря­доч­но ка­зен­ных ве­щей. Те­перь уже не да­дут ни бе­лья, ни про­че­го, а бу­дут вы­чи­тать за “про­мот” из мо­их де­нег. Бу­ма­гу чи­стую всю вы­кра­ли, ка­ран­да­ши, игол­ки, нит­ки, пу­го­ви­цы. Во всем этом нуж­да у ме­ня. Бан­ку мя­тую, из ко­то­рой ки­пя­ток пил, и ту унес­ли. При­шли­те вза­мен ка­кую-ни­будь бан­ку стек­лян­ную из-под кон­сер­вов. Вот мои пе­чаль­ные но­во­сти. В те­че­ние ка­кой-ни­будь неде­ли ме­ня ра­зу­ли и раз­де­ли. От ра­бо­ты по­ка осво­бож­ден…

28.07.1939. 2-й лаг­пункт Су­ла­га.
До­ро­гая, ми­лая Ма­ня!
Твое пись­мо, по­слан­ное 30 июня, я спо­до­бил­ся по­лу­чить лишь 19 июля. Вот ка­ко­ва на­ша пе­ре­пис­ка, точ­но бы с Лу­ны на Юпи­тер! Ну, что де­лать? Очень опе­ча­ли­ло ме­ня твое пись­мо. Сер­деч­ная бо­лезнь у те­бя не толь­ко от рас­строй­ства в свя­зи со все­ми ис­то­ри­я­ми, но еще от недо­еда­ния и нуж­ды. Пло­хо пи­та­ешь­ся – от­то­го ма­ло­кро­вие и упа­док сил и сла­бость. Мой со­вет: не жа­лей ве­щей, ка­кие мож­но про­дать, про­да­вай и не мо­ри се­бя го­ло­дом. Ве­щи хра­нить те­перь, по­жа­луй, не сто­ит: они од­на обу­за. О по­сыл­ках мне не бес­по­кой­ся. Как-ни­будь про­жи­ву и без них. Да и ка­кая мо­жет ид­ти речь о по­сыл­ках, ко­гда са­ма ед­ва не хо­дишь по ми­ру. Что ка­са­ет­ся ме­ня, то я уже со­об­щал вам, что сей­час ра­бо­таю в лап­теж­ной ма­стер­ской, пле­ту лап­ти. Ра­бо­та счи­та­ет­ся лег­кой, на нее на­прав­ля­ют боль­ных и ин­ва­ли­дов, но для ме­ня она уто­ми­тель­на, так как нор­ма вы­со­кая – че­ты­ре па­ры лап­тей в сут­ки, а мень­ше на­пле­тешь, то­гда убав­ля­ют хле­ба па­ек. Вче­ра, то есть 27 июля, по­лу­чил от­вет от про­ку­ро­ра Ка­ли­нин­ской об­ла­сти по спец­де­лам на жа­ло­бу, по­дан­ную мной в ап­ре­ле в Пре­зи­ди­ум Вер­хов­но­го Со­ве­та. От­вет неуте­ши­тель­ный. Ока­зы­ва­ет­ся, я “осуж­ден пра­виль­но”. И жа­ло­ба моя остав­ле­на “без удо­вле­тво­ре­ния”. Впро­чем, спа­си­бо хоть и за то, что от­ве­ти­ли. Про­шло­год­няя жа­ло­ба остав­ле­на со­всем без от­ве­та. Вот, боль­ше жа­ло­вать­ся неко­му и неку­да пи­сать. Оста­ет­ся тер­петь и ждать смер­ти. Мое здо­ро­вье пло­хое, но еще жив. По­дроб­но свою жизнь здеш­нюю не опи­сы­ваю – од­на ску­ка и стра­да­ние. По­ка про­щай, до­ро­гая Ма­ня, по­прав­ляй­ся, бу­ду ждать от те­бя пи­сем.
Лю­бя­щий те­бя иерей Иа­ков Бой­ков

31.08.1939.
До­ро­гая Ма­ня!
Что на­пи­сать те­бе о се­бе? По­ка жив и от­но­си­тель­но здо­ров, то есть нет на­ры­вов, силь­ных бо­лей в бо­ку и про­че­го. По­ба­ли­ва­ют толь­ко ру­ки от по­сто­ян­но­го на­пря­же­ния. Ра­бо­таю по­ка в лап­теж­ной ма­стер­ской. Нор­му – че­ты­ре па­ры лап­тей – вы­ра­ба­ты­ваю. Ра­бо­та спо­кой­ная и не та­кая труд­ная, но ра­бо­тать при­хо­дит­ся це­лый день, так как быст­ро пле­сти еще не на­учил­ся. Хо­ро­шо то, что не ви­жу бан­дит­ства, не слы­шу ма­тер­щи­ны и гру­бых окри­ков, то­го, что неиз­мен­но и неиз­беж­но бы­ло и есть на вся­кой об­щей ра­бо­те в ле­су, на по­груз­ке. Здесь, в лап­теж­ной бри­га­де, на­род все по­до­брал­ся по­ря­доч­ный, нет ни во­ров, ни бан­ди­тов, ни ху­ли­га­нов. Слы­шу, по­жа­луй, те­перь не луч­ше от­ца Сер­гия. Впро­чем, ду­маю, что с пе­ре­ме­ной об­ра­за жиз­ни слух ис­пра­вил­ся бы, ес­ли немно­го по­ле­чить­ся. С 5 ав­гу­ста здесь на­сту­пи­ли хо­ло­да. По­го­да пас­мур­ная, с ча­сты­ми до­ждя­ми и утрен­ни­ка­ми. Вре­мен­ное это по­хо­ло­да­ние или се­вер­ная осень по­ка­зы­ва­ет свои ког­ти, уви­дим в бли­жай­шем бу­ду­щем. Что на­пи­сать те­бе, до­ро­гая Ма­ня, о тво­их тер­за­ни­ях и ли­ше­ни­ях? Стра­даю и скорб­лю ду­шой, и по­мочь бес­си­лен. Со­об­ра­же­ния твои от­но­си­тель­но неудоб­ства учи­тель­ской долж­но­сти в рай­оне вер­ны. То­гда при­дет­ся по­на­стой­чи­вее про­сить о по­сто­ян­ном ме­сте, хо­тя бы на сто–сто пять­де­сят руб­лей жа­ло­ва­нья. Мо­жет быть, как-ни­будь устро­ишь­ся и в го­ро­де. Не нуж­но толь­ко слиш­ком рас­стра­и­вать­ся. Гос­подь дал нам крест. Он же даст и си­лы нести его. По­ка про­щай, моя до­ро­гая Ма­ня. Не тре­вожь осо­бен­но свое серд­це на­ши­ми невзго­да­ми. Гос­подь “глу­би­ною муд­ро­сти” все устра­и­ва­ет к луч­ше­му, и бу­дем на­де­ять­ся на луч­шее. Пи­ши и не за­бы­вай ме­ня. Я знаю, что мне до­ста­ет­ся “на лап­ти”. Ну, что де­лать. Я про­дол­жаю оста­вать­ся тем, что есть.
Го­ря­чо лю­бя­щий те­бя, твой иерей Иа­ков Бой­ков

До­ро­гая дочь Ве­ра!
Я обе­щал на­пи­сать те­бе от­вет на твое пись­миш­ко, ко­то­рое ты, кста­ти, за­бы­ла ото­слать, и при­сла­ла его ма­ма. Я жи­ву по-преж­не­му во 2-м ла­гер­ном пунк­те Се­ве­ро­ураль­ско­го ла­ге­ря. Ра­бо­таю в лап­теж­ной бри­га­де. На­род в этой бри­га­де – ин­тер­на­цио­нал: турк­ме­ны, ки­тай­цы, есть ев­рей, по­ляк, мон­гол и пр. Впро­чем, все лю­ди по­ря­доч­ные. С утра по­сле убо­го­го туа­ле­та на­чи­наю го­то­вить лы­ко, при­чем вспо­ми­на­ет­ся те­ти Ма­ши­но при­сло­вье: “Вла­ды­ко, по­са­ди по­па на лы­ко…” За­тем на­чи­наю пле­сти лап­ти и пле­ту до тех пор, по­ка не на­пле­ту че­ты­ре па­ры, то есть ча­сов до вось­ми ве­че­ра. Здесь пле­тут лап­ти че­ты­рех сор­тов – рус­ские, чу­ваш­ские, аме­ри­кан­ские (очень изящ­ные) и туфли. Аме­ри­кан­ские лап­ти – спе­ци­аль­ность ки­тай­цев, а ту­фель­ки из уз­ко­го и мел­ко­го лы­ка пле­тут все, кто уме­ет. Я по­ка умею пле­сти толь­ко рус­ские лап­ти. Но­во­го и хо­ро­ше­го, ко­неч­но, ни­че­го у нас нет. Тюрь­ма все­гда оста­ет­ся тюрь­мой. Чи­та­ла “За­пис­ки из мерт­во­го до­ма”? Из­ме­не­ний от­но­си­тель­но немно­го. По­ка про­щай, ми­лая Ве­ру­шень­ка. Пи­ши мне.
Го­ря­чо лю­бя­щий те­бя па­па

8.05.1940. 1-й лаг­пункт.
До­ро­гие Ма­ня и Ве­роч­ка!
Будь­те здо­ро­вы и бла­го­по­луч­ны! Очень нехо­ро­шо, что ты все оста­ешь­ся без по­сто­ян­ной ра­бо­ты. Судь­ба дей­стви­тель­но все бьет и го­нит нас. Но, мо­жет быть, ко­гда-ни­будь и ми­ром по­вер­нет­ся.
Ве­ре же­лаю успе­хов в пред­сто­я­щих ис­пы­та­ни­ях и, глав­ное, здо­ро­вья и сил. Под­дер­жать ее дей­стви­тель­но нуж­но. Что ка­са­ет­ся го­ря и нуж­ды, на­вя­зан­но­го си­рот­ства, то та­ких си­рот в на­сто­я­щее вре­мя сот­ни ты­сяч!
Что ка­са­ет­ся ме­ня, то я по­ка на­хо­жусь все на 1-м пунк­те. Ра­бо­та раз­ная: то брев­на чи­стить на лес­ном скла­де, то при­во­дить в по­ря­док ле­со­бир­жу и пр. Труд­но­сти осо­бой в ра­бо­те нет, но при сла­бо­сти сил и от­сут­ствии здо­ро­вья и эта ра­бо­та утом­ля­ет. Спа­си­бо, что по­сы­ла­е­те по­сы­лоч­ки. Без них мне бы­ло бы труд­но­ва­то.
В адре­се мо­ем неко­то­рое из­ме­не­ние. Пред­ла­га­ют те­перь пи­сать: Стан­ция Азон­ка ж/д им. Ка­га­но­ви­ча, Сверд­лов­ская обл., по­чт. отд. 239/5.
Иерей Иа­ков Бой­ков
P. S. Сун­дуч­ка у ме­ня те­перь нет, и я о нем не го­рюю. Очень мно­гих бан­ди­тов он вво­дил в со­блазн. А бы­ла в нем од­на дрянь.

14.06.1940. 1-й лаг­пункт.
До­ро­гие мои, род­ные Ма­ня и Ве­роч­ка!
Будь­те здо­ро­вы и бла­го­по­луч­ны! Ма­ня, по­здрав­ляю те­бя с днем тво­е­го Ан­ге­ла, же­лаю здо­ро­вья и ду­шев­но­го спо­кой­ствия, бла­го­по­лу­чия и успе­хов во всех де­лах. Ми­лую дочь Ве­роч­ку по­здрав­ляю с име­нин­ни­цей и с успеш­ным пе­ре­хо­дом в 9-й класс (я в этом не со­мне­ва­юсь, хо­тя из­ве­стий от вас еще не бы­ло об этом). Серд­цем из­му­чен­ным я с ва­ми.
В Азон­ке на ле­со­бир­же ра­бо­ты очень мно­го по раз­дел­ке и по­груз­ке лес­но­го ма­те­ри­а­ла. Итак, я еще по­ка на­хо­жусь на 1-м лаг­пунк­те. В жиз­ни мо­ей от­рад­но­го очень ма­ло. 3 июня по­лу­чил от­вет на тре­тью жа­ло­бу, по­дан­ную в ян­ва­ре се­го го­да про­ку­ро­ру РСФСР. От­вет от по­мощ­ни­ка Ка­ли­нин­ско­го про­ку­ро­ра по спец­де­лам от 21 мая: “за от­сут­стви­ем ос­но­ва­ний, от­ка­за­но”. Впро­чем, я это­го и ожи­дал. По со­ве­ту од­но­го че­ло­ве­ка, ин­тел­ли­гент­но­го и став­ше­го мне близ­ким (быв­ше­го ком­му­ни­ста), по­даю жа­ло­бу в чет­вер­тый раз на­чаль­ни­ку 1-го спец­от­де­ла НКВД. Бу­ду про­сить спра­вед­ли­во­сти, по­ка жив. Ин­те­рес­но, по­лу­чи­ла ли ты, Ма­ня, ка­кой-ли­бо от­вет на свое за­яв­ле­ние. Ве­ро­ят­но, то­же от­каз, а вы мне не пи­ше­те.
Пи­шешь ты от­но­си­тель­но Ве­ры, что на­до ей от­дох­нуть и по­пра­вить­ся ны­неш­ним ле­том. Мне вас бес­ко­неч­но жаль. Мо­жет быть, был бы я до­ма, то при­нес бы ка­кую-ни­будь поль­зу. Но вот, как ви­ди­те, же­сто­ко­сти и неспра­в