Ев­фи­мий Ни­ки­тич Го­ря­чев ро­дил­ся в се­ле Ни­коль­ское-Бар­ну­ки Го­ро­ди­щен­ско­го уез­да Пен­зен­ской гу­бер­нии 19 ян­ва­ря 1884 го­да в бед­ной кре­стьян­ской се­мье. Ему бы­ло че­ты­ре го­да, ко­гда умер отец, а вско­ре по­сле это­го умер­ла и мать. Он был един­ствен­ным маль­чи­ком в се­мье и остал­ся на по­пе­че­нии се­стер.
В этом же се­ле жил его дя­дя Алек­сей Го­ря­чев с же­ной Алек­сан­дрой, крест­ной ма­те­рью Ев­фи­мия. У них бы­ло сво­их че­ты­ре сы­на, но они с ра­до­стью при­ня­ли маль­чи­ка в дом. Се­мья бы­ла бо­го­бо­яз­нен­ная, а Алек­сандра да­же и сре­ди сво­их пра­во­слав­ных од­но­сель­чан от­ли­ча­лась глу­бо­кой ре­ли­ги­оз­но­стью и рас­су­ди­тель­но­стью. И мест­ный свя­щен­ник со­ве­то­вал, бы­ва­ло, ко­му-ни­будь из при­хо­жан, ко­гда у тех воз­ни­ка­ли труд­но­сти в се­мье или с род­ствен­ни­ка­ми, или с близ­ки­ми людь­ми, ко­гда для пра­виль­но­го ре­ше­ния тре­бо­ва­лись опыт­ность и рас­су­ди­тель­ность, пой­ти по­го­во­рить с Алек­сан­дрой.
У свя­щен­ни­ка сво­их де­тей не бы­ло, и ко­гда Ев­фи­мию ис­пол­ни­лось семь лет, он по­звал Алек­сан­дру и ска­зал:
– Алек­сандра, от­дай мне сво­е­го при­е­мы­ша-крест­ни­ка. Те­бе тя­же­ло. У те­бя у са­мой че­ты­ре сы­на, а я его вос­пи­таю.
Алек­сандра за это вре­мя по­лю­би­ла крот­ко­го си­ро­ту, ко­то­рый нра­вом был тих и по­слу­шен, но со­чла, что даль­ней­шее вос­пи­та­ние в до­ме свя­щен­ни­ка бу­дет для маль­чи­ка по­лез­ней, – и со­гла­си­лась.
Свя­щен­ник от­дал учить­ся Ев­фи­мия в сель­скую шко­лу, а за­тем опре­де­лил в двух­класс­ную шко­лу, ко­то­рая в тот год бы­ла пре­об­ра­зо­ва­на в се­ми­на­рию. Жи­вя в се­мье свя­щен­ни­ка, Ев­фи­мий ни­чем не от­ли­чал­ся от кре­стьян­ских де­тей – оде­вал­ся, как и они, и так же, как и они, хо­дил в ла­пот­ках. Кто зна­ет, – ду­мал свя­щен­ник, – в ка­ких об­сто­я­тель­ствах при­дет­ся жить маль­чи­ку, не име­ю­ще­му под­держ­ки от ро­ди­те­лей. Он счи­тал, что юно­ше по­лез­но с ран­не­го воз­рас­та обу­чать­ся на­вы­кам са­мо­сто­я­тель­ной жиз­ни. Учась в се­ми­на­рии весь­ма при­леж­но, Ев­фи­мий уже сам за­ра­ба­ты­вал, да­вая уро­ки в се­мьях, где ро­ди­те­ли бы­ли по­бо­га­че, а де­ти по­ле­ни­вей. По окон­ча­нии се­ми­на­рии Ев­фи­мий по­сту­пил учи­те­лем в шко­лу се­ла Ар­хан­гель­ско­го. Здесь он про­ра­бо­тал семь лет и со­всем об­жил­ся. Се­ло бы­ло кре­стьян­ское, но в трех вер­стах от него бы­ла же­лез­но­до­рож­ная стан­ция Ча­а­да­ев­ка, здесь жи­ли се­мьи слу­жа­щих, куп­цов и тех пред­при­ни­ма­те­лей, ко­то­рые лег­ко на­хо­ди­ли в до­ре­во­лю­ци­он­ной Рос­сии при­ме­не­ние сво­им та­лан­там и тру­до­лю­бию. Об­ра­зо­ван­ной мо­ло­де­жи схо­ди­лось ве­че­ра­ми че­ло­век по во­сем­на­дцать. Ев­фи­мий Ни­ки­тич, как че­ло­век ве­се­лый, об­щи­тель­ный и к то­му же хо­ро­ший тан­цор, быст­ро стал ду­шой мест­но­го об­ще­ства. Здесь он ед­ва не же­нил­ся. По­сле несколь­ких лет учи­тель­ства Ев­фи­мия в эти ме­ста при­е­ха­ло се­мей­ство По­по­вых. Это бы­ли лю­ди со­сто­я­тель­ные, они по­стро­и­ли ле­со­пиль­ный за­вод, име­ли в го­ро­де боль­шой дом, ка­пи­та­лы в бан­ке. При этом они бы­ли людь­ми глу­бо­ко ре­ли­ги­оз­ны­ми и не про­пус­ка­ли ни од­ной празд­нич­ной или вос­крес­ной служ­бы. И, по­жа­луй, боль­ше, чем ма­те­ри­аль­ный до­ста­ток, они це­ни­ли ду­хов­ную на­стро­ен­ность че­ло­ве­ка. И по­то­му, по­зна­ко­мив­шись с мест­ной мо­ло­де­жью, ко­то­рая ста­ла со­би­рать­ся у них в до­ме, по­же­ла­ли свою един­ствен­ную дочь от­дать за Ев­фи­мия Ни­ки­ти­ча, че­ло­ве­ка хо­тя и бед­но­го, но бла­го­нрав­но­го и ве­ру­ю­ще­го. Не про­тив бы­ла и са­ма дочь, нра­ви­лась и она Ев­фи­мию. И мест­ный свя­щен­ник, Алек­сандр Фе­до­ров, со­ве­то­вал Ев­фи­мию же­нить­ся на ней. И же­на дя­ди, Алек­сандра, го­во­ри­ла: «За­чем упус­кать свое сча­стье – же­нись на ней». Но ее бо­гат­ство и то, что за ней да­ва­ли боль­шое при­да­ное, сму­ща­ли его. Ка­за­лось бес­чест­ным же­нить­ся на бо­га­той неве­сте, не хо­те­лось, чтобы лю­ди по­ми­на­ли по­том, что он из-за де­нег же­нил­ся. Жа­ло­ва­нья Ев­фи­мий по­лу­чал то­гда во­сем­на­дцать руб­лей, иных до­хо­дов у него не бы­ло, а этих де­нег толь­ко и хва­та­ло, чтобы про­жить од­но­му. И брак не со­сто­ял­ся.
Вско­ре на­чаль­ство пред­ло­жи­ло Ев­фи­мию пе­рей­ти из Ар­хан­гель­ской шко­лы в Вос­кре­сен­ско-Ло­пу­хов­скую, в два­дца­ти пя­ти вер­стах от Пен­зы. Усло­вия бы­ли вы­год­ные: два­дцать руб­лей жа­ло­ва­нья и во­сем­на­дцать руб­лей пять­де­сят ко­пе­ек за уро­ки пе­ния и управ­ле­ние цер­ков­ным хо­ром. В Ар­хан­гель­ском вся квар­ти­ра со­сто­я­ла из од­ной ком­нат­ки, а здесь пред­ла­га­ли пять ком­нат. По тем вре­ме­нам жа­ло­ва­нье и усло­вия бы­ли на­столь­ко хо­ро­ши, что на эти сред­ства уже мож­но бы­ло со­дер­жать се­мью. По­сколь­ку же­нить­ся на до­че­ри По­по­вых Ев­фи­мий от­ка­зал­ся, то дя­дя с те­тей со­ве­то­ва­ли же­нить­ся на до­че­ри Кон­стан­ти­на Ки­рья­но­ва – Алек­сан­дре. Они то­ро­пи­ли с же­нить­бой, так как счи­та­ли небез­опас­ным несе­мей­ное про­жи­ва­ние мо­ло­до­го че­ло­ве­ка, ко­то­ро­му при­хо­дит­ся об­щать­ся на служ­бе с мо­ло­ды­ми жен­щи­на­ми, и очень опа­са­лись, как бы его кто не увлек.
Кон­стан­ти­на Вла­ди­ми­ро­ви­ча Ки­рья­но­ва Ев­фи­мий знал с ран­не­го дет­ства, и в чем-то судь­бы их бы­ли по­хо­жи, от­че­го, мо­жет быть, они и лю­би­ли друг дру­га. Кон­стан­тин вос­пи­ты­вал­ся в се­мье сво­е­го де­да, ко­то­ро­го зва­ли Ки­ри­ан. Дед был стро­гим, но спра­вед­ли­вым, и все сы­но­вья и вну­ки бес­пре­ко­слов­но его слу­ша­лись. Кон­стан­тин был са­мым мень­шим вну­ком. И вот ко­гда стар­шие ста­ли со­би­рать­ся в шко­лу, Ко­стя увя­зал­ся за ни­ми.
– Что это вы, ре­бен­ка при­ве­ли? – спро­сил учи­тель.
– Я не ре­бе­нок, я бу­ду учить­ся, – от­ве­тил Ко­стя.
– Да ты же еще ма­лень­кий учить­ся, те­бе го­да два по­до­ждать на­до, – воз­ра­зил учи­тель, но все же ре­шил оста­вить его – пусть по­про­бу­ет.
А Ко­стя ока­зал­ся на ди­во спо­соб­ным, быст­ро вы­учил ал­фа­вит и на­учил­ся чи­тать, за­тем стал пи­сать по за­да­нию учи­те­ля со­чи­не­ния – и то­же ис­прав­но. Учи­тель ре­шил за­пи­сать его в чис­ло уче­ни­ков и спро­сил:
– Ты чей? Как твоя фа­ми­лия? С кем ты жи­вешь?
Де­ти за­гал­де­ли во­круг:
– А это де­да Ки­рья­на внук.
Так учи­тель и за­пи­сал: «Ки­рья­нов».
Кре­стьяне в тех ме­стах небо­га­ты, се­мьи боль­шие и по­ста­вить всех де­тей на но­ги нелег­ко, так что мно­гим и не по си­лам бы­ло от­да­вать де­тей в шко­лу. А Ки­рья­на внук, хо­тя мал го­да­ми, а гра­мо­те был на­учен, и ста­ли к нему хо­дить кре­стьяне с прось­ба­ми: «Ко­стя, на­пи­ши про­ше­ние... Ко­стя, на­пи­ши пись­мо...»
Дед ему в этих слу­ча­ях все­гда го­во­рил:
– Ко­стя, к те­бе с прось­бой при­шли, са­дись за стол и по­мо­ги лю­дям. Ты же зна­ешь, что тво­рить доб­ро – это са­мое глав­ное де­ло в жиз­ни.
Кон­стан­тин вы­рос, стал кра­си­вым мо­ло­дым че­ло­ве­ком, же­нил­ся, ра­бо­тать устро­ил­ся к бо­га­то­му куп­цу Пи­ли­би­ну. И стал за­ме­чать ку­пец, что Кон­стан­тин ра­бо­тящ и сме­ка­лист, а, глав­ное, че­стен, что в тор­го­вых де­лах сре­ди рус­ских куп­цов до ре­во­лю­ции по­чи­та­лось ка­че­ством наи­су­ще­ствен­ней­шим: оно и день­ги бе­ре­жет, и за день­ги его не ку­пишь. И стал ку­пец ему по­ру­чать от­вет­ствен­ные тор­го­вые де­ла и боль­шие сум­мы де­нег. И на­ко­нец от­де­лил, чтобы Кон­стан­тин вел свое са­мо­сто­я­тель­ное де­ло.
Ев­фи­мий Ни­ки­тич вспо­ми­нал впо­след­ствии:
«С дя­дей Ко­стей Ки­рья­но­вым мы ино­гда у дя­ди встре­ча­лись. Бе­се­до­ва­ли. Он вы­бил­ся из страш­ной нуж­ды, сам, соб­ствен­ны­ми си­ла­ми и толь­ко сво­ей го­ло­вой и умом. Ви­дит, что и я из боль­шой нуж­ды встаю на проч­ную до­ро­гу, на­столь­ко вер­ную, что моя, по­жа­луй, вы­ше и проч­нее, чем его... И го­во­рит од­на­жды:
– Нет, Ефим Ни­ки­тич, не го­во­ри­те, а ва­ше бо­гат­ство ко­зыр­нее и проч­нее. У ме­ня в один мо­мент мо­жет все про­пасть, а у вас веч­ный ку­сок хле­ба, веч­ное бо­гат­ство!
– Ну уж и на­шли бо­гат­ство! Да я весь тут. И кро­ме то­го что со мной, у ме­ня ни­че­го нет!
– Что ж? Вы са­ми-то весь зо­ло­то. Ес­ли нас с ва­ми по­ста­вить на ча­ши ве­сов, то вы один ме­ня пе­ре­тя­не­те со всей мо­ей тре­бу­хой, то есть с мо­им бо­гат­ством!»
Уго­во­рен­ный род­ствен­ни­ка­ми, Ев­фи­мий по­ехал по­смот­реть свою бу­ду­щую неве­сту, Алек­сан­дру. Уви­дел, что ни­ско­леч­ко она его не лю­бит и на­вряд ли по­лю­бит, не та­ко­го ей на­до. И ро­ем под­ня­лись мыс­ли: «Хоть ты и обе­щал­ся дя­де с те­тей и Кон­стан­ти­ну Вла­ди­ми­ро­ви­чу, не сму­щай­ся этим! Бе­ги! Ведь на всю жизнь хо­чешь свя­зать се­бя. Луч­ше ка­кой угод­но скан­дал, но не свя­зы­вай се­бя на всю жизнь. Мно­го бу­дешь стра­дать, это толь­ко на­ча­ло!»
По­сле отъ­ез­да Ев­фи­мия Кон­стан­тин Вла­ди­ми­ро­вич до­че­ри бес­по­во­рот­но ска­зал:
– Мое от­цов­ское же­ла­ние – я те­бя за­муж от­дам толь­ко за него.
– Па­поч­ка, луч­ше я умру, но не пой­ду за него!
– Это от­цов­ская во­ля! Пой­дешь!
– Не пой­ду!
Не стал отец ее убеж­дать – вре­мя са­мо убе­дит. А ес­ли не вре­мя, то вож­жи.
Через несколь­ко ме­ся­цев при­шла по­ра окон­ча­тель­но ре­шать, но Алек­сандра ни­как не хо­те­ла вы­хо­дить за Ев­фи­мия. Бы­ло ей то­гда все­го лишь пят­на­дцать лет, она счи­та­ла се­бя кра­са­ви­цей, бы­ла из­ба­ло­ва­на и вый­ти за­муж за нелю­би­мо­го че­ло­ве­ка, не кра­сав­ца и небо­га­то­го, ка­за­лось ей на­сто­я­щей ка­тор­гой. Упа­ла она пе­ред от­цом на ко­ле­ни и ста­ла упра­ши­вать, чтобы он не вы­да­вал ее за Ев­фи­мия. Кон­стан­тин при­нес вож­жи, с си­лой уда­рил дочь несколь­ко раз, она за­кри­ча­ла:
– За ко­го хо­чешь от­дай, толь­ко не бей!
Алек­сан­дре несколь­ко ме­ся­цев не хва­та­ло до шест­на­дца­ти лет. На­пи­са­ли про­ше­ние ар­хи­ерею, тот бла­го­сло­вил со­вер­шить вен­ча­ние, и 9 фев­ра­ля 1909 го­да их по­вен­ча­ли. Раз­молв­ки меж­ду ни­ми на­ча­лись сра­зу. Те­перь, став же­ной нелю­би­мо­го че­ло­ве­ка, она, как в от­мест­ку, не толь­ко ему это по­ка­зы­ва­ла, но и окру­жа­ю­щим. Ес­ли шли в го­сти, то Алек­сандра ста­ра­лась сесть за стол ря­дом с кем-ни­будь, толь­ко не с му­жем. Ес­ли воз­вра­ща­лись из го­стей, то са­ди­лась в по­воз­ку или в са­ни с кем-ни­будь – с муж­чи­ной или с жен­щи­ной, без­раз­лич­но, но толь­ко не с му­жем. Лю­ди это, ко­неч­но, ви­де­ли, и для са­мо­лю­бия Ев­фи­мия та­кие уко­лы бы­ли весь­ма чув­стви­тель­ны. И ни­че­го нель­зя бы­ло сде­лать, толь­ко тер­петь, и Ев­фи­мий тер­пел. Алек­сандра не лю­би­ла сво­е­го му­жа, но в су­пру­же­стве бы­ла ему вер­на, и ко­гда по­яви­лись де­ти, по­лю­би­ла их со всей без­за­вет­но­стью ма­те­рин­ской люб­ви. Един­ствен­ный, по­жа­луй, недо­ста­ток в ней, ко­то­рый тре­во­жил Ев­фи­мия, бы­ла ее неглу­бо­кая ве­ра: ни­ко­гда он не ви­дел ее мо­ля­щей­ся со сле­за­ми или так, чтобы она обо всем, кро­ме мо­лит­вы, за­бы­ла.
Меж­ду тем сре­ди мо­ло­де­жи на­чи­на­ли за­те­вать­ся сход­ки и круж­ки, по­шли раз­го­во­ры о со­ци­а­лиз­ме, вы­ка­зы­ва­лось все боль­шее недо­воль­ство мо­нар­хи­че­ским стро­ем, от сы­то­сти жиз­ни и бла­го­по­лу­чия мно­гим хо­те­лось пе­ре­мен, хо­тя бы и ре­во­лю­ци­он­ных. Но глав­ное, что про­ис­хо­ди­ло то­гда сре­ди об­ра­зо­ван­ной мо­ло­де­жи, – это об­ме­ле­ние душ, уга­са­ние тя­ги к ду­хов­но­му, а от­сю­да невос­при­им­чи­вость цер­ков­ных об­ря­дов, непо­ни­ма­ние их. С бес­по­кой­ством смот­рел на это свя­щен­ник, вос­пи­та­тель Ев­фи­мия.
Знал, как лег­ко увле­ка­ет при­я­тель­ская мо­ло­деж­ная сре­да на путь за­блуж­де­ний, вся пре­лесть ко­то­рых в неис­про­бо­ван­но­сти их. И он ре­шил по­го­во­рить с Ев­фи­ми­ем.
– Мое по­след­нее ве­ли­кое же­ла­ние, чтобы ты вы­брал ду­хов­ный путь, стал свя­щен­ни­ком, – за­клю­чил он бе­се­ду.
Ев­фи­мий со­гла­сил­ся, и в 1911 го­ду по­сту­пил на пас­тыр­ские кур­сы в Москве. Про­учил­ся он де­вять ме­ся­цев, и в мар­те 1912 го­да был ру­ко­по­ло­жен в сан свя­щен­ни­ка с на­зна­че­ни­ем в си­бир­ское се­ло Но­во-Но­во­се­ло­во.
С тре­пе­том сер­деч­ным ехал о. Ев­фи­мий в род­ное се­ло мо­ло­дым ба­тюш­кой, стра­шась уро­нить се­бя, рас­те­рять ту бо­же­ствен­ную бла­го­дать, ко­то­рую он по­лу­чил в та­ин­стве свя­щен­ства. Уже он от­чет­ли­во ощу­щал, что те­перь он не про­стой че­ло­век, а Бо­жий слу­жи­тель.
Сра­зу же по при­ез­де в Бар­ну­ки при­шлось быть на свадь­бе у род­ствен­ни­ков, и здесь Алек­сандра сно­ва при го­стях по­ка­за­ла, что ни­сколь­ко не лю­бит и не ува­жа­ет сво­е­го му­жа, хо­тя те­перь и свя­щен­ни­ка.
Тя­го­ты до­маш­ней жиз­ни и непо­ни­ма­ние же­ной бы­ли как бы чер­во­то­чи­ной в серд­це, по­сто­ян­ной бо­лью, но он ста­рал­ся пре­одо­леть это в се­бе, для че­го быть преж­де все­го свя­щен­ни­ком. При­чем от­кры­лись в нем боль­шие про­по­вед­ни­че­ские да­ро­ва­ния, так что кре­стьяне за сто верст при­гла­ша­ли его, сна­ря­жа­ли под­во­ду и при­во­зи­ли, чтобы толь­ко по­слу­шать.
На­чав слу­жить, о. Ев­фи­мий, сам вы­рос­ший в бед­но­сти, не мог смот­реть рав­но­душ­но и на чу­жую нуж­ду. И за тре­бы, ес­ли кре­стьяне бы­ли бед­ны, ни­ко­гда ни­че­го не брал. По­на­ча­лу весь до­ход его был – при­не­сет кто из кре­стьян крын­ку мо­ло­ка или немно­го яиц, но и это до­маш­ним при­хо­ди­лось ута­и­вать от него, а ес­ли узна­ет, то обя­за­тель­но ска­жет:
– За­чем же вы взя­ли? У них у са­мих нуж­да!
Ес­ли ви­дел ко­го нуж­да­ю­щим­ся, да еще ес­ли се­мья по­те­ря­ла кор­миль­ца, то в этом слу­чае он от­да­вал и свое по­след­нее. Очень ско­ро он и его се­мья ста­ли ис­пы­ты­вать боль­шую нуж­ду. Но о. Ев­фи­мий не уны­вал, до­бы­вая сред­ства к жиз­ни на­равне со сво­и­ми при­хо­жа­на­ми кре­стьян­ским тру­дом.
Про­слу­жив пять лет в се­ле Но­во-Но­во­се­ло­во, о. Ев­фи­мий 11 мар­та 1917 го­да был на­зна­чен в Ни­коль­скую цер­ковь се­ла Боль­шой Улуй. Здесь, в Крас­но­яр­ском крае, вбли­зи го­ро­да Ачин­ска, про­шла по­чти вся его свя­щен­ни­че­ская жизнь. При­хо­жане лю­би­ли о. Ев­фи­мия за бес­ко­ры­стие, за его вер­ность Бо­гу и Пра­во­слав­ной Церк­ви и за про­по­ве­ди, ко­то­рые он го­во­рил не за­учен­ны­ми раз и на­все­гда сло­ва­ми, но из глу­би­ны серд­ца, при­ла­гая к про­из­но­си­мо­му свой ду­хов­ный опыт. Ко­гда пе­ред ис­по­ве­дью он го­во­рил про­по­ведь о по­ка­я­нии, о его бла­го­дат­ных да­рах, о гре­хах, от­да­ля­ю­щих че­ло­ве­ка от Бо­га, то при­хо­жане ста­но­ви­лись на ко­ле­ни, и мно­гие, не сты­дясь, пла­ка­ли вслух, со­кру­ша­ясь о сво­их гре­хах.
5 но­яб­ря 1917 го­да со­сто­я­лось со­бра­ние при­хо­жан од­но­го из бла­го­чи­нии Ачин­ско­го уез­да, на ко­то­ром о. Ев­фи­мий был из­бран бла­го­чин­ным. Этот год был на­ча­лом все­рос­сий­ской сму­ты. Смерть мог­ла вой­ти в каж­дый дом.
«В на­ча­ле 1919 го­да, – вспо­ми­нал о. Ев­фи­мий, – ста­ли рас­пол­зать­ся слу­хи, вти­хо­мол­ку сна­ча­ла и бо­лее сме­ло и на­стой­чи­во по­том, что меж­ду Ачин­ском и Боль­шим Улу­ем опе­ри­ру­ет ка­кая-то груп­па, бан­да, от­ряд и т. п. Этот от­ряд мно­гих еду­щих в Ачинск или от­ту­да не про­пус­ка­ет, неко­то­рых гра­бят, а неко­то­рых и уби­ва­ют. Ба­зой это­го от­ря­да на­зы­ва­ли де­рев­ню Лап­ши­ху. По­том все ча­ще и ча­ще в устах на­ро­да ста­ла раз­да­вать­ся фа­ми­лия Ще­тин­ки­на как на­чаль­ни­ка от­ря­да, опе­ри­ру­ю­ще­го в на­шем рай­оне, но еще не бы­вав­ше­го в Боль­шом Улуе. В кон­це ян­ва­ря или в на­ча­ле фев­ра­ля один из граж­дан се­ла Но­во-Елов­ско­го при­вез мне за­пис­ку, в ко­то­рой го­во­ри­лось, что их свя­щен­ник Вла­ди­мир Фо­кин взят неиз­вест­ны­ми людь­ми и от­ве­зен в де­рев­ню Ло­доч­ную[1]. В это же вре­мя или немно­го позд­нее до­нес­ли до ме­ня весть о том, что убит кем-то и еще один свя­щен­ник мо­е­го бла­го­чи­ния – свя­щен­ник се­ла Пет­ров­ско­го Ми­ха­ил Кар­го­по­лов, быв­ший до при­ня­тия са­на свя­щен­ни­ка офи­це­ром ка­за­чьих войск[2].
В это вре­мя неко­то­рые из свя­щен­ни­ков пе­ре­еха­ли в го­род Ачинск, в неко­то­рых при­хо­дах не бы­ло свя­щен­ни­ков, неко­то­рые свя­щен­ни­ки не но­че­ва­ли у се­бя до­ма, а у ко­го-ли­бо из сво­их при­хо­жан. Проснув­шись од­на­жды утром, я узнал, что на­ше се­ло Боль­шой Улуй за­нял со сво­им от­ря­дом Ще­тин­кин и мы на­хо­дим­ся в его вла­сти. Мно­гие из мо­их при­хо­жан предо­сте­ре­га­ли ме­ня, чтобы я по­бе­рег­ся – не ез­дил бы в дру­гие при­хо­ды с тре­ба­ми, не вы­хо­дил бы но­чью и т.п. Но я про­дол­жал жить обык­но­вен­ной жиз­нью. Вы­па­дов от лиц от­ря­да Ще­тин­ки­на про­тив ме­ня то­гда как буд­то не бы­ло, по край­ней ме­ре, я ни­че­го та­ко­го не слы­шал. При­хо­ди­лось мне стал­ки­вать­ся как с пред­ста­ви­те­ля­ми от­ря­да Ще­тин­ки­на, так и с ним са­мим. Од­на­жды был та­кой слу­чай. Де­ло бы­ло зи­мой пе­ред мас­ле­ни­цей. За мной при­е­хал на ло­ша­ди кре­стья­нин на­ше­го се­ла Алек­сей Ки­селев и ска­зал мне, что ме­ня тре­бу­ет Ще­тин­кин. Се­мей­ные мои уда­ри­лись в сле­зы. Я сей­час же со­брал­ся и по­ехал. При­вез он ме­ня в дом мест­но­го жи­те­ля Ти­хо­но­ва.
По­лон дом был чле­на­ми от­ря­да Ще­тин­ки­на. Ме­ня про­ве­ли в дру­гую ком­на­ту. Здесь си­де­ли в два ря­да со­рат­ни­ки Ще­тин­ки­на с вин­тов­ка­ми и шты­ка­ми на них. Меж­ду ни­ми был пря­мой про­ход к пе­ред­ней стене, где за сто­лом, как я до­га­дал­ся, си­дел сам Ще­тин­кин. Он при­гла­сил ме­ня сесть, и у нас с ним про­изо­шел сле­ду­ю­щий раз­го­вор:
– А на вас, ба­тя, жа­ло­ба!
– В чем де­ло?
– Вы от­ка­за­лись по­вен­чать сы­на од­но­го граж­да­ни­на Крас­нов­ско­го при­хо­да.
– Раз от­ка­зал­ся, то зна­чит бы­ла при­чи­на к это­му. Или же­ни­ху не до­ста­ва­ло лет до опре­де­лен­но­го воз­рас­та, или у него нет над­ле­жа­щих до­ку­мен­тов.
– Нет, у него до­ку­мен­ты есть, но от но­та­ри­уса, а вы тре­бу­е­те мет­ри­ку.
Я при­пом­нил дан­ную прось­бу ко мне и ска­зал:
– Я его по но­та­ри­аль­ным до­ку­мен­там по­вен­чать не мо­гу.
– Но по­че­му же? Я сам вен­чал­ся по но­та­ри­аль­ным до­ку­мен­там!
– В под­твер­жде­ние ва­ших слов мо­гу до­ба­вить, и я вен­чал­ся и вен­чаю по та­ким же до­ку­мен­там, но это­го граж­да­ни­на по­вен­чать не мо­гу!
– По­че­му?
– По но­та­ри­аль­ным до­ку­мен­там мож­но по­вен­чать толь­ко лиц, ро­див­ших­ся в Рос­сии или во­об­ще в от­да­лен­ных ме­стах, ука­зан­ный же граж­да­нин рож­ден здесь и кре­щен в Крас­нов­ской церк­ви. Нам же из­вест­но, как со­став­ля­ют­ся но­та­ри­аль­ные ак­ты. По­ехал, до­пу­стим, граж­да­нин в го­род на ба­зар. Бе­рет там пер­во­го по­пав­ше­го­ся зна­ко­мо­го, по­ит его вод­кой и про­сит его пой­ти к но­та­ри­усу и за­сви­де­тель­ство­вать, что его сы­ну де­вят­на­дцать лет. Тот, не зная сы­на это­го и ни ра­зу не ви­дя его, идет к но­та­ри­усу, и они пи­шут над­ле­жа­щий акт. Вот вам и до­ку­мент. А на­ше­го бра­та, по­па, по­том тя­нут, ибо уста­нов­ля­ет­ся, что по­вен­чан­но­му все­го лишь шест­на­дцать лет. Ко­гда субъ­ект не здесь рож­ден, то я не от­ве­чаю. Ес­ли же он рож­ден здесь, то от­ве­чаю я за неосто­рож­ность и от­ве­чаю до­воль­но се­рьез­но пе­ред сво­им на­чаль­ством.
Ще­тин­кин рас­сме­ял­ся.
– А ведь ты, ба­тя, прав­ду го­во­ришь, я сам знаю слу­чаи, ко­гда ваш брат вен­ча­ет чуть ли не две­на­дца­ти­лет­них по этим до­ку­мен­там. Но как же быть? Ведь вы зна­е­те, что в Крас­но­вой нет ни по­па, ни пса­лом­щи­ка, кто же там на­пи­шет мет­ри­ку?
– Я да­вал за­пис­ку к цер­ков­но­му ста­ро­сте, в ко­то­рой про­сил его от­пу­стить из цер­ков­но­го ар­хи­ва мет­ри­че­скую кни­гу за та­кой-то год, но жа­лоб­щик, оче­вид­но, не на­шел нуж­ным сде­лать так, как я ему пред­ла­гал, а пред­по­чел об­ра­тить­ся с жа­ло­бой к вам.
– Как же, ба­тя, быть? Хо­чет­ся удо­вле­тво­рить му­жи­ка. А что, ес­ли я вас, ба­тя, по­про­шу по­вен­чать по име­ю­щим­ся до­ку­мен­там?
– А я вас, Петр Ефи­мо­вич, про­шу не про­сить ме­ня об этом. Что же бу­дет, ес­ли я вас бу­ду про­сить о де­лах, ка­са­ю­щих­ся ва­ших дел, а вы ме­ня бу­де­те про­сить о мо­их по­пов­ских де­лах? По­лу­чит­ся од­на пу­та­ни­ца.
Ще­тин­кин сно­ва рас­сме­ял­ся.
– Эка ты, ба­тя, ка­кой несго­вор­чи­вый. Ну, а ес­ли я сам на­пи­шу эту мет­ри­ку, ко­гда бу­ду в Крас­но­вой?
– А я вам дам бланк для этой мет­ри­ки, и ко­гда вы ее на­пи­ши­те, то как вы не поп и не пса­лом­щик, то пусть эту мет­ри­ку под­пи­шет еще кто-ли­бо, что она с под­лин­ни­ком вер­на.
– Лад­но, так и ре­шим! Эй, дя­дя, со­би­рай­ся сей­час с на­ми, и я те­бе вы­дам нуж­ную мет­ри­ку! До сви­да­ния, ба­тя!
Мет­ри­ка вско­ре бы­ла при­сла­на и брак по­вен­чан. В дру­гой раз ме­ня во­ди­ли к Ще­тин­ки­ну за то, что я от­ка­зал­ся по­вен­чать брак из дру­го­го при­хо­да на мас­ле­ной неде­ле, ибо в эти дни по уста­ву Церк­ви бра­ко­вен­чать нель­зя. Ще­тин­кин, разо­брав­шись в этом де­ле, со сме­хом ска­зал жа­лоб­щи­кам:
– Слу­шай­те, брат­цы, я ведь не ар­хи­ерей, как же я мо­гу впу­ты­вать­ся в эти де­ла?
В сле­ду­ю­щий раз Ще­тин­кин на сход­ке про­сил мо­их при­хо­жан, чтобы они от­пу­сти­ли ме­ня с ним в се­ло Крас­но­ве, чтобы я там по­слу­жил неде­лю для крас­нов­ских пост­ни­ков. Но мои при­хо­жане ме­ня не от­пу­сти­ли: «У те­бя, Петр Ефи­мо­вич, ре­бя­та озор­ные. Взять-то ты у нас по­па возь­мешь, а вер­нешь ли его об­рат­но?» Ще­тин­кин на это рас­сме­ял­ся и ме­ня в Крас­но­ве не взял.
Но вот с пер­вых недель Ве­ли­ко­го по­ста по­полз­ли слу­хи, ко­неч­но, ше­по­том, что из го­ро­да Ени­сей­ска идет ка­кой-то ка­за­чий ка­ра­тель­ный от­ряд, ко­то­рый уни­что­жа­ет боль­ше­ви­ков и все пре­да­ет ог­ню и ме­чу. У ме­ня был тесть, при­е­хав­ший из Рос­сии. Од­на­жды ве­че­ром он вы­хо­дит из ка­би­не­та и го­во­рит:
– А что-то нелад­ное. Вы­ско­чи­ли из пе­ре­ул­ка ка­кие-то лю­ди и на­пра­ви­лись сю­да, к церк­ви. Они что-то та­щи­ли за со­бой на сан­ках. Огля­ну­лись бо­яз­ли­во по на­прав­ле­нию к во­ло­сти и по­шли ту­да, а один на­пра­вил­ся как буд­то к на­шим во­ро­там.
В это вре­мя от­во­ри­лась дверь и во­шел незна­ко­мый че­ло­век.
– Здесь есть крас­ные?
– Нет, ка­жет­ся, нет.
– Дав­но они ушли?
– Не знаю!
– Мы ка­за­ки ка­ра­тель­но­го от­ря­да. Пре­сле­ду­ем крас­ных во­об­ще, и, в част­но­сти, от­ряд Ще­тин­ки­на. Вы свя­щен­ник мест­ный?
– Да.
– Ко­ман­ду­ю­щий от­ря­дом рас­по­ря­дил­ся, чтобы в ва­шем до­ме для него и его шта­ба бы­ла квар­ти­ра. При­го­товь­тесь!
– Воз­ра­жать про­тив это­го, ко­неч­но, не при­хо­дит­ся, но я бы про­сил, нель­зя ли вам за­нять дру­гой дом, бо­лее по­ме­сти­тель­ный? У ме­ня пя­те­ро ре­бя­ти­шек, все они очень ма­лы, вы их у ме­ня за­топ­че­те.
– Лад­но, ска­жу об этом пол­ков­ни­ку, но вы, мо­жет быть, пой­де­те и по­ка­же­те мне бо­лее по­ме­сти­тель­ные до­ма.
Я со­брал­ся и, вый­дя на ули­цу, по­ка­зал ему на зда­ние во­ло­сти и дом Кли­мов­ско­го, ку­да он и на­пра­вил­ся.
В это вре­мя на ули­цах бы­ло уже очень мно­го ка­за­ков. По­хо­див око­ло сво­е­го до­ма, я на­пра­вил­ся к зда­нию во­ло­сти и до­му Кли­мов­ско­го, ко­то­рые бы­ли рас­по­ло­же­ны через до­ро­гу друг от дру­га. Ка­за­ки тол­пи­лись боль­ше око­ло до­ма Кли­мов­ско­го. Я во­шел в дом, там бы­ло мно­го ка­за­ков, и в осо­бен­но­сти, су­дя по ви­ду, ка­за­чьих офи­це­ров. За это вре­мя стем­не­ло. По­тол­кав­шись в тол­пе, я на­пра­вил­ся до­мой. По пу­ти я встре­тил жи­те­ля се­ла Но­во­се­ло­ва Че­ре­мно­ва, ко­то­рый был из­бран за­ме­сти­те­лем пред­се­да­те­ля вол­ис­пол­ко­ма при Ще­тин­кине. Он стал про­сить ме­ня, чтобы я за­сту­пил­ся за него, ес­ли к то­му пред­ста­вит­ся слу­чай, пе­ред ка­за­чьим на­чаль­ством. Я это ему обе­щал, да­же вы­ска­зал ему уве­рен­ность, что его, Че­ре­мно­ва, ни­что ху­дое не ожи­да­ет, ибо он был, как мне бы­ло из­вест­но, на очень хо­ро­шем сче­ту у на­се­ле­ния. При­дя до­мой, я уви­дел, что моя квар­ти­ра пол­на ка­за­ка­ми, их ко­манд­ным со­ста­вом во гла­ве с пол­ков­ни­ком, и по­сто­рон­ним на­ро­дом. Пол­ков­ник был в верх­ней одеж­де, уви­дев ме­ня, он по­шел ко мне на­встре­чу.
– Вы, ба­тюш­ка, ве­ро­ят­но, хо­зя­ин здесь? Мы из­ви­ня­ем­ся, что на­де­ла­ли вам бес­по­койств сво­им при­сут­стви­ем или, вер­нее, втор­же­ни­ем, но ви­дя, что у вас нам и вам при нас бу­дет не со­всем удоб­но, мы ре­ши­ли пе­ре­ко­че­вать в дру­гую квар­ти­ру.
Я нена­дол­го оста­но­вил его и тут же по­про­сил его быть снис­хо­ди­тель­нее к на­се­ле­нию во­об­ще и к ви­нов­ным в част­но­сти. В осо­бен­но­сти стал про­сить за граж­да­ни­на Че­ре­мно­ва, ука­зав­ши на то, что он поль­зу­ет­ся ува­же­ни­ем и сим­па­ти­я­ми на­се­ле­ния и, по мо­е­му мне­нию, вряд ли спо­со­бен на что-ли­бо дур­ное. Пол­ков­ник успо­ко­ил ме­ня, ска­зав, что во всем раз­бе­рет­ся и неви­нов­ные не по­стра­да­ют за эту ночь. С эти­ми сло­ва­ми он уда­лил­ся, а вме­сте с ним уда­ли­лись все по­сто­рон­ние. Оста­лись од­ни мои се­мей­ные. Но мне не тер­пе­лось. Я сно­ва одел­ся и по­шел в дом Кли­мов­ско­го, где, как я и пред­по­ла­гал, оста­но­ви­лись штаб и пол­ков­ник. Там бы­ло пол­но на­ро­да. Я про­тис­кал­ся в дом, а по­том вме­сте с дру­ги­ми в верх­ний этаж до­ма, где, как по­том я узнал, уже на­ча­лась рас­пра­ва. Вхо­дя по лест­ни­це в верх­ний этаж, я услы­шал гром­кий ужас­ный крик. Толь­ко что я от­во­рил дверь, как услы­шал:
– Да ме­ня вот и ба­тюш­ка хо­ро­шо зна­ет! – Это го­во­рил жи­тель де­рев­ни Ба­же­нов­ки Гри­го­рий Ки­рил­ло­вич.
Ко мне об­ра­тил­ся ка­зак, сто­я­щий око­ло него, с во­про­сом, дей­стви­тель­но ли я знаю это­го граж­да­ни­на и с ка­кой сто­ро­ны. В это вре­мя Гри­го­рия Ки­рил­ло­ви­ча по­тре­бо­ва­ли к пол­ков­ни­ку в дру­гую ком­на­ту, ку­да вме­сте с ним на­пра­вил­ся и я. Я ска­зал пол­ков­ни­ку, что Гри­го­рий Ки­рил­ло­вич мне хо­ро­шо из­ве­стен, име­ет боль­шую се­мью, ни в чем предо­су­ди­тель­ном не был за­ме­чен, но вви­ду то­го, что на войне был фельд­ше­ром, Ще­тин­кин мо­би­ли­за­ци­он­ным по­ряд­ком при­ну­дил стать фельд­ше­ром в его от­ря­де.
– В чем его ви­на? – спро­сил пол­ков­ник.
– Мы сей­час встре­ти­ли его на до­ро­ге. Он ехал в Улуй. Мы его оклик­ну­ли. Он нам от­ве­тил: «Свой, то­ва­ри­щи!» – Мы его и при­ве­ли сю­да.
– От­пу­сти­те, пусть идет, ку­да хо­чет, а ты мо­лись Бо­гу за ба­тюш­ку, ес­ли бы не он, то по­лу­чил бы и ты го­ря­чень­ких.
В это вре­мя вве­ли дво­их ре­бят лет по два­дца­ти, мо­их при­хо­жан из де­рев­ни Суч­ко­вой. Я сей­час же всту­пил­ся за них, го­во­ря, что их хо­ро­шо знаю, это хо­ро­шие ре­бя­та и т.д. Но пол­ков­ник не дал мне до­го­во­рить:
– Ба­тюш­ка, не бу­дем ме­шать друг дру­гу. Вам, по­верь­те, не ме­сто здесь, луч­ше бу­дет, ес­ли вы пой­де­те до­мой!
Не успел он это про­го­во­рить, как я ока­зал­ся не то вы­ве­ден­ным, не то вы­тес­нен­ным за дверь, за ко­то­рой вско­ре раз­да­лись сно­ва кри­ки и вопли. Я по­сто­ял. Рва­нул дверь, но ее, оче­вид­но, дер­жа­ли. Сно­ва по­сто­ял. Сбе­жал в ниж­ний этаж и, не за­хо­дя в ком­на­ты ниж­не­го эта­жа, по­плел­ся ти­хо к се­бе до­мой.
Не пом­ню, спал ли я эту ночь. Ра­но утром, до сол­неч­но­го вос­хо­да, я сно­ва от­пра­вил­ся к до­му Кли­мов­ско­го. Меж­ду до­мом Кли­мов­ско­го и зда­ни­ем вол­ис­пол­ко­ма на­чи­на­ет­ся ров и по нему до­ро­га на ре­ку Чу­лым. По­чти на до­ро­ге ле­жа­ли два тру­па, раз­де­тые и рас­тре­пан­ные. Один вы­ше, на по­ка­той сто­роне рва, дру­гой ни­же, в са­мом рву. Око­ло верх­не­го сто­я­ла и хрю­ка­ла сви­нья. Вдруг эта сви­нья схва­ти­ла зу­ба­ми за пле­чо труп и на­ча­ла тря­сти го­ло­вой и рвать его зу­ба­ми. У ме­ня от этой кар­ти­ны бук­валь­но как бы пе­ре­вер­ну­лись все внут­рен­но­сти. Я бро­сил­ся в дом Кли­мов­ско­го в на­деж­де вы­про­сить у пол­ков­ни­ка поз­во­ле­ние убрать тру­пы. Но у до­ма Кли­мов­ско­го мне ска­за­ли, что пол­ков­ник и его штаб пе­ре­шли но­чью на дру­гую квар­ти­ру. Я на­пра­вил­ся ту­да, но там мне ска­за­ли, что пол­ков­ник спит. Я за­ме­тал­ся по ули­це, про­бе­жав то­роп­ли­во к сво­е­му до­му и об­рат­но к квар­ти­ре шта­ба несколь­ко раз. В это вре­мя я за­ме­тил еще один рас­тер­зан­ный труп неиз­вест­но­го мне че­ло­ве­ка. Я сно­ва бро­сил­ся к пол­ков­ни­ку. Он встал и умы­вал­ся. Я вы­про­сил у него поз­во­ле­ние убрать и по­хо­ро­нить тру­пы и спро­сил, что же ожи­да­ет се­ло и его жи­те­лей? Он от­ве­тил:
– А ваш Улуй я со­тру с ли­ца зем­ли. Весь вы­жгу, а на­се­ле­ние рас­стре­ляю, по край­ней ме­ре каж­до­го де­ся­то­го, счи­тая баб и ре­бя­ти­шек!
– В та­ком слу­чае, я на­де­юсь, что вы не от­ка­же­те в мо­ей прось­бе на­чать вы­жи­гать се­ло с мо­ей квар­ти­ры, а при рас­стре­ле на­чать с ме­ня, де­ся­той рас­стре­лять мою же­ну, два­дца­тым – мо­е­го пер­во­го ре­бен­ка, трид­ца­тым – вто­ро­го и так да­лее до по­след­не­го!
– У ме­ня нет, прав­да, яс­ных до­ка­за­тельств ва­шей ви­нов­но­сти. Ваш дом и ва­ше се­мей­ство бу­дут из об­ще­го чис­ла ис­клю­че­ны!
– Пол­ков­ник, по­ду­май­те, что вы го­во­ри­те! А раз­ве у вас име­ют­ся яс­ные до­ка­за­тель­ства ви­нов­но­сти каж­до­го ре­бен­ка, каж­дой жен­щи­ны, каж­до­го жи­те­ля?
– А! Пу­стая тра­ва из по­ля вон!
Пол­ков­ник умыл­ся и сел пить чай. Я же